Роман Подольный - Легкая рука

• Название: Легкая рука
• Автор: Роман Подольный
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990
• ISBN: 5–239–00399–8

Где кончается фантазия, где начинается действительность? Эту грань не всегда легко различить в рассказах и повестях Романа Подольного. Герои его произведений сталкиваются со множеством проблем моральных, житейских, научных, тех, с которыми так или иначе встречается и почти каждый из нас. Без фантазии и без человечности эти проблемы одинаково неразрешимы. В книгу включены произведения уже известные читателям (“Скрипка для Эйнштейна”, “Согласен быть вторым”, “Золото Ньютона”, “Сага про Митю” и др.), а также новые рассказы (“Планета Правда”, “Приезжайте в Куртеневку”).

Содержание:

Маленькие повести

Скрипка для Эйнштейна

Согласен быть вторым

Сага про Митю

Золото Ньютона

Река Галис

Рассказы

Возможное и невозможное

Планета Правда

Письмо

Легкая рука

Живое

Закон сохранения

Печальная история

Тысяча жизней

Лучший из возможных миров

Дальнейшему хранению не подлежит

Приезжайте в Куртеневку

Месть

Розыгрыш

Сообщающийся сосуд

Потомки Орфея

Веселое и невеселое

Последний рассказ о телепатии

Три интервью из будущего

Без подсказок

Читатель

Мамочка

Ловкость рук

Прыжок в высоту

Кому везет

След Остапов

Бывшее и небывшее (Неисторические рассказы)

Мореплавание невозможно

Тем хуже для фактов

Начало одной дискуссии

Неудачный дебют

Путешествие в Англию

Цель и средства

Пределы фантазии

Пришельцы

Бессмысленный брак

Слава

Нет! (Закрыватель Америк)

Всего один укол (Из рассказов путешественника по времени)

---

— Двадцать три! Бывают же люди такими молодыми. Мне в ту пору уже стукнуло лет на пять больше. Малый я был пробивной! Приятно вспомнить. Даже журнал “Наука и знание”, как ни упирался, а мою статью о неизвестных летающих объектах напечатал. Знаете, тогда ученых — почти всех — толки о пришельцах прямо-таки из себя выводили. Они же привыкли по Фрэнсису Бэкону жить: знание — сила, и точка. Что известно, то и есть. И наоборот. Так и говорили: явление, я тебя могу объяснить, следовательно, ты существуешь. А разве все на свете объяснишь? Им даже то, что дважды два четыре, доказывать требовалось. А поверить, поверить так сильно, чтобы сбылось, — где им!..

— Вы очень вежливы. Можно бы и просто сказать, что ученые над нами издевались. Но мы твердо знали, что скептики, как всегда, будут посрамлены. И тут — раз: сообщеньице. Послание знаменитое. Тиоканцы информируют землян, что намерены вступить в контакт, что экспедиция уже послана и прибудет тогда-то…

— Не-ет, это теперь ученички тогдашних великих стараются их прошлое приукрасить; официальные ученые тогда тоже поверить не пожелали. Где им. Все о мистификации толковали да радиостанцию каких-то шутников искали. Так бы и проискали до прилета гостей, но тут правительствам не до их сомнений стало. Потребовали от этих скептиков серьезного отношения, сказали, чтобы по-деловому подошли. Куда тут денешься?

Ну, создали комиссию по контактам. Официальную! Ответственную! И меня включили, и, конечно, академиков этих посрамленных. Михалевич… Слышали? Конечно, слышали! Отец мегаэлектроники, так сказать. Площадь есть его имени. Институт. Завод. Как он меня когда-то в “Неделе” шарахнул! Одна терминология чего стоила. Псевдонаучные измышления, некритический подход, гипотезомания. А вот на комиссии подходит ко мне, жмет руку, прощения просит. Я, говорит, вдвое вас старше, извините, будьте, говорит, великодушны, не сердитесь… Извиняю его. До чего же это приятно — извинять…

— Конечно, здорово, вы правы. Мы, молодой человек, месяца два прием гостям с Тиокана готовили. Спали, не вру, часа по четыре в сутки. На один интервью газетчикам у меня тогда полдня уходило. А теперь вы первый за тридцать лет. Да я не обижаюсь…

— Что дальше, спрашиваете? Дальше они прилетели…

— Почему я замолчал? Будто вы не знаете? Хотя можете и не знать. Молоды. Да и тогда об этом прямо не писали. Вежливые они, Михалевичи. И тиоканцы тоже вежливые. И все были вежливые. Орден мне дали. Грамоту благодарственную…

— Нет, это вы напрасно. Из комиссии по контактам я сам ушел. И все наши ушли, все настоящие энтузиасты. Прялкин дольше других продержался, но тоже не выдержал. Не ко двору, не ко двору мы пришлись. Неделовые мы, молодой человек. Конкретные вопросы решать не умеем. Михалевич — он деловой. Тиоканцы на него так и набросились. Что, мол, вы о том-то думаете, что вы тут предлагаете, как там-то быть? Мегаэлектроники у них еще не создали, оказывается. Вообще тиоканцы только по части космического транспорта нас и обогнали. А насчет, скажем, парапсихологии у них совсем плохо. Может, способностей нет? Разлетелся я было к их биологу поделиться своими мыслями о роли телепатии в эволюции, так он, знаете, просто рот раскрыл. Но — не поверил, конечно…

