Роман Шебалин - Разговор

• Название: Разговор
• Автор: Роман Шебалин
• Жанр: Научная Фантастика

---

- А, так я говорил о борьбе для Вас, Вашими категориями, иначе бы Вы меня просто не поняли, мне приходится апеллировать к смыслу, потому как это делаете Вы, очень просто.

- Ну, тогда второе, насчет борьбы; Вы уже наелись текодина, сразу, не так ли?

- Это грубо, доктор.

- А Вы трус.

- Да, я трус; а Вы знаете, что такое трусость? это умение быть честным с самим собой... как могут быть постыдны рефлексы человека? как?!

- Но совесть?

- Ну конечно! совесть - та же трусость, только более созидательная, а впрочем...

- Что?

- Эти понятия, как и многие другие, - лишь папмерсы, для временного прикрытия той дряни, которой полон каждый человек.

- Вы говорите: дрянь?

- Я пользуюсь Вашей терминологией! дерьмо это, экскременты, то, что выходит из вне! то, что человек, перерабатывая, выдает на свет божий!

- Но, позвольте, Ваша формулировка несколько странна, ведь человек, как Вы изволили выразится, производит - еще и искусство, детей...

- А чем дети не говно? или стихи? и то и это - плоды процесса энтропии, превращения, переработки! Вы съели банан, что-то пошло Вам на пользу, что-то - вышло обратно, всего-то! Вы любили - что-то, опять же, пошло Вам на пользу, а что-то исторгнулось Вашим естеством, как ненужное, лишнее! или Вы засмотрелись на тучки, исполнились красотою мира божьего, а затем - исторгнули из себя стихи, там, картину, еще что!..

- Вы разволновались.

- Разволнуешься тут, когда Вы тут такое... а ведь потом еще... знаете?..

- Продолжайте, продолжайте, я слушаю.

- Не дышите на меня так близко, у меня антропофобия.

- Хм, интересный термин, откуда?

- Мой; боязнь человеческого начала.

- Однако ж, позвольте, Вы так отзывались о человеке... неужели что-что можете предложить взамен?

- А как Вы думаете - может ли рука вообразить, как выглядит ухо?

- При наличии у нее разума...

- Ни черта она не может, она только функционирует, и мы с Вами тоже.

- Стало быть... Вы и себя ненавидите?

- Конечно.

- Смысл?

- Опять!?

- Ах, ну да же!..

- Вы меня спасли затем, что бы знать, почему я не хочу, чтобы Вы меня спасли?

- Какая нелепость, у Вас просто стресс на почве неразделенной любви, это вполне естественно.

- Да?

- Конечно, Вы любите, Вас не любят, нарушается закон сохранения энергии, Вы отдаете то, что не можете взять, внутри Вас возникает пустота, которая либо в скором времени заполнится чем-либо, либо...

- Что - либо?!

- Ну, текодин Вы уже ели.

- А что, доктор, скажите, только Вы сейчас можете знать, - есть любовь?

- Я думаю...

- Не Вы, Вас - к черту! я вообще спрашиваю: есть?

- А Вам как кажется?

- Вы идиот, доктор, мы с Вами работаем уже вторую неделю, неужели до сих пор Вы не усвоили простой истины?! как Вы могли?!

- Но в чем она?

- Здесь, вот - внутри, снаружи ее нет, снаружи - люди, среди них нет!

- Позвольте! здесь тоже нет!..

- Вы вздрагиваете от холодного, что у меня очень холодные пальцы? но внутри Вас горячо; так и человек в мире - как уголь в тулове, плоть прожигается и сноп искр летит прочь, в навь!

- Что Вы делаете?!

- В навь! Зачем Вам такая мягкая кожа, и даже она не может уже сдержать... как много "ж-ж-ж"... Вашу печень!! Вы видели ее глазами?... Так вот, вон эту мерзость, вон!!

Сергей откинулся на подушки и перевел дыхание.

- Скажите доктор, теперь, скажите, Вы видели это, то, что внутри Вас, - можно ли любить подобную мерзость?

Разговор Пятый.

"О "скорбном бесчувствии."

- О, Шмуллер, читал ли ты сегодняшние газеты, смотрел ли ты телевизор?

- Нет!

- Нет?

- Я говорю, как президент: нет, все, революций больше не будет.

- Что ты? ты же в волнении, но будь здоров.

- Якоб, они... мне плохо! они вырываются из кризиса, из перемен, оставляя клочья сырого мяса на спутах колючей проволоки, отрезая от себя живое, стремятся в склеп. Я так несчастен!

- А он?

- Хуже меня, он закрыл за ними двери, оставляя там, в прошлом все, что бурлило, пытаясь любить и ненавидеть, что убивало во имя и не глядя...

- Ты прав, мы преданы.

- "На этой недели больше ничего не случится".

- Я слышал эту фразу.

- Я ее ненавижу! ее теперь говорят в программе "Взгляд", каков позор! но он, он отторгает в себя ненужное им прошлое, ты помнишь, Якоб, навсегда! бросая нас, довольных и потных, в угрюмое будущее, в иной, новый светлый мир, где навек воцарятся простота и справедливость.

