Вячеслав Бакулин - Призраки и пулеметы (сборник)

• Название: Призраки и пулеметы (сборник)
• Автор: Вячеслав Бакулин
• Издательство: Литагент «АСТ»c9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-083531-7

Холодный туман с Темзы смешивается с чадом фабричных труб, скрывая силуэты и глуша звуки.

Полная луна озаряет вересковые пустоши и древние замки, над которыми кричат проклятые столетия назад души.

Стальные рыбы скользят в толще вод или небесной выси, а их создатели в неслыханной дерзости своей бросают вызов Творцу.

Неуловима, как тень, неудержима, как пар, сопровождаемая лаем пулеметов Гатлинга, яростным ревом турбин и лязгом зубчатых колес, шествует новая эпоха.

Эфирно! Эффектно! Элементарно!

И все же, об этом никогда не напишут в «Таймс»…

---

– Наверх! – крикнула мне сестра. Мисс Вестенра потеряла равновесие и упала, увлекая за собой Луминицу. Оцепенение, сковавшее меня и мисс Мюррей, спало. И мы бросились вверх по лестнице. У двери уже слышались голоса Харкера и его друзей.

Мы успели. Мисс Мина не стала терзаться последними сомнениями. Едва я распахнул рубашку и полоснул по коже ножом, она тотчас прильнула к ране на моей груди. На бледных щеках ее начал расцветать румянец, кроткая покорность сменилась удивленной радостью. И я понял, нет, я почувствовал, что победил. Мне не нужно было слов доктора, чтобы понять, что мисс Мина теперь здорова. Древний инстинкт господарей подсказал мне, что живая душа, доверившаяся мне, спасена и тело это чудесной девушки отныне полно новых сил.

Она не желала отпустить меня, даже когда дверь комнаты распахнулась и на пороге появился Харкер.

– Нет, ты не смеешь трогать ее, мерзавец! Я не позволю погубить ее! – Так прокричал он, бросаясь ко мне. Американец уже прицелился в меня из своего револьвера. Я вынужден был оттолкнуть доверчиво прильнувшую ко мне мисс Мину, чтобы, в случае если друг доктора отважится выстрелить, пуля не задела ее, и выпрыгнул в окно.

Благодаря моей удивительной природе, я успел уцепиться за карниз, вспугнув пару летучих мышей, потом ухватился пальцами за трубу и несколько удобных выступов стены и пополз вниз.

Через окно я увидел распростертое на лестнице тело сестры и с первого взгляда понял, что уже не в силах ей помочь. Слезы застилали мне глаза, когда я двинулся дальше. Джентльмены наверху были всецело заняты мисс Мюррей, и я был уверен, что она постарается задержать их, дав мне немного времени.

Мина не подвела меня. Я успел вбежать в гостиную, где нашел сестер, обсуждавших неожиданное и оскорбительное бегство гостей. Я обрушил на них все разом. Все еще задыхаясь от бега и слез, я рассказал им о смерти Луминицы и о том, кто стал ее причиной. Но сестры не поверили мне. Я умолял их уходить из дома тотчас же, но упрямство Дракул не уступает их выносливости. Флорика и Виорика остались в гостиной, объявив, что будут разговаривать со мной лишь после того, как я приведу себя в порядок и переменю испачканную одежду.

Я правда в тот момент был полубезумен от горя, и умывание пошло на пользу. Холодная вода отрезвила мой ум. Я взял с собой деньги на дорогу и несколько ценных для семьи вещиц, не утруждаясь более тщательными сборами, и вернулся к сестрам, чтобы проститься. Я – о, глупец – был уверен, что Харкер готов обрушить свою ненависть на меня одного, но не станет преследовать моих сестер. Уже в дверях услышал выстрелы.

Револьвер американца был заряжен серебром, и оказалось достаточно двух пуль, чтобы лишить меня семьи. Последнее, что увидел я в поместье Карфакс, было удивленное и обиженное лицо мертвой Флорики.

– Набейте ей рот чесноком, Сьюард, – после этих слов, произнесенных таким знакомым мне голосом человека, когда-то бывшего мне другом, туман сгустился перед моим взором. Не помню, как я покинул поместье. Не помню, как отыскал возле лечебницы паровой автомобиль Харкера. Но помню, как очнулся, ощутив под пальцами слоновую кость рукоятей. Карета рванула с места, подчинившись мне во всей неукротимой мощи.

И как ни жаль мне было паровой красавицы, покорившей меня еще в первый миг, добравшись до порта, я не сумел удержаться от последней мести моему другу Джонатану Харкеру. Я пустил грохочущую и тяжело вздыхающую карету под откос и со странным удовольствием смотрел, как она падает с обрыва и разбивается о камни.

Больше я не чувствовал ничего. Внутри меня и сейчас все мертво от пережитого горя. И я знаю, что, едва вернусь на родину, в мой замок, придет все – и жгучая вина, и боль потери, и стыд, и все другие чувства, от которых сейчас я защищен пеленой усталого равнодушия человека, только что потерявшего все, что было его жизнью.

«Святая Екатерина» идет полным ходом, и ее покачивание заставляет меня подумать о том, что я не спал уже много часов.

Возможно, Харкер попытается отыскать меня. Возможно, не станет преследовать, считая себя в безопасности. Уверен, что он исполнит свою угрозу и сделает все, чтобы имя мое больше не произносилось в лондонских салонах. И пусть недавние знакомые меня посчитают чудовищем, пусть поверят всему, что скажут обо мне Харкер и его товарищи, я надеюсь, останется одна душа, которая сохранит доброе отношение ко мне и моим бедным сестрам.

