Генри Олди - Бездна голодных глаз

• Название: Бездна голодных глаз
• Автор: Генри Олди
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05960-1

Стоит в центре арены Бог-Человек-Зверь. Молчат, затаив дыхание, трибуны. Меч и трезубец против власти Права. Время пришло, время бьет в колокола! Содрогается вложенная в мир Пустота. Время пришло; Путь проходит через нас. Предтечи — человек-тигр Оити Мураноскэ, человек-чудовище Сергей, человек-бегун Эдди, человек-дельфин Ринальдо — вехи на последнем пути Человечества. Мы превращаемся...

...Мы были мудрым, сильным, гордым Сартом, чей удел — прокладывать тропу и ожидать на ее поворотах других, идущих следом; мы стояли на арене, облитой солнцем и голодной влагой глаз; наши обожженные сердца Живущих-в-последний-раз одолели нашу же вампирскую суть — мы вернулись к солнцу и вывели других... наши пальцы тронули струны лея, и взорвалось над нами Слово Последних.     

---

Я припомнил миф о богоотступнике, мучимом диким голодом, что бы и сколько бы он ни ел. Махиша походил на героя этой страшной легенды.

Он ел — и не мог насытиться. Дом отринул его, а сам он уже разучился быть — Предстоятелем.

И все же он был им.

Эйнар внезапно двинулся вперед — но не к Махише, а к помосту — и я вернулся к грешной действительности и действу на залитой кровью сцене.

Человек в левом углу был, как я понял, местной сенсацией: долгожданной, остро приправленной и непременно — под занавес.

— Рукошлеп… — почти одновременно выдохнула спрессованная толпа. — Найк-Юродивый…

Сперва я подумал, что Рукошлеп — карлик. С обычным для карликов телосложением — непропорционально короткие, кривые ноги, могучее кабанье туловище и волосатые руки с огромными кистями, которыми Найк вполне мог бы, не сгибаясь, почесать колено. Или даже ниже.

И лишь потом, когда пара-тройка доброхотов запрыгнула на помост и стала растирать Рукошлепу косматые плечи и спину — я сообразил, что он не карлик. Отнюдь не карлик, а даже повыше среднего роста.

И тогда мне стало страшно — когда я заметил испуг во взгляде бойца в правом углу и веселый звериный блеск голубых невинных глаз Найка-Рукошлепа, по обе стороны от проваленной переносицы.

Карлик-переросток. Мстящий за свое уродство. И делающий это с удовольствием.

Эйнар встал у края деревянного сооружения, и его растрепанная грива оказалась как раз на уровне колен того бойца, чей испуганный взгляд никак не вязался с мощной и по-своему красивой фигурой.

Изумленный вышибала, глазевший до этого по сторонам, шагнул было к нарушителю, но Эйнар отстранил его с такой властной уверенностью, что гроза здешних буянов невольно повиновался.

— Не дерись с этим, — сказал Эйнар, и заявленный боец дернулся и затравленно глянул вниз, откуда донесся неожиданный голос.

— Не дерись с этим. Он тебя искалечит. Убивать не станет, но изуродует обязательно. Он не виноват, что сам урод, но… Слезай, парень, и уходи.

И Эйнар успокаивающе похлопал бойца по голени.

Лучше бы он этого не делал. Нога у парня подвернулась, и тот со всего маху грохнулся с помоста на землю. Потом он коротко застонал и замер, плотно сомкнув веки.

По-моему, он был жив и здоров, и очень рад подвернувшемуся случаю сохранить лицо и избежать боя.

На мгновение все замерло. И в наступившей тишине Найк-Рукошлеп захохотал и вперевалочку прошел через весь помост, кривя вспухшие губы в радостной гримасе.

— Лезь сюда, детинушка, — счастливым тенорком пропел Найк. — Давай лапочку… вот, вот, умница…

И, когда Эйнар протянул ему руку, лже-карлик одним рывком выдернул Мифотворца на помост, отошел на шаг назад и внезапно шлепнул Эйнара ладонью по лицу.

Я понял, почему Найка прозвали Рукошлепом. Этой оплеухой можно было опрокинуть статую.

Эйнар инстинктивно отклонился, и кончики узловатых пальцев Найка с нестрижеными ногтями полоснули Эйнара по глазам.

Он схватился за лицо. Он закричал — и жуток был крик бывшего слепого. А когда он отнял руки от лица — закричал я.

Глаза Мифотворца были целы. Они воспалились, налились кровавыми прожилками, но — уцелели. И из багровой глубины глазниц Эйнара, не любящего делать людям больно, довольно оскалилось боевое безумие затаившегося до поры прошлого.

На помосте, перед ухмыляющимся Найком-Рукошлепом, стоял Эйнар Бич Божий, не помнящий себя, и небо над ним заворчало и облизнулось длинным огненным языком.

Найк больше не ухмылялся. Он на миг стал ребенком, затравленным уродом из оплеванного, позорного детства, и волшебная сказка о героях глядела на него в упор подлинным, кровавым взглядом.

А потом Эйнар сломал ему обе руки и позвоночник. И Найк умер. А на помост кинулись вышибалы и бойцы предыдущих поединков, и все вместе завертелись вокруг ликующего Эйнара.

