Лариса Кравченко - Земля за холмом

• Название: Земля за холмом
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

Вид у него был простуженный и у всех остальных — тоже. И что-то вроде жалости к нему резануло Лёльку по сердцу, хотя в общем-то все тогда считали, что так им и надо — японцам!..

Как ненавидели их тогда! И боялись. И служили у них, потому что вообще больше служить было негде: Маньчжурия — под японской пятой. И подчинялись, потому что знали, чем это кончается — неподчинение: подвалами жандармерии. Подавление страхом и голодом — и человек, превращенный в букашку, которую ничего не стоит раздавить. Оказывается, из человека можно вырастить все — букашку или зверя, если отнять у него Родину и правду!

И как они презирали, наверное, русских тогда — вернее, стариков, которые не смогли уберечь даже собственного императора, а теперь кланялись им — под углом в сорок пять градусов! Стариков, способных только на высокие слова да на свою пресловутую тоску по Родине! По «тоска по Родине» — это тоже сила, если направить ее с умом и по назначению! Пообещать этим русским: «Мы поможем освободить вашу Россию!», — и подкормить их — в меру, чтобы в очереди постояли за своим дином муки и видели при этом, как везет мимо на саночках японка мандарины и консервы! Чтобы не забывали, что это значит — жить без Родины, и старались поскорее