Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

• Название: Тихий гром. Книга четвертая
• Автор: Петр Смычагин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Четвертая, заключительная, книга романа «Тихий гром» повествует о драматических событиях времен гражданской войны на Южном Урале. Завершая эпопею, автор показывает, как в огне войны герои романа, простые труженики земли, обретают сознание собственной силы и веру в будущее.

---

— Гляди-ка ты, — дивился Степка, впившись в адмирала взглядом, — а правду ведь сказывали, что Колчак-то чисто как наш есаул Смирных: черный, горбоносый, и усы такие же.

— А этот, постарше, толстый-то, Дутов, стало быть? — спросил Яшка.

— Дутов. Видал я его мельком в хуторе у нас, как с Черной речки поперли их красные. А ты не видал?

— Нет.

— Гляди, гляди, вон вылазиют! Ляжки-то у Дутова, как у Кестерихи. В ватных штанах он, что ль? А еще бекешку на брюхо-то напялил, как молодчик. Будто хорунжий али сотник.

Высокие начальники скрылись за толпой, пластуны сошли со своих мест, и народ хлынул через улицу к гимназии. Больше глядеть нечего. Повернули назад новоявленные сапожники и под ветерок двинулись к бабушке на квартиру. А потом еще засветло уехали домой.

15

Вроде бы совсем недавно сверкали окна женской гимназии ярким электрическим светом, клубился и шумел за ними пышный банкет, устроенный в честь временного правителя. Всеми способами атаман Дутов выказывал правителю свою преданность и верность. Желая потешить Колчака его любимым напевом, весь вечер в различном исполнении звучало: «Гори, гори, моя звезда…»

И звезда временного горела синим пламенем. Восточный советский фронт, набирая силу, неумолимо нажимал с запада. В конце апреля и войсковой атаман всплакнул в тряпичку, жалуясь по секрету своему покровителю в письме:

«Главный Начальник

Южно-Уральского края.

24 апреля 1919 года

№ 2109,

г. Троицк.

Совершенно секретно.

В собственные руки.

Ваше Высокопревосходительство. Глубокоуважаемый Александр Васильевич.

…Мы в настоящее время берем от деревни все — и солдат, и хлеб, и лошадей, — а в прифронтовой полосе этапы, подводы и пр. лежат такими бременем на населении, что трудно представить.

Исходя из этого, казалось бы естественным некоторая забота Минвнутдел о деревне. В прифронтовой полосе, а особенно в местностях, освобожденных от большевиков, земства не существуют. Налоги земские не вносятся, а служащие разъехались. Больницы в деревнях почти везде закрыты, лекарств нет, денег персоналу не платят, содержать больницы нечем. Школы не работают, учителей нет, жалование им не платили за 1/2 года и больше, все почти поступили в чиновники или же в кооперативы. Никаких агрикультурных мероприятий нет, дороги не исправляются, мосты не чинятся, все разваливается. В деревнях нет ситца, нет сахара, нет спичек и керосину. Пьют траву, самогонку, жгут лучину. И вот эта сторона очень и очень важна. Та власть будет крепко-крепко поддержана всем народом, которая, кроме покоя и безопасности, даст хлеб, ситец и предметы первой деревенской необходимости… Суда в деревне нет, во многих селах нет священников, хоронят без церкви, крестят без обряда и т. д. Все это в деревне приучает к безверию и распущенности. Религия — основа Руси, без нее будет страшно…

…Есть губернии, где нет волостного земства, есть — с ним, а есть и такие, где земство частью в уездах введено, частью нет. Это необходимо урегулировать, т. е. признать волостное земство или его упразднить и соответственно этому ввести организации.

Суды и следователи работают из рук вон плохо. 60 % судейских служили и при большевиках, а до деревни суд совсем недоступен. Сейчас начался сезон летних работ. У многих крестьян есть машины, но нет запасных частей, и никто им не приходит на помощь…

Меня за эти мысли здесь называют демократом; я, право, не нуждаюсь в кличке, ибо ни к одной из партий никогда не принадлежал и не принадлежу, а говорю только то, что вижу.

А. Дутов.

Его Высокопревосходительству Верховному Правителю Государства Российского, Адмиралу А. В. Колчаку».

Демократом, называли, наверно, потому, что стеснялись открыто назвать демагогом. Словно только что проснулся атаман и увидел бедственное положение деревни, кем-то доведенной до отчаянного положения. Хотя в первых же строках своего письма признается, что его войска берут от деревни все, что можно взять. А ситец, чай, сахар, соль и другие товары первейшей необходимости стали исчезать уже в четырнадцатом году, когда началась воина с Германией. То же самое было с лекарствами, запасными частями к машинам. И никакой Колчак, будь он семи пядей во лбу, не смог бы обеспечить деревню необходимым. Брать с нее брали, но ничего взамен не давали. И атаман это знал не хуже других.

