Джефф Дайер - Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси

• Название: Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси
• Автор: Джефф Дайер
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-386-01750-7

Действие свежего, эклектичного и дерзкого романа Джеффа Дайера «Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси» разворачивается в двух разных городах — гедонистической Венеции и иррациональном Варанаси. По сути, это отдельные новеллы, тонко связанные между собой почти невидимыми нитями. Два английских журналиста сорока с лишним лет пребывают в поисках любви и экзистенциального смысла. Оба так или иначе находят искомое. Оба шокируют своей откровенностью.

Этот изысканный и ни на что не похожий роман, исследующий темы любви, отношений между полами, искусства, смерти и духовности, подтверждает репутацию Дайера как одного из самых одаренных и оригинальных британских писателей.

---

Спендер успешно прошел регистрацию. Обернувшись у самой стойки, он бросил: «Увидимся на той стороне», словно они собирались пересечь, как минимум, реку Стикс. Джефф шагнул вперед, протянул паспорт, ответил на пару дежурных вопросов по поводу оружия и наркотиков, сказал, что багажа у него нет, только ручная кладь. Регистраторша пожелала ознакомиться с нею, и он пододвинул к ней меньшую из двух своих сумок. Получив посадочный талон и держась так, чтобы заслонить вторую, он прошел стойку и устремился к паспортному контролю и зоне личного досмотра. При отсутствии более достойной цели его жизнь строилась теперь из таких вот мелких триумфиков и победок. Не сдав свои сумки в багаж, Джефф сэкономил себе на прилете массу времени.

Посадка превратилась в некрасивую мелкую свару. Популярность мест ближе к голове самолета оказалась столь высока, что Джеффу достался главный приз: ряд у самого выхода. Он уложил сумки — одна из которых была настолько большой, что не лезла в багажный отсек над головой, — друг на друга, одарил соседа улыбкой, пристегнулся и изготовился провести в таком положении два не слишком комфортабельных, но довольно занятных часа. Самолет был полон; все друг друга знали, все летели на биеннале. Откровенно говоря, происходящее сильно походило на школьную экскурсию, организованную учителем по ИЗО и частично спонсированную дружественными пивоварнями.

На биеннале ты чудом оказывался в царстве благородных излишеств. Шампанское лилось рекой. Ходили слухи, что украинская делегация заказала себе на прием черной икры на сто пятьдесят тысяч долларов. Но в самолете этим пока даже не пахло. Кампания по снижению затрат была просто поразительна, местами до экстравагантности. Ни цента врагу! Отмена бесплатных обедов и напитков была только началом. Теперь под сокращение попали униформа стюардесс, дизайн и графическое оформление стоек регистрации, количество цифр на посадочных талонах и даже, кажется, набивка кресел. Не говоря уже о подушках. Невольно возникало подозрение, что и на аварийном оборудовании тоже сэкономили — к чему разоряться на спасательный плот, если и так понятно, что, упади самолет в море, всем все равно будет крышка? Как уже говорилось, пострадал и внешний вид стюардесс. Та, что демонстрировала технику безопасности, судя по всему, страдала воздушным вариантом кессонной болезни. Никакой макияж — а его было наштукатурено столько, что это походило на первую стадию снятия посмертной маски, — не мог скрыть последствий постоянной смены часовых поясов и перепадов давления. Девушка явно провела в воздухе годы.

Впрочем, в данном конкретном рейсе все, кажется, шло по плану. Самолет разбежался, успешно оторвался от земли, набрал высоту, приличествующую для бюджетных перелетов, и — не случись какой-нибудь незапланированной катастрофы — имел все шансы приземлиться через пару часов в Венеции (или, по крайней мере, где-то рядом). Даже такой эпизодический летун, закоренелый жалобщик и горячий сторонник улучшений, как Джефф, не мог не признать, что для двухчасового полета условия были вполне терпимые. Он купил себе колу и маленькую банку чипсов «Прингле» — «И чек, пожалуйста!» — и погрузился в присланную ему вчера с курьером прессу о Джулии Берман, Стивене Морисоне и их дочурке Ники.

Вполне обычная история. У них был роман, она забеременела, растила ребенка сама. Морисон, конечно, давал ей какие-то деньги, но в целом вел разгильдяйскую жизнь популярного художника, писал себе картины и забавлялся с моделями и ассистентками, последняя из которых была лишь на пару лет старше его дочери (сейчас ей как раз сравнялось двадцать два, и она готовилась к выходу первого альбома, обложку к которому соорудил ее знаменитый папаша). Ники уже поведала о себе читателям «Вог»[23], и еще одно интервью — на этот раз с «любящей уединение» мамашей и ее знаменитым портретом, до сих пор «тщательно оберегавшимся от взоров публики», — обещало стать модной сенсацией. И организовать его нужно было лично Джеффу, так как «оригинальная и эксцентричная» Джулия Берман не пользовалась электронной почтой. (Как сказал Макс Грейсон, его редактор в «Культур»: «Ты же все равно там будешь… да и договориться — раз плюнуть. Даже тебе не удастся все испортить».) Берман было сейчас между пятьюдесятью и шестьюдесятью; поговаривали о грядущих откровенных мемуарах. Об этом Джеффу по возможности тоже стоило разузнать.

