Бела Иллеш - Обретение Родины

• Название: Обретение Родины
• Автор: Бела Иллеш
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1976

Во время второй мировой войны Б. Иллеш ушел добровольцем на фронт и в качестве офицера Советской Армии прошел путь от Москвы до Будапешта. Свои военные впечатления писатель отразил в рассказах и повестях об освободительной миссии Советской Армии и главным образом в романе «Обретение Родины», вышедшем на венгерском языке в 1954 году.

---

— Русские… — прохрипел Шульц.

— И свалял же ты дурака! — выговаривал Пастору Шебештьен.

— А что? Смотреть, как эта скотина…

— Я этого не говорю. Только, по-моему, все надо доводить до конца. Уж или так, или эдак. Следовало попросту прирезать его. И не пришлось бы опасаться мести. Начнись розыски, мы все поклялись бы, что он околел от кровавого поноса. Да и кто станет доискиваться? Людская жизнь теперь не стоит ни гроша! Будь он хоть самая лютая бестия, начальству не до него. Но уж если ты не собирался пришить фельдфебеля, не стоило его зря озлоблять. Уж я — то Шульца знаю…

— Его ты, может, и знаешь, а вот меня навряд ли.

Пастор и Шебештьен — земляки, оба родом из Берегова. Но там они не были знакомы. Пастор служил лесником в окрестностях Сольвы, а Шебештьен работал на кирпичном заводе в Берегове. Они встретились здесь, на Дону, и быстро сдружились. Низкорослый, тощий, вертлявый Шебештьен был лет на пять, на шесть старше Пастора, был он парень тертый, с житейским опытом. Дюла Пастор прислушивался к его советам, хотя не всегда.

Вот и сейчас Дюла предпочел бы закрыть глаза и заткнуть уши. Но слова неудержимо рвались у него с языка.

— Ну, пока я жив, даже если суждено потом околеть…

Дюла, когда бывал сильно раздражен, непременно начинал речь этой фразой.

— Да тебе-то чего подыхать… Уж лучше бы он подох.

— Так пусть я сдохну, но…

— Знаешь, Дюла, сейчас с тобой нелегко столковаться. Ступай поспи минуток двести, потом поговорим.

Фельдфебель Шульц сидел на груде кирпичей. Долго глядел на небо, затянутое непроглядными серыми тучами. Он их не замечал, вынашивая какие-то свои хитроумные планы, и, должно быть, ожесточенно спорил сам с собой. Потом вскочил и забегал взад-вперед.

Из развалин за ним наблюдал Шебештьен.

Шульц почему-то заливисто смеялся.

— Не мешает быть начеку, — услыхав фельдфебельский хохот, проворчал Шебештьен.

Фельдфебель вошел в дом. Он вскарабкался по приставной лестнице на второй этаж, в каморку, которую занимал один, и лег. Постелью ему служила не вонючая солома, а душистая хвоя, аккуратно прикрытая плащ-палаткой.

Шульцу не спалось, время от времени он разражался хохотом. Задуманный план ему нравился.

Но осуществить этот превосходный план фельдфебелю не удалось. Дизентерия свалила и его. Два дня он промучился. Однако, будучи человеком крепким, не роптал и не жаловался — лишь изредка вздыхал, то ли сокрушаясь, что так рано должна оборваться жизнь, то ли с грустью и раскаянием вспоминая, что прожил ее именно так, как его учили в унтер-офицерской школе. А может, его грызла досада, что взлелеянный им план остался всего лишь планом.

Рано поутру на третьи сутки Шульц вызвал к себе Пастора.

— Ближе, ближе, Дюла, у меня нет сил кричать. Только не подходи слишком близко, а то подцепишь эту мерзость.

— Ну что вы, господин фельдфебель! Не так уж это опасно.

— Для кого и не опасно, а вот меня, видно, докопает. Но я позвал тебя не затем, чтобы плакаться. Командование… гм… господа офицеры про нас забыли. Если даже я протяну ноги, нового командира вам все равно не пришлют. Поэтому, как меня зароешь, сейчас же принимай роту.

— Ну что вы, что вы, господин фельдфебель! Через пару дней встанете. Небось, еще так приметесь нас муштровать, что небу жарко станет.

Фельдфебель неожиданно завыл и прикрыл глаза. Он дышал тяжело, лицо пожелтело, под глазами образовались черные провалы, губы посинели.

Немного погодя он снова приподнял веки и долго с печалью и укоризной смотрел на Дюлу.

— Что ты мне крутишь голову, Дюла Пастор? Тем более сейчас, когда я решил тебе довериться. Я хочу, чтобы после моей смерти командование ротой принял именно ты. Ты парень твердый, а выполнить мой последний приказ сумеет только твердый и смелый человек. Слушай меня внимательно, Пастор!

— Слушаю, господин фельдфебель. Но если вы опять заговорите о смерти, я уйду.