И все-таки крепко надеялся Дутов на свои казачьи войска, потому как дрались они не только за его, атамановы привилегии, но и за свои собственные. Великими планами манил своих подданных. Ровно через неделю после нытья в письме Колчаку он издает бодрый приказ, вселяя уверенность в казачьи души. А до изгнания атамана с его войском из Троицка оставалось всего три месяца.

«ПРИКАЗ по Оренбургскому казачьему войску № 173.

1-го мая 1919 г. г. Троицк.

Сегодня исполнилось ровно 100 лет со дня формирования строевых частей Оренбургской Казачьей Артиллерии. Целый век прошел с того дня, когда оренбуржцы-артиллеристы мужественно и верно служили Родине. За этот долгий срок имя Артиллеристов никогда не омрачалось, оно всегда в ореоле Славы и Доблести.

…В тяжкую годину бедствий всего Русского государства казаки-артиллеристы показали себя истыми сынами Родины и войска.

…Дорогие станичники-артиллеристы, в столь славный день я от имени Войскового Правительства и всего войска шлю вам привет и пожелание довести начатое дело до победного конца, и пусть пушки оренбургских казаков со стен Московского Кремля возвестят всему миру, что есть великая Россия, что живет доблестное российское казачество и что оренбуржец-казак-артиллерист крепко стоит за матушку Русь.

Генерал-лейтенант Дутов, Начальник штаба генерал-майор Половников».

Через восемь дней после издания этого приказа советские войска освободили от колчаковцев Уфу и с упорными боями продолжали продвигаться на восток вдоль линии железной дороги.

16

В деревне власти не было, кроме казачьей. Не раз бывали реквизиции в хуторе в пользу атаманского войска. То хлеб забирали, то лошадей или скот на мясо уводили. А потом этот обобранный, общипанный хутор оставался сам себе хозяином.

Сдав нехитрый экзамен по сапожному делу, Яшка и Степка тачали сапоги. Нередко бывая теперь в городе по делам, они добыли у Чебыкина нужную справку и для Кольки Кестера. В следующую же ночь отвез ее Степка на Попову заимку, рассказал там о гибели Виктора Ивановича, о хуторских делах и звал друга вернуться домой, поскольку документ дает ему право на открытое проживание в хуторе.

Но Колька наотрез отказался вернуться, рассудив, что от властей-то уберечься можно, а вот родной отец не пощадит, и Чебыкина выдаст. Об аресте Виктора Ивановича узнал он на другой же день и понял, сердцем почуял: выдал отец. О том и Степке сказал открыто. Но главное утаил: зародилась и зрела в нем страшная, непримиримая идея…

* * *

Безвластие в хуторе никого не тяготило. Давила нужда. Не хватало рабочих рук, лошадей. Инвентарь все более дряхлел, и не все мужик мог сделать своими руками. Одна оставалась надежда — на руки кузнеца. Целыми днями не выходил Тихон Рослов из кузни, мудрствуя, изобретая, и порою добиваясь невозможного. Пробовал даже отливать иные детали, чтобы пустить в дело машину. Получалось.

К концу июля кое-как, с горем пополам заканчивали сенокос, а следом надвигалась трудная жатва. Весь день Тихон с Макаром ладили старенькую лобогрейку, доводя ее до полной готовности к делу. Макар действовал больше одной рукой, левая была на подхвате. В локте-то сгибалась она, а пальцы плохо держали.

Перед вечером, когда уже смазывали отлаженную машину и проверяли ход косы во вновь поставленных зубьях, копаясь у самой земли над полотном, вдруг услышали резкий, повелительный голос Кестера:

— Тихон, вот колесо надо сейчас же ошиновать!

Оглянулись — Иван Федорович катил впереди себя заднее фургонное колесо, а шину нес на плече да еще трубку посасывал.

— Ладноть, — недовольно отозвался Тихон, принимаясь за свое дело.

— Погоди малость.

— Не ладно, а шинуй сейчас же! — Кестер положил колесо на шиновочный круг и рядом шину бросил.

— Ты чего это? — ощетинился Макар. — Не видишь, на нас нитки сухой нет от поту! Не разгибались весь день, а теперь в баню собрались.

— Баня погодит… А вы мне семьдесят пудов хлеба должны, какие Васька ваш в прошлом году выгреб у меня. Да еще в кутузке морозили. И я с вас тот хлеб возьму!

— Это еще как возьмется! — наливаясь гневом, повысил голос Макар.

— Мы у тебя хлеба не брали, и Василий не себе брал. Ты это знаешь.

— Я все знаю, потому и велю шиновать колесо. И хлеб отдадите по-хорошему, ежели неохота вслед за Даниным идти в тюрьму.