Гарри Беар - Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)

• Название: Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)
• Автор: Гарри Беар
• Жанр: Эссе

Книга прозы Гарри Беара «Странный дом, Нимфетки и другие истории» включает в себя пять произведений, созданных писателем в начале-середине 1990-х годов. Повесть «Странный Дом» выполнена в манере «готической новеллы», это та жанровая разновидность, которую успешно использовали классики жанра – Э. По, Э.Т. Гофман, А. Дюма. Рассказы «Смерть Музыканта» и «Поездка в Одессос» – вполне реалистические произведения с незамысловатыми сюжетами, но глубокое психологическое напряжение не оставляет читателя до самого конца повествования.

Скандальный рассказ-моралите «Нимфетки» и эссе «Набакофф», по словам автора, представляют собой, наряду с романом «Альбатрос», взаимодополняющий друг друга текст по имени «Пост Модерн». В 2003 г. Г. Беар иронично заявляет в одном из своих комментариев к «Альбатросу»: «Перефразируя известные слова В. Соловьева, я любил повторять в то историческое время: „Постмодернизм! Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно“».

По словам челябинского поэта Ю. Попова, «…любой текст Гарри Беара раскрывается не сразу; он предполагает наличие в читателе определенного навыка распознавания культурного кода, диалога с автором». И данная книга предоставляет читателю возможность такого диалога.

---

В апреле Музыкантик побывал дома у Сказочника и поразился тому миру, который существовал в комнате друга и который открылся его изумленным глазам. Сказочник чувствовал потребность в настоящем друге, и Музыкантик давно этого хотел. У Сказочника не было отдельной комнаты, а был лишь угол, отгороженный от единственной комнаты квартиры старым тяжелым шифоньером. Там стоял огромный диван, пять не распакованных книжных полок, образующих стол, на котором располагалось пластилиновое Царство из вылепленных Сказочником человечков, ящик с игрушками, вот, пожалуй, и все… Но для Музыкантика, не видевшего у себя дома ничего, кроме узкой кроватки и общего с братом письменного стола, такой Угол казался целым миром с его сказочным создателем.

Музыкантик заворожено следил, как разыгравшийся Сказочник устраивал грандиозные битвы на импровизированном столе, казнил своих пластилиновых подданных, а потом подстраивал им пышные проводы в лучший мир, откуда они, правда, все возвращались с залепленными ранами и приставленными головами, но с другими именами и иными характерами. Музыкантик с ужасом наблюдал, как в руках неукротимого создателя оживают пластилиновые люди и начинают говорить, двигаться и чувствовать, но при этом неуклонно приближаться к уготованной им гибели. Иногда он просил Сказочника подарить ему одного из понравившихся слепленных героев или хотя бы не убивать его, но тот не слушал друга, продолжая свою игру в жестокую жизнь. В этот момент Сказочник как будто держал в руках весь мир, он чувствовал себя в эти минуты Вседержителем… С течением лет дети нечасто встречались вне школы и мало разговаривали между собой, но уже ощутили какую-то странную нить, стянувшую их души.

В школе они почти не общались, так как каждый вынужден был мириться с отведенной ему ролью – круглого отличника и скромного тихони. И выход за рамки этой навязанной роли никем бы из окружающих не приветствовался. Встречаясь, ребята никогда не говорили о школьных делах, у них имелись другие темы. В эти годы оба пережили глупую влюбленность в одну и ту же девчонку-одноклассницу, но это не сблизило и не отдалило их. Сказочник продолжал разыгрывать уже прочитанные, а не выдуманные, как прежде, сюжеты в своем воображении, а не на пластилиновом Столе. Музыкантик же взял в свои слабые руки нежную гитару и потихоньку играл на ней по вечерам, подумывая о несовершенстве современного мира. Он в это время стал слушать различные гитарные напевы, и это как-то мирило его с окружающим равнодушным миром.

Выпускной бал застал друзей на разных этапах жизненного пути: Сказочник свято верил в собственный светлый путь, Музыкантик не очень представлял себе, что будет с ним дальше. На выпускном бале в школе все чествовали Сказочника, закончившего школу на одни «пятерки», a тихого Музыкантика в суматохе как-то даже забыли поздравить. «Жизнь не проживешь на „пятерку“», – подумал погрустневший Музыкант, пока радостный Сказочник глупо барахтался в руках лживой старушки-славы.

Юность

Их юность проходила разновременно. Пока Музыкантик в тяжелых кирзовых сапогах два года топтал землю родной Отчизны, Сказочник умственно рос в Билибинском университете. И там он был почти на первых ролях, разнообразя скучные зубрежки и чудные ночные чтения произведений наших и зарубежных классиков походами «по пиву» и дружескими студенческими попойками, устраиваемыми чуть ли не через день.

Музыкант попал в строй-роту на какую-то отделенную «точку» в Бурятии. Армия тяготила его, служил он крайне неохотно. По целым дням Музыкант уныло копал лопатой (главным боевым оружием) какие-то никому не нужные рвы и окопы, выполнял бессмысленные указания глуповатых командиров, отжимался и подтягивался. Приходя в казарму, Музыкант, усталый и внутренне опустошенный, даже и не пытался брать в огрубевшие руки расстроенную гитару с непристойными наклейками на корпусе, которая неизменно присутствовала в месте солдатского отдыха. С сослуживцами он общался мало, перед «дедами» не выслуживался, но и за себя умел при случае постоять. Но «брызнул свет – и мрак исчезнул». В захудалой армейской библиотеке Музыкант раскопал новенький, по-видимому, ни разу не раскрытый до этого экземпляр «Евгения Онегина». Музыкантик смутно помнил что-то отрывочное из этого романа Пушкина, бегло прочитанного в детские годы и отчасти усвоенного в рамках школьной программы. То, что понял он, заново открыв Пушкина, потрясло и очаровало его.

