Генрих Лаубе - Графиня Шатобриан

• Название: Графиня Шатобриан
• Автор: Генрих Лаубе
• Жанр: Исторические любовные романы

«Он остановил коня и стал прислушиваться. Но конь его, горячей андалузской породы, тряс уздечкой и бил копытами о древесные пни, так что трудно было расслышать что-либо. Между тем лошадь другого всадника, походившая на мула, стояла неподвижно. Как лошади, так и всадники представляли собой полную противоположность. Всадник, сидевший на андалузском коне, был высокий красивый человек, с коротко обстриженными каштановыми волосами и окладистой бородой, какую носили тогда французские дворяне в подражание королю. Его платье из дорогих цветных материй, хотя и запыленное и забрызганное грязью от путешествия, резко отличалось от темной одежды и грубого волосяного плаща его спутника, которого, несмотря на бороду, можно было признать за католического монаха по бледно-желтому цвету лица…»

---

Простите меня, Бюде, если я наскучила вам своими рассуждениями, но в чем бы ни состояла сущность нового учения, мы, женщины, на все смотрим со своей точки зрения. Вероятно, в этом заключается причина, почему я признаю справедливым мнение здешнего почтенного прелата, который обвиняет реформацию В восстановлении грубых тенденций и традиций Старого Завета. Все то, что он рассказывал мне об Исааке и Иакове и фанатизме евреев, кажется мне не особенно поучительным и согласным с Евангелием, так что я вполне разделяю его мнение, что распространение Библии в народе может возбудить в нем низкие инстинкты.

Во всяком случае, я желала бы знать об этом и ваше мнение, мой дорогой Бюде. Но прежде всего, разумеется, вы должны сообщить мне то, что вам известно о короле, так как все остальное интересует меня только по отношению к нему. Что же касается того, что вы не хотите иметь образов в ваших церквах, то я положительно восстаю против этого. Можно ли не признавать живописи? Мы видим на картинах все, что есть лучшего в мире. Без искусства нет полного счастья на земле; и только оно дает нам силу и утешение в несчастье…»

Письмо это прибыло в Париж позднее, нежели рассчитывала Франциска, так что 24 февраля, когда она ожидала ответа, письмо еще не было в руках Бюде. Это произошло отчасти по вине Лотрека, который выехал из Тулузы, главного города своего наместничества, в тот самый день, когда Франциска послала ему свое письмо для отсылки в Париж. В это время Лотрек часто ездил за Рону, которая была границей его наместничества, в надежде получить какие-нибудь вести из Италии, так как они становились все реже и сбивчивее. Французское население находилось тогда в крайне возбужденном состоянии, и, как всегда бывает в подобных случаях, не было конца печальным догадкам.

С другой стороны, позднему получению письма графини Шатобриан способствовал приказ правительницы открывать все письма, которые почему-либо покажутся подозрительными. Герцогиня Ангулемская, делая это распоряжение, могла оправдать его возбужденным состоянием парижского населения. Все считали несомненным фактом, что правительница скрывает дурные известия, получаемые ею из войска, между тем как некоторые духовные лица со своей стороны употребляли все усилия, чтобы произвести шумную демонстрацию против еретиков, которым покровительствуют сестра короля и канцлер Бюде, и распространяли слух в народе, будто бы с Рейна готовится вторжение мятежных швабских крестьян.

Таким образом, канцлер Бюде получил письмо Франциски только второго марта вместе с приглашением немедленно явиться к правительнице.

Бюде, прочитав письмо, бросил его на письменный стол и занялся своим туалетом. «Бедная Франциска! – подумал он с грустью. – Ты все еще надеешься на блестящую будущность, между тем как для тебя все кончено и без возврата. Только раз в жизни мы любим от всего сердца, а затем необходимо какое-нибудь внешнее возбуждение, чтобы наша привязанность имела силу и прочность. Нужно, чтобы предмет любви был только наполовину доступен нам, чтобы стоял выше нас по своему общественному положению или представлял собою что-либо необыкновенное по уму или красоте, так как, в противном случае, наша фантазия скоро ослабевает и он теряет для нас всякую прелесть. Какой интерес можешь ты иметь для короля даже в том случае, если он убедился, что его мать оклеветала тебя. Ему не новость исправлять зло и награждать людей. Одно только сопротивление имеет для него известную цену; победа над женщиной доставляет ему только минутное опьянение. Для тебя он уже не существует, несчастная женщина, хотя бы он все еще признавал твою красоту и нравственные достоинства…»

Размышляя, таким образом, почтенный канцлер почти машинально перешел деревянный мост через Сену, выше Луврской башни, так как основанная им коллегия, в которой он жил, находилась на левом берегу и стояла особняком от более населенной и застроенной части города. Отсюда он направился на улицу Сент Оноре, мимо старинной церкви святого Жермена Осерского, и увидел с беспокойством, что всюду стоят группы разговаривающих людей и что многие намеренно отворачиваются от него.