— Нет, не скажу. Вспоминать не хочется. Вы поймите, мы для тиоканцев двести одиннадцатой открытой ими цивилизацией были. Рутина, обыденщина. Одну Америку найдешь — весь мир радуется, а если америк много? Не захочешь, а привыкнешь. И не столько тиоканцев контакты интересовали, сколько контракты, торговля, обмен научной информацией, заимствование технического опыта. Деловые они — сил нет. И необидчивые. Про меня бы кто сказал, будто меня выдумали, уж я бы ему… А тиоканцам вроде все равно, кто за них был, кто против. Михалевич, объясняют гости, по-научному доказывал, что их нет. Да, действительно, подтверждают, летали тарелочки к Земле, зонды их автоматические, но, понимаете ли, принципиально не наблюдаемые. Принципиально… Видели же их! А хоть бы и не видели, они же все равно были, значит, правы мы оказались! Мы, те, кто с ними контакта ждал. Вот он, контакт, у них и произошел. А с кем? С Михалевичем и прочими академиками. Сижу на комиссии, слушаю, как обсуждают тарифы, таможенные сборы, карантинные правила по перевозке животных, космическое патентное право… Нет чтоб высокое что-нибудь, красивое. Обидно!..

— Что я думаю о проблеме снежного человека? Да, вы правильно вспомнили. Полная аналогия. Нашли его энтузиасты, а изучают скептики. Они, мол, специалисты, больше знают. Да главного они не знали, главного: что он есть. А справедливости нет. И Америка тоже не Колумбией зовется…

— Чем я сейчас занимаюсь? Да, знаете, антигравитацией. Кое-какие теоретические положения разработал, перспективные планы экспериментов составил. На много лет вперед. Я так прикинул: мне сейчас под семьдесят, средний возраст у нас сто девять, а антигравитацию в лучшем случае через полвека удастся создать. Трудоемкое дело…

— Удастся, удастся, молодой человек, не будьте скептиком. Появится антигравитация. Появится! Только ждать вот долго. Не доживу. И, знаете, хорошо, что не доживу…

III. Музей моды

— Почему же вы находите в этом противоречие, молодой человек? Напротив, музей и мода нужны друг другу. Мода — то, что меняется, приходит и уходит; а уходящее должно же где-то сохраниться навсегда, не так ли, юноша?..

— Рада, что согласны. Одна у нас беда — места мало. Ведь здесь сохранять надо не одни лишь тряпки да тряпочки, которые все столь любят, пока они современны. О, у времени много личин, машкер, масок! Джинсы с лейблом, платье с кринолином, фижмы, рюши, корсеты — их можно поставить в витрину, снабдив ярлыком: мода такого-то времени. А пристрастие к твисту или жевательному табаку куда деть, как передать? Тоже ведь — моды. Модной бледность была, так пушкинские барышни уксус ради нее пили. А Шекспир — читали? — утешал свою смуглую леди, огорченную английской модой на ярко-белую кожу и рыжие волосы…

— Не улыбайтесь, юноша, а слушайте. Модными могут быть широкие плечи и мощные торсы — как у гениев Возрождения. Открывали Америку и писали мадонн мужчины пятьдесят четвертого и пятьдесят шестого размера! И женщин они любили себе под стать. В этом музее повесить бы портреты той поры — свидетельства жертв, приносившихся моде. О, она же, великая мода, сделала сегодняшних художников бородатыми и худыми, вытянула фигуры их саский, обтесала им бедра и ужала груди. Да, мода! А вон в том углу стоит поставить статую питекантропа. Шерсть наши предки потеряли, когда волосатые стали казаться некрасивыми. Так не кто-нибудь — Дарвин считал. А живи он сегодня, заметил бы: акселерация началась, когда высокий рост в моду вошел, а кончилась, как он из моды вышел…

— Не спорьте, не спорьте, я уверена, молодой человек, что и труд когда-то вошел в моду, без того из обезьяны человек не получился бы…

— Говорите, труд всегда в моде? Ошибаетесь! Всегда в моде, ха! Само это словосочетание — нонсенс. Вы молоды и, конечно, не помните, как лет тридцать назад было стыдно сознаваться в трудолюбии, а в конце прошлого века неприличным считалось толковать о вдохновении…

— Помните? Правда, помните? Подождите, подождите, сколько же вам лет? Паспорт! Дайте сейчас же ваш паспорт! Так. Слава богу! Мы ровесники, и я теперь не одна в этой ужасной эпохе… О, сударь, встреча наша, вы правы, удивления достойна. Однако же, не обессудьте, не столь великого, какое вы выражаете бодро. Молодость цветущая — суть благо, к коему от веку человек устремляется; если мода фигуры людские переделывает, дивиться ли, что она пределы поры юношеской и самой жизни властна раздвинуть? Мы с вами тут первые, иные же во благовременье за нами последуют. Наверное и последовали уже многие, токмо скрывают сие, зависти человеческой страшась. Однако, сударь мой, радостью чрезмерной себя не ласкайте. Ведомо всем нам, что модам меняться присуще: и эта пройдет…

Без подсказок

Как удобно было в его рабочем кабинете, как непринужденно и весело рассказывал он о тех случаях в работе, которые находил смешными, как нравился мне этот молодой еще, в сущности, человек (молод ведь всегда тот, кто моложе меня — и наоборот…). Весь он был кругленький и уютный. Лицо, словно очерченное циркулем, нос картофелиной, щечки яблочками. И волосы, отступив перед натиском времени, открыли над лбом новую полуокружность. Он наливал воду для кофе в колбочку, ставил колбочку на штатив над спиртовкой, зажигал спиртовку, вынимал из ящика стола и открывал пачку сигарет — и все его движения были мягкими, плавными, округлыми.

А я-то представлял себе всех гениев прямолинейными и резкими.

— Скажите, пожалуйста, как вы додумались до главного своего открытия? — задал я наконец решающий журналистский вопрос.