Несколько дней Музыкантик ходил, как ошпаренный, на работе что-то бессмысленно бормотал, припоминая волшебные строчки. Другие солдаты-одногодки косились на него с недоумением; и раньше-то не особо разговорчивый Музыкант, после чтения «Онегина», вовсе ушел в себя. Сержант-дед, не выдержав как-то длительной паузы между вопросом и предполагаемым ответом Музыканта, ткнул его кулаком в нос и посоветовал обратиться к врачу по психам. Музыкант ничего ему не сказал, но, вытирая кровь, так посмотрел на старослужащего, что «дедок» на минутку оторопел и трусливо попятился… Блеск Пушкинского гения навсегда отравил жизнь сразу повзрослевшего Музыканта. Он вдруг ясно осознал, для чего родился и зачем он умрет. Нужно было только дождаться конца срока службы. «Ведь служба и творение – две вещи несовместные», – решил Музыкант.

Сказочник между тем, наслушавшись и начитавшись самых разнообразных поэтов, неожиданно заключил, что и сам он – незаурядный пиит. При этом, даже не написав на тот момент ни одного стоящего стихотворения, он почему-то решил, что писать станет гениально (не меньше, но, слава Богу, и не более того). Окончательно осознав себя гением, сказочник, обернувшийся в Писателя, успокоился на счет своей дальнейшей судьбы и предался «веселой легкости бездумного житья», между делом создавая шедевры молодежного пера и громко зачитывая их своим собратьям-студентам за кружкой пива или стаканчиком портвейна.

Однако рассылка стихотворных произведений по редакциям всех толстых журналов не вызвала ответного, запланированного Писателем, восхищения. Ответы из столичных редакций приходили либо уклончивые и советующие продолжать писать, либо разгромные и от того немного бестолковые. Стихи при этом возвращались Писателю с унизительными пометками, указующими на неправильные ударения и неточность рифм, хотя все известные ему поэты только и делали, что грешили тем же. Несколько опешив, Писатель напялил на себя мантию непризнанного гения и продолжил запои, читая ошалевшим от откровенности собутыльникам свои новые вирши. Стихи у него действительно выходили немного жуткими и были наполнены призывами покончить с «бесовством русской ночи». На третьем курсе Писатель предался размышлениям о сути человечьего бытия и нелепости земной жизни. Он едва не вылетел в открытое окно девятого этажа в полном соответствии со своими думами, но вовремя сел за стол и погрузился в «настоящее» творчество…

Писатель, отринув сочинение виршей, решил написать «нетленный» роман, который бы охватил Россию, в очередной раз оказавшуюся на распутье в те годы, со всех сторон – экономической, политической, нравственной и, если получится, духовной. Его тогдашний приятель и сокурсник Владимир, писавший под модным псевдонимом Колчак Деникинский, одобрил сие решение и обещал поддерживать собрата. Роман этот под рабочим названием «Подонок», хотя и шел с трудом, в тихую ночную пору, но сочинялся понемногу. Писатель несколько успокоился, погрузившись в технические детали писательского ремесла.

Музыкант, с нетерпением ожидая конца службы, также мечтал об одном – вернуться к настоящему творчеству…

Зрелость

Когда приятели встретились вновь, они уже стали другими. Музыкант вдруг сделался дерзким и насмешливым – он знал, чего хочет, и знал теперь себе цену. Искусство требовало жертв, и он был готов с радостью принести их. Музыкант мог по целым суткам не вылезать из своей квартиры, играя и слушая великую музыку. Он рад был бы работать без отдыха, но его организм бунтовал против этого. Музыкант торопился, ему казалось, что он и так слишком много времени растратил понапрасну. Писатель устроился в Городе более вольготно – он мог валяться на пляже по целым дням, работал мало и неохотно. Поленившись завести подругу на лето, Писатель таскался на близлежащие озера один или со случайными друзьями – мнимыми поклонниками его таланта.

Сила обстоятельств снова столкнула их – они сошлись. Писатель, месяца за два до возвращения Музыканта из армии, получил от него пару писем, в которых, помимо общих рассуждений о жизни и службе как таковой, были и написанные Музыкантом стихи. Одно из стихотворений сразу запоминалось, оно называлось «Прощание» и начиналось приблизительно так:

Прощай, Борятия! Край грубых мерзких рыл,
Край дикости и тупости, в котором
Два года, средь дерьма, и сам я гнил,
Но жил и выжил! Светлый час пробил…

Далее автор искренне сожалел о двух годах жизни, потраченных напрасно и «закопанных за тем вон косогором», надеялся на то, что никогда не окажется в этих краях впредь, верил в то светлое, что ожидает каждого при его возвращении на родину. Писатель написал Музыканту ответное теплое письмо с присовокуплением свеженького текста собственного сочинения, при этом он немного посетовал, что близкое знакомство с текстом «Онегина» прорывается в стихах Музыканта в каждой строфе. На это письмо Музыкант ничего не ответил, и, вернувшись, никогда не напоминал о своем поэтическом опыте.