Это обстоятельство еще более усилило дурное расположение духа канцлера. Он не решился идти прямо к правительнице, которая в последнее время не обращала на него никакого внимания, а хотел предварительно переговорить с герцогиней Маргаритой, чтобы расспросить ее о настроении ее матери и узнать о положении дел вообще. Поэтому он искренне обрадовался, когда увидел у входа слугу герцогини Маргариты, который ожидал его, чтобы привести к своей госпоже.

Бедный канцлер и не подозревал, что в это время над ним собиралась гроза и что Флорио, передав ему приглашение явиться к правительнице, спрятался в передней и похитил у него со стола письмо Франциски, прежде чем он успел выйти из дому.

Это письмо уже было в руках правительницы в тот момент, когда канцлер почтительно раскланялся с герцогиней Маргаритой, встретившей его у порога своей приемной комнаты.

– Очень рада, что вы пришли, – сказала она. – Мы в большом горе; до сих пор нет никаких известий из войска; парижане волнуются и шумят, как дети, а правительница, по-видимому, намерена выместить на нас свою досаду.

– На нас? – спросил с удивлением канцлер.

– Да, и под тем предлогом, будто мы покровительствуем распространению ереси. Я имела с ней неприятное объяснение. Она уверяет, что народ волнуется вследствие того, что напуган грозным предсказанием, по которому самая ужасная кара должна постигнуть французский трон и всю страну за то снисхождение, которое королевская фамилия оказывает еретикам. «Вы возбудили это брожение, – сказала, между прочим, моя мать, – ты, Бюде, Маро и все те, которые примкнули к партии нечестивой Шатобриан! Я знаю, – добавила она, – что Бюде ведет переписку с Шатобриан о так называемой церковной реформе, и я отдам их обоих народу, пусть он расправится с ними…»

Бюде молчал, и Маргарита продолжала, указывая на окно:

– Посмотрите, ради Бога, какая толпа идет сюда со всех улиц! Что это за ребячество! Надеюсь, господин канцлер, вы ничего не писали такого, что могло бы попасть в руки Дюпра. Народ ненавидит его, и он рад будет случаю заслужить популярность, затеяв суд над еретиками. Король не в состоянии будет защитить вас, мой дорогой Бюде; кто знает, может быть, он сам будет нуждаться в защите!..

Вошел слуга и спросил канцлера от имени правительницы, получил ли он приказ немедленно явиться к ней.

– Я тотчас же буду иметь честь представиться герцогине, – ответил канцлер.

– Я приду вслед за вами, Бюде! – сказала Маргарита. – Мое присутствие может пригодиться вам, А propos! Вчера вечером, правительница насмехалась над немецким реформатором по поводу его поспешной женитьбы. Говоря откровенно, она права: Лютеру не следовало бы относиться таким мещанским способом к своей жизненной задаче; он должен стоять особняком и не смешиваться с пошлой толпой.

Подобные мысли в эту минуту могли занимать только сестру короля, потому что она считала себя вне опасности и вообще не была труслива. Но Бюде был в самом печальном расположении духа и нехотя направился в покои герцогини Ангулемской. Он боялся ее гнева не столько лично для себя, сколько для своего любимого дела, так как мать короля могла дойти до всяких крайностей ввиду несчастных политических обстоятельств.

Стоял дождливый пасмурный день; весь город казался погруженным в сероватую мглу. Когда Бюде вошел в приемную залу, то, несмотря на полдень, было так темно, что он, по своей близорукости, с трудом мог различить правительницу, которая быстрыми шагами ходила взад и вперед по каменным плитам.

Двор в зимнее время преимущественно жил в отеле Турнель. Лувр состоял тогда из одной башни, а на месте Тюильри, построенного четырнадцать лет спустя, были кирпичные заводы. Старинный отель со множеством балконов, выступов, маленьких башен никогда не нравился королю Франциску, так как, несмотря на сделанные им переделки, королевская резиденция все еще походила на скромное жилище ленного властителя. Старинный франкский вкус проявлялся в угловатых, неуклюжих комнатах, крошечных окнах и узких лестницах. Между тем для вновь возникающей королевской власти нужен был простор и широкие размеры, что особенно заметно во всех постройках короля Франциска I.

Деревянная обшивка окаймляла до половины приемную королевскую залу; на несколько футов от полу были устроены места для сидения, с ручками из дубового дерева, так что зала эта, с первого взгляда, отчасти напоминала капеллу или старинную ратушу. В одном углу стоял узкий стол, за которым сидели три человека: один из них был Флорентин в фиолетовом одеянии прелата; другой – Дюпра в красной судейской мантии; третий был его писец, одетый в длинное платье из черной саржи; он держал в руке очинённое перо для составления протокола. У единственной входной двери стояли два телохранителя с копьями; у среднего из трех окон, обращенных на двор, расположился камердинер правительницы, который должен был наблюдать за тем, что делалось на дворе.