— Не уйдешь… Так вот, запомни!.. Сразу, как меня схороните, покидайте это проклятое логово. Идите в деревню, где расположен штаб ближайшего полка. Но только в госпиталь не являйтесь… Рассейтесь по жилым домам, несите в них дизентерию и тиф. Понял? Когда будут заражены и деревня и штаб, веди роту туда, где дислоцирован штаб ближайшей дивизии. Распространяйте заразу и там… Потом двигайтесь дальше…

— Да у вас жар, господин фельдфебель!

— Сам знаю, что жар, окачурюсь наверняка. Но если валяюсь в жару я, если околевать приходится мне, пускай всех кидает в жар, пусть все подыхают! Заразите всех! Понял? — прохрипел фельдфебель Шульц. — Всю страну, весь мир!.. Пусть все сгниют!..

На другой день на рассвете фельдфебеля схоронили.

А еще через два дня, в ночь с двенадцатого на тринадцатое января, Красная Армия открыла ураганный огонь по венгерским позициям.

Земля содрогалась от канонады. 2-я венгерская армия была разгромлена за несколько часов. Кто мог, бежал. Но спастись удалось лишь немногим.

Пастору, который остался после смерти Шульца старшим в роте, нужно было принять какое-то решение. Один гонвед советовал ему не покидать насиженного места — уж лучше, мол, погибнуть здесь, чем обрекать себя на новые мытарства. Другой считал, что надо кликнуть клич — спасайся, кто может! Здоровые, может, и спасутся, а больных следует предоставить их судьбе.

И то, и другое было для Пастора одинаково неприемлемо.

Неподалеку от школы стоял подбитый грузовик. Мотор сгорел, но кузов оказался почти неповрежденным, даже шины не спущены… Если бы впрячь в него волов или лошадей, могла бы выйти отличная санитарная повозка. Пастор тщательно осмотрел машину. Подумал, что недурно бы раздобыть лошадей. Но не в его привычках было врать и себе и другим. В разгромленной, обращенной в бегство армии легче разжиться пушкой крупного калибра, чем лошадью или хотя бы велосипедом. Тем не менее Пастор дал приказ грузить больных в кузов машины, и гонведы перенесли туда тринадцать человек.

Следующий приказ старшего буквально ошеломил всех. Солдатам сперва показалось, что они ослышались.

Но Пастор спокойно, не возвышая голоса, однако весьма твердо и решительно повторил: пусть здоровые солдаты тащат и толкают вперед превращенную в санитарный фургон машину.

— Ну, чего ждете?

Дюла стоял, широко расставив ноги, держа винтовку наперевес. Его заросшее рыжеватой щетиной лицо как бы окаменело, глаза стали колючими, голос звучал резко.

— Трогай!

Стоило в эту минуту хотя бы одному гонведу возразить, и остальные немедленно подняли бы Пастора на смех, а чего доброго, и пристукнули.

Но перечить ему никто не решился. Гонведы поднатужились, налегли на борта грузовика, и машина со скрипом тронулась.

— Ну вот, по крайней мере разогреемся, — сказал Шебештьен.

— Вот-вот! Нисколько не вредно! — отозвался Балла.

Дюла Пастор закинул винтовку за спину и вместе с другими уперся могучим плечом в кузов грузовика.

— Достаточно, если одновременно станут толкать десять человек, — молвил он немного погодя. — Сменяться каждый час.

Необычная колонна со скоростью улитки поползла на запад.

* * *

У войны есть свои неумолимые законы. Непредвиденные исключения их только подтверждают.

Несколько офицеров отступающей венгерской армии, бросив на произвол судьбы своих солдат, сели в стоявший возле командного пункта, километрах в пятнадцати от линии фронта, вездеход и облегченно перевели дух, едва машина тронулась с места.

«Хорошо, что я не забыл про иконы… Вот будет радость для Эдит!» — подумал один из беглецов.

«Как жаль, что я не успел захватить с собой серебряный самовар! Маргит была бы в восторге», — мелькнула досадливая мысль у другого.

Но ровно через час советские аэросани внезапно перерезали им путь. Короткая перестрелка… А несколько недель спустя Эдит и Маргит получили похоронку от военного министерства.

Штабные офицеры из той же разбитой армии километрах в шестидесяти от прорванной линии фронта торопливо влезли в скоростной самолет. Когда машина поднялась, офицеры принялись ломать голову, как бы ухитриться внушить венгерскому общественному мнению, что гибель армии и смерть ста тридцати тысяч венгров, по сути дела, не что иное, как победа. Один из штабистов уже начал даже мысленно редактировать текст интервью, которое даст представителям печати. Другой размышлял, на какую награду он может рассчитывать.

Но спустя час, после того как самолет со штабными офицерами взмыл над облаками, из тяжелых снеговых туч выскочила пара советских «ястребков». Короткая перестрелка… И вот уже «ястребки» описывают круг над полем, в которое со свистом врезалась пылающая машина.

А тем временем в десяти километрах от места прорыва кучка измученных гонведов, выбиваясь из сил, тянет и толкает на запад разбитый грузовик, который то и дело застревает в глубоких сугробах. Вытащить его оттуда — дело нелегкое. Вот свалился один солдат, и его кладут в кузов, к больным. На смену ему из кузова вылезает кто-то другой и в свою очередь толкает машину.