Павел Ф. Гаммал - Секс и ветер

• Название: Секс и ветер
• Автор: Павел Ф. Гаммал
• Жанр: Современная проза

---

Тот встрепенулся и сел на свое место.

- Не имеешь права, - он вылил остатки в свой стакан. – У тебя еще водка есть?

Я показал пальцем на урчащий холодильник.

- Много не будет? – детина, не мигая, смотрел на худого. – Ты, все-таки, на работе.

- А он у меня последний сегодня, - худой аккуратно, не пролив ни капли, выпил и медленно поставил стакан в пепельницу, полную окурков. – А завтра не моя смена.

- Я не хочу умирать! – гордо вскинулся я.

Оба повернули ко мне головы.

- Поздно, - худой первым открыл рот. – Вчера хотел умереть? Хотел. Стихи об этом написал? Написал.

Я хочу умереть. Пусть сегодня, а может быть завтра.

Будет смерть очень легкой и лучше внезапной.

Хорошо б, это было во сне, чтоб уснуть – не проснуться.

И уже в эту грязь никогда не вернуться.

А с утра, словно ветер подул, солнце скрылось за тучи.

Нет любви, я уйду. Может там, за стеной БУДЕТ ЛУЧШЕ?

Да еще назвал-то как пафосно – «Завещание». А чего ж не «Реквием»? Слабо? Да-а, не Моцарт, а жаль.

Он встал, шатаясь, и руками по стене побрел к холодильнику.

- Что делать? – жалобно проблеял я.

- Пиши новое, - детина придвинул табуретку поближе. – Завещание новое, дубина.

- А-а, понял, - я наконец-то нашел очки, нацепил их на нос и начал сочинять вслух. – Не хочу умирать. Ни сегодня, ни щас, ни внезапно. Ну как?

Детина только махнул рукой, глядя себе за спину.

- Очень хочется жить, вновь увидеть рассветы, закаты, - меня несло, невзирая на неточности в рифмах. В голове мелькнуло что-то насчет «белого стиха». – Хорошо б поутру на рыбалку поехать с друзьями. А потом, в выходной, наконец-то приехать к маме.

Детина, не оборачиваясь, поднял руку и сжал ладонь в кулак. Я понятливо замолчал.

- Пойдем, поможешь, - он наклонился к худому, лежащему у холодильника на полу, и пошлепал его по щекам. – Спёкся.

Положить тело худого в лифте не удалось из-за тесноты. Он так и стоял, поддерживаемый нами под руки, с закрытыми глазами. На улице бушевала вьюга. Детина взял худого за шиворот, приподнял, и легко забросил в сани, припаркованные прямо у моего подъезда.

- Давай, браток, - он пожал мою вялую ладонь. – Ты с желаниями поосторожней, а то могу и не успеть в другой раз.

Он взгромоздился на облучок, подхватив вожжи.

- И завязывай ты с этой пьянкой. В жизни и без нее много хорошего. А любовь - она есть, только искать надо, - детина гикнул на лошадей, и сани умчались в снежную даль.

Наверх я поднимался пешком, старательно обдумывая каждую приходящую в голову мысль. Тяжело дыша, ввалился на кухню и увидел одиноко стоящую в углу косу. Сев на диванчик, подтянул к себе телефон.

- Петрович! Петрович, спишь что ли? – голос в трубке был сиплым и по-далекому теплым. – Извини, Петрович, что так поздно. У тебя кислота есть? Какая-какая, серная. Много. Растворить одну штуку. Косу. Обыкновенную косу. Да, трезвый я. Уже.

Второе пришествие

- Нет, ты не прав, - глухо заворчал Серый. – Может так случиться, что и сегодня не выйдет.

- Выйдет, выйдет, - оглянулся по сторонам Лопух. – Сегодня точно выйдет.

- Пошли, а? – Серый тоскливо зевнул. – Вон уже всю задницу отморозил.

- Терпение, друг мой, - Лопух встал передними лапами на ступеньки. – Еще минут десять, и будут тебе объедки.

- Всё, - Серый встрепенулся, подняв уши торчком. – Я – домой. Лучше умереть с голоду, чем с холоду.

- Э-эх, ты-ы! – укоризненно завыл Лопух. – Друга бросаешь на произвол? Иди-иди. Коснется еще…

Серый затрусил по заснеженной тропинке, которая вела прямиком в холодный сарай, служивший временным пристанищем для друзей. Около скособоченной ёлки он сосредоточенно поднял заднюю лапу, когда рядом, подняв мелкую снежную пыль, затормозил огромный серебристый джип.

«У меня был похожий в прошлой жизни, - подумал Серый. -  Только модель другая и цвет».