- Я чувствую, Шмуллер, мне даже и не выразить как сильно я это чувствую, внутри нас - война.

- И ныне он, вечный воин, святое дитя логики порока, он изгоняет породивший его хаос в небытие, но - уходит сам, нет ему места в этом новом мире.

- Почему, скажи мне, Шмуллер, почему?!

- Потому что - он тот, кто внутри острия, кто суть иглы, пронзая пространство и время, невидимой до срока начинкой, наркотиком, любовью ведет нас, в нас растворяя свою игру.

- Не плачь, говори, говори!

- Они, мы все, для кого он был, играя, ни черта они не поняли: нет границы между правдой и ложью, нет прогресса от не-безумия к безумию, нет инициации!

- Но почему же? говори, Шмуллер!

- Потому что, завтра - значит - никогда, а жест, взгляд, знак, звук и есть то самое искусство, которое все равно живет вечно; не может быть упреков к числам, шесть камней или шесть струн - разницы нет, тончайшие нюансы человеческой

психики - объяснимы, они - не более чем иногда осознаваемые

фигуры, формулы...

- Ты прав, Шмуллер, ты прав, но мы боимся признаться в этом! тогда ведь и гнилой пень, и подшипник, и "Джоконда", и даже банан - оцениваются по одной логической шкале.

- Но ведь они и оцениваются - музыкантами, математиками и детьми!

- Ведомо ли тебе, как ребенок говорит и мыслит?

- Я знаю: прежде всего математическими формулами, речь его однозначна и абстрактна, его сознание еще не испорчено "чувствительностью", отсюда кажущаяся нам "жестокость" детей, так, балуясь, ребенок может и совершить поступок вполне дурной, может быть даже убийство!

- Проклятая наша этика!

- Но ведь- ни к этике, ни к эстетике ребенок еще сознательно не обращается, это понятия еще не рассматриваются его маленьким сознанием, они лежат за пределами четкой логики, услышь - этико-эстетические нормы меняются на раз, постоянно, причем, оспаривая друг друга, разумно девственная душа природу подобного предательства принять пока не может, природа сия не-логична!

- Но взрослые называют подобную логику - безумием.

- Без-умие, отсутствие ума - состояние, свойственное исключительно числам; но стоит им только осознать наличие хаоса, они очерчивают вкруг него доступное им понятие, рисуют многозначительную закорючку и успокаиваются.

- Но, поведай мне, Шмуллер, ты никогда не задумывался ли о том, что чувствует число "пи", когда извлекают из него корень?

- Он - знал.

- Но минуло время хаоса.

- Минуло, и осталась лишь нужная им добрая умная сытость и слюни заверений: "все будет хорошо".

- Ты убиваешь меня, Шмуллер, какая страшная фраза!

- Мужайся же, Якоб Турбинс! будет скучно и страшно: генерал пришел, генерал ушел, обновилась Россия, президент еще раз за деньги народа убедил себя в том, что этот самый народ его любит; в честь взятия Казани Иван Грозный водрузил "Василия Блаженного", "Христос-Спаситель" отстраивается в честь взятия Чечни...

- Грозного, Шмуллер, Грозного!

- Но разве храм? - сплошной ведь мимесис с подземными гаражами; и что же - никто не удивляется, все торопятся прийти "всерьез и надолго", а скучная дикость нашего "дома, где разбиваются сердца" в том, что никому уже не плохо, перекипели, Якоб!

- Итак, пожалуй, хватит с нас: перестройки, сухого закона, "Покаяния", землетрясений в Армении, Руста-добролета, двух или трех путчей... что бы еще вспомнить?

- Молчи, Якоб, молчи! спокойно так извлекаются из чувств совесть, стыд, - ведь должно хорошо быть.

- А дети, что дети?!

- Дети читают Толкиена, они читают его!

- Мне страшно, Шмуллер, я открыл это книгу и, посмотрев в окно, увидел, как с блаженной улыбкой святой Сэм Скромби выгуливает толстых назгулов по парковой зоне Мордора, все они плюют в урны, выбирают "пепси" и "голосуют, а то проиграют"... мы наказаны, Шмуллер!

- А их музыка, детская музыка? ты слышал ее, дорогой Якоб?

- Слышал: дали мне, и глаз, и холст, и вы вот сами ко мне пришли, ласково так подтрунивал добротный их Борис Гребенщиков над млеющими перед ним журналистами.

- Но на этой неделе больше никто не случится!

- Ты прав, Шмуллер, мне уже скучно и страшно; кончились дети.

- Они же научились чувствовать и понимать, оценивая и страдая, они повзрослели, но не суди их строго, не суди их, Якоб! то, чем они занимаются, - это не хорошо и не плохо, потому что теперь должно быть только хорошо, так получилось.

- Если считать самокастрацию взрослением, то - да.

- О, да, - если уничтожив в себе жизнь, считать себя взрослым! но, верь мне, Якоб, он собрал наше сырое мясо и ушел.

- Почему, почему, Шмуллер?