О, милая, добрая мисс Мина! Надеюсь, жертва моя не была напрасной.

Скоро увижу я вновь родные берега. Скоро дилижанс понесет меня через милое моему сердцу ущелье Борго домой, в замок, что я так долго считал своей тюрьмой, а ныне благословляю как последний приют израненной моей души. И я знаю, что и вам, дорогая мисс Мина, придутся по душе эти суровые скалы, эти дикие задумчивые пустоши, дышащие ароматами летнего разнотравья. Вы найдете здесь то, чего не отыскать в Лондоне, милая мисс Мюррей. Вы найдете землю, к которой привязаны незримыми нитями крови все Дракулы. И рано или поздно кровь, что вернула вам здоровье и силы, позовет туда, где я буду ждать вас. Самую последнюю месть и самую великую радость.

На этом заканчиваю мои записки. Тетрадь эту оставлю я в первой же гостинице, в надежде, что любопытный ее хозяин прочтет и перескажет мою историю своим постояльцам. И пусть молва треплет ее, как бросают и перекатывают морские волны бутылку с просьбой о помощи. Пусть ее несут дирижабли, толкают вперед колеса пароходов, пусть блуждает она в клубах пара на улицах городов, пока не отыщет в этом заполненном машинами мире человека.

Андрей Гребенщиков Deum Machina

И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую, и птицы да полетят над землею по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И был вечер и было утро – день пятый.

(Быт. 1, 20–23)

В левой руке – пергаментный свиток, скрепленный печатью из еще чуть теплого сургуча, в правой – обрывок старой газеты с неряшливыми закорючками-кляксами в некогда белом уголке. Особой разницы между письменами нет: что импозантный, искусственно состаренный пергамент, доставленный пневмопочтой, что жалкий огрызок несвежей бульварной газетенки, полученный от нервного курьера, – и тут, и там отсроченный приговор. С этого момента жизнь начинает течь по-другому, обретает новое измерение: не в годах или десятилетиях, даже не в месяцах и неделях, всего лишь в днях. Скажем, жизнь длиной в пять дней. Или семь. Звучит? Остается только выбрать, какая из бумажек станет «финальной».

Кидаю дурные, но давно ожидаемые вести на захламленный стол. Не вести, конечно, а их несчастных носителей. Весть, к сожалению, не приложишь с размаху о деревянную поверхность стола, не выкинешь с наслаждением в помойное ведро, не растопчешь, не сожжешь и не порвешь на сотни кусочков. Весть – особенно поганая – мерзким жучком засядет в голове, и выбьешь ты ее только вместе с собственными мозгами… Как выбьешь? О тот же рабочий стол, например. О стену или шкаф, можно о подоконник или входную дверь. Выбор велик, как никогда. Да-с…

Осторожно поднимаюсь из продавленного, но сохранившего удобство кресла. Оно старенькое, с потрескавшейся во многих местах кожей, с истертыми ручками, давно утратившими малейший намек на лак, и я берегу его – из уважения к годам и общим воспоминаниям. Любимое кресло переживет меня – радует ли это? Убивает бесконечной иронией? Не знаю, попытаюсь думать о хорошем. Пусть верный спутник всех моих бессонных ночей увидит, как беспокойный хозяин наконец угомонился, и испытает свое маленькое, но вполне заслуженное мебельное счастье, так похожее на облегчение.

Эх, плохо нынче с позитивом! Не хочется ни успокаиваться, ни угомоняться, ни поганые вести вышибать с мозгами. Черт, ведь знал, что так будет! Знал, что идет к этому неуклонно! Знал, и все равно оказался не готов. Черт, черт, черт!

Понимаю, что ношусь по комнате, как умалишенный, и во все горло выкрикиваю непотребные ругательства. Замираю на месте. Стыдно-то как, не по-мужски. Заистерил, подобно базарной бабе. Тьфу ты!

Рука сама тянется к запретному штофу с успокоительной настойкой. С негодованием одергиваю чрезмерно инициативную конечность, не время сейчас непотребство чинить да сознание парами спиртными туманить. А для чего сейчас время? Устроить прощальный кутеж? Глупо. Сбежать в дали непроглядные? Найдут. Думу тяжелую думать? Так на это весь прошедший год был, а дума так и не надумалась.

Иду к зеркалу – интересно посмотреть в лицо отчаявшемуся до края человека. Удивленно хмыкаю: кроме несвойственной мне бледности, ничего не выдает душевных мук. Не видно сумасшествия в глазах, седые волосы на макушке не шевелятся от ужаса, физиономия не кривится в устрашающих гримасах. На вид – еще вполне презентабельный господин, солидный, уверенный, надежный. «Уважаемый ученый», «великий соотечественник» «просвещенный муж» – так ли давно газетчики осыпали его громкими эпитетами? Его… Как было бы здорово, если бы «меня» вдруг превратилось в «его», в бессмысленное отражение в стекле. Ему ведь все равно, ему нечего терять, не о чем вспоминать и жалеть. Хочешь, я отдам тебе свое имя? А вместе с ним и судьбу! Что скажешь? Пять дней жизни в настоящем мире, каково? Только пусти меня в свое зазеркалье, это ведь честный обмен.