В приоткрывшемся окне появилась рука с пластиковым контейнером.

- Эй, собака! – следом за рукой высунулась бритая голова в темных солнцезащитных очках. – Сюда иди!

- Сам ты собака! – огрызнулся Серый, униженно семеня навстречу.

- На, ешь, - из контейнера, один за другим, посыпались в грязно-снежную придорожную кашу куски нежного мяса, уже остывшего, пахнущего костром, но от этого не менее вкусного.

Серый жадно зачавкал, кося напряженным глазом в сторону водительской двери.

- Ешь спокойно, - звучал голос сверху. – Не бойсь, не обижу.

Через полчаса дверь в сарай простуженно захрипела, впустив Лопуха.

- Серый, - позвал он в темноту. – Ты здесь?

- Здесь, здесь, - отозвался тот из кучи соломы в углу. – Ну как, вышла?

- Выйти, то вышла, - вздохнул Лопух, пристраиваясь поудобнее рядом. – Да только борщ сегодня был какой-то диетический, что ли?

- Вот вы, уважаемый Петр Петрович, -  перебил его Серый. – В прошлой жизни, говорите, были физиком?

- Да, милостивый государь, - Лопух зевнул. – Профессором. Преподавал на кафедре в университете.

- А к религии как относились? – прищурил по-ленински глаз Серый.

- А никак, уважаемый Сергей Аполлинарьевич. – Бога-то как не было, так и нет. На том стояла и стоять будет фундаментальная наука.

- А я вот сегодня его встретил, - заурчал, вспоминая, Серый.

- Кого это? – приподнял ухо Лопух.

- Явление мне было, профессор, - Серый мотнул косматой головой. – Второе пришествие, не иначе. Только побрили его, гады!

В детстве у меня был патефон

В детстве у меня был патефон. Он стоял на трюмо в коридоре  и Глаша стирала с него пыль фланелевой тряпкой, шурша накрахмаленным фартуком.  Патефон заводили на Новый год, когда в гостиной ставили ёлку, украшенную разноцветными шарами и бумажными фигурками животных. Ёлка пахла лесом и зимой. Глаша пахла сдобным тестом. Папа приносил с работы запах карболки и одеколона.  Мама собирала в себе все запахи и пахла домом. Нашим домом.  Таким, каким он был до прихода тов.Карагандинского.  Именно так он представился моему отцу: «Старший следователь тов.Карагандинский» и махнул перед очками корочкой. После его прихода в наш дом я научился многому, чего не умел раньше. Я научился плакать беззвучно, закусив зубами угол подушки с печатью «42-й детдом». Научился падать, закрывая руками лицо  от метящих в него ботинок. Научился воровать хлеб из кладовой. Научился бить локтем в зубы и мыском ботинка по коленям. Научился читать, писать и играть в футбол.  Это уже потом, когда я выучился на врача  и отработал пять лет в сельской глубинке, наш декан разыскал меня и предложил работать в Москве, в Пироговке, как лучшему его ученику. И это уже потом, когда моя дочь Аришка родила нам с Манечкой внука, в 405-ю палату привезли старика по фамилии Карагандинский. Главврач,  вызвавший меня в кабинет, многозначительно поблескивал очками  говоря, как важен для нашей клиники именно этот пациент. И что звонили с самого верха, доверяя здоровье почетного чекиста такому опытному хирургу, как я.  И что, как коммунист, я обязан сделать все возможное и невозможное.  Я кивал его очкам, соглашаясь с бременем возложенного на меня доверия, и обещал сделать всё.

- Доктор, вы поможете мне? – старик почти шептал, морщась от боли.

- Поможем, - кивнул я. – Скажите, вы прожили счастливую жизнь?

- Я не понимаю, - он скосил глаза на операционную сестру.

- Думаю, это судьба, тов.Карагандинский, - я повернулся к анестезиологу. – Давайте наркоз.

Виктория

Тук-тук, тук-тук, - сердце билось ровно, но громко, равномерно поднимая и опуская кожу на висках.

- Сколько мне осталось, доктор?

- Два дня,  - вздохнул тот. – Если сейчас же не прооперироваться…

- Нет, спасибо, - она сглотнула комок в горле. – Слишком мало шансов.

- Виктория Владимировна, вы же сама врач, - он попытался взять ее за руку. – И должны понимать, что нужно бороться до последнего.

- Именно поэтому и не хочу, - она отдернула руку. – Не хочу умереть на операционном столе.

- Воля ваша, - обиделся доктор. – Вот здесь подпишите.

На улице пахло перегретым асфальтом и жареной свининой.