Я вцепился в Гро, рвущегося туда, в гущу схватки, на помощь — но если кому-то и требовалась помощь, то уж никак не Эйнару. То, что делал с людьми неистовый Бич Божий — это было достойно легенд, это было неповторимо, но это было дико.

До рези в желудке. До отчаяния. До спазм в горле.

Впервые я подумал не о героях мифов — несокрушимых и отважных — а о сотнях несчастных врагов, попадающихся им под руку. И о том, что любой герой — безумен.

— А-а-ах… — задохнулась толпа, и я осмелился поднять голову.

Перед Эйнаром, танцующим среди поверженных тел, обнаружился грошовый придурок, ловчила по маленькой — Бычара Мах.

Буйвол Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца. И небо зарычало во второй раз. А Эйнар опустился на колени, ткнулся лбом Махише в живот, и плечи гиганта дрогнули и обмякли.

Эйнар плакал. И кровь в мокрых глазах тускнела, размываемая слезами. А Махиша все гладил его непокрытую голову и смотрел поверх толпы, в грозовое небо, куда-то далеко, слишком далеко для всех нас.

Вот так они и стояли — Предстоятель и его Мифотворец.

А потом спустились с помоста и подошли к нам.

— Это я, Сарт, — сказал Махиша. — Это снова я. Пошли отсюда.

И мы ушли.

29

— Как волк, — произнес Махиша, глядя в пол и тяжело роняя слова, — как волк, попавший в капкан, отгрызает себе лапу и уходит, зализывая рану… Дом оторвал нас от себя и ушел, а мы остались — гниющий кусок никчемной плоти — остались и поняли, кем мы были, и кем — стали. Мы, считавшие себя отцами Дома-на-Перекрестке…

Таргил резко встал и отошел к окну.

— Крыша, — пробормотал он. — Крыша над миром. Крышка. Всем нам…

Махиша его не слышал. Предстоятель Инара сидел на табурете, обмякнув всем своим грузным телом, и мне показалось, что невидимая крышка навалилась ему на плечи неподъемной тяжестью, и вот-вот захлопнется.

— Великие Предстоятели, — с горечью усмехнулся Махиша, — владыки Перекрестков… Дом порвал нас — пойми, Таргил, враг мой, брат мой! — Дом прорвал во мне дыру, и я чувствую, как вера течет сквозь меня и изливается в никуда… Раньше ярость толп сворачивалась во мне в тугой комок, и я был — Я БЫЛ! — я вставал вровень с молниями Инара, и сказители пели песни; о, какие песни они пели!… А теперь я довольствуюсь крохами и счастлив, когда отребье визжит при виде урода Рукошлепа! И не могу уйти с Зуботычихи, потому что в других местах не найду и этих крох…

Я увидел, что Грольн заснул. Он привалился к Эйнару, и тот бережно поддерживал голову юноши, а затем осторожно переложил его на единственную кровать. Так они и замерли — один раскинулся на покрывале, другой опустился на пол; палач Косматого Тэрча и убийца Найка-Рукошлепа, Мифотворцы, уставшие, обессилевшие люди…

Я посмотрел на Эйнара, и он тихо улыбнулся мне. Ничего, мол, Сарт, все в порядке, пусть мальчик поспит…

И я улыбнулся в ответ.

Потом я прикрыл глаза, и внезапно мне почудилось, что мы — я, Эйнар и Гро — снова в Доме, в Доме-на-Перекрестке, в моей неменяющейся комнате; Гро скорчился на лежанке, Эйнар сидит на полу, глядя на обугленный тюльпан в знакомой вазе, а я опираюсь о косяк двери, и мне очень трудно стоять… Себя я не видел, но откуда-то твердо знал, что мы вернемся в Дом, что мы должны вернуться во что бы то ни стало, и уйти должны, и еще много чего должны…

Все это было так глупо, и так страшно, и так неизбежно, что я замотал головой, вцепившись ладонями в виски — пока глухой голос Таргила не вернул меня к действительности.

И действительность понравилась мне ничуть не больше.

— Брось, Махиша, — Таргил ссутулился и стал еще меньше ростом, — не время… Просто ты слишком долго прожил под крышей Дома, и Он успел переварить тебя почти целиком. Я сбежал раньше вас, но я прекрасно понимаю, что ты испытываешь сейчас. Со мной было так же. Кому, как не тебе, Махиша-Предстоящий, знать, что дело не в вере и богах, а в людях и в нас самих — потому что мы тоже люди…

Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке, стилет под грудью Клейрис… О люди, воистину неисповедимы пути ваши!

— Боги, вера… Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть в пропасть зверя — это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств человеческих в НАШ кубок — собрать и затем вернуть волшебной сказкой… Злость, свирепость — это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог — мы говорим: «Ярость». Влечение, похоть — грязь, пот и сопение, но когда Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: «Страсть»… Опаска, боязнь — одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи — и они превращаются в «Ужас». Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви — и живые пишут слово «Смерть» с большой буквы. И непонятное знание в руке божества оборачивается Тайной…