В свое время Джулия была красавицей, настоящим секс-символом, как тогда говорили. Некое ностальгическое очарование окружало ее до сих пор… хотя на самом деле нет ничего трагичнее этих старых кошек, вынужденных торговать красотой, которая уже давно отцвела. Джеффу как-то довелось интервьюировать одну из таких разваливающихся красоток на Брайтонском фестивале. Вот же ужас! Облака сигаретного дыма, хриплое контральто и ассортимент классических анекдотов: как она была под кислотой, а Джимми Хендрикса[24] рвало в ее камин… или как она спросила Джорджа Беста[25], чем он зарабатывает на жизнь! — и все вежливо слушали, сплоченные одной невысказанной мыслью: старухе даже вспомнить нечего, чтобы хоть как-то подогреть к себе интерес. Единственную доступную ей рекламу составлял факт ее затянувшегося существования на этом свете — сам по себе довольно удивительный. Жалко и нелепо. И кем после этого был сам Атман? Очевидно, еще более жалким и нелепым созданием, поскольку его работой было подавать наводящие реплики для ее феерических анекдотов — за это ему оплатили расходы на транспорт и дали четыре бесплатных талона на выпивку. Как бы сильно он ни презирал других, проводя потом все эти вычисления, себя Атман неизменно чувствовал еще более презренным. Особенно потому, что на том же фестивале он вызвался взять интервью у Лорри Мур, писательницы, чьи книги обожал, но с которой никогда не встречался, — и услышал в ответ, что, увы, эта вакансия уже занята. Вывод прост: для сплетен ты еще сгодишься, а серьезную работу нам есть кому отдать. Или, если угодно, для дамского журнала ты сгодишься, но литературное обозрение — уже не твой формат. Чтение такого рода обычно запускало у Джеффа хорошо отлаженный механизм самоуничижения, и этот раз не стал исключением. Все же он заставил себя проглядеть оставшиеся вырезки и полюбоваться на снимки Джулии, сделанные — пришлось даже проверить сопроводительную надпись — ну, разумеется, Дэвидом Бейли. И что говорить, она была на снимках дьявольски хороша. Грациозная, как пантера, с какими-то неимоверными, огромными пурпурными браслетами на запястьях и тем, что принято называть «взглядом с поволокой». Взглядов с поволокой больше не носят (сама фраза уже устарела не меньше, чем пресловутые «точеные лодыжки»), их вытеснили «горячие» попки и трусики «Лоудед»[26] из эры Интернета.

Джефф понятия не имел, на что она сейчас похожа. Джулия Берман уже много лет не давала поймать себя в объектив — и это была последняя и, пожалуй, самая презренная часть его задания. Ему предстояло каким-то образом сфотографировать ее в неформальной обстановке. Причем — и такое бывает только с ним — никаких тебе телефотообъективов, а только обычный бытовой цифровичок с четырехкратным оптическим приближением. Главная же ирония всей этой катавасии, вгонявшая Джеффа в депрессию больше всего остального, — это что на каком-то уровне его, по-видимому, все же считают мастером своего дела. Другие завидовали, что он получает такие задания. И одним из тех, кто завидовал этим заданиям, был сам Джефф. Он ворчал и ныл, но страшно даже представить, как бы он заворчал и заныл, если б узнал, что старуху Берман отдали другому.

Текст — так называемая завлекалочка — был скучищей, необходимость тащиться на свидание с этой замшелой мисс в ее съемном палаццо — мукой, но Венеция в пучине биеннале… нет, пропустить Венецию было нельзя.

Он запихал вырезки обратно в папку, полистал немного «Гид по Венеции», задремал и был разбужен капитаном, объявившим по громкой связи, что борт начинает снижение над аэропортом Тревизо. Ничего необычного. Но когда вслед за этим он объявил температуру на взлетном поле — плюс тридцать шесть, — по всему салону пронесся вздох удивления. Тридцать шесть по Цельсию, это… это — сколько же? — девяносто пять по Фаренгейту. Ничего себе!

Все уже успели прийти к выводу, что тут какая-то ошибка, но стоило ступить на вибрирующий трап, как стало ясно, что единственная ошибка крылась в этом самом выводе. Это напоминало Ямайку в разгар жаркого сезона. Зной немедля породил среди британских пассажиров что-то вроде легкой истерии — эйфорию вкупе с ужасом. На такое, похоже, никто не рассчитывал. Кто-то, наверное, уже успел получить от прибывших ранее коллег звонки или е-мейлы: да, говорят, в Венеции жарко… но, Господи Иисусе, там действительно была ЖАРА! Она отскакивала мячиком от раскаленного бетона взлетной полосы. Воздух дрожал и обжигал, как сковородка. Вряд ли где-то в мире могло быть жарче — разве что в Каире, да и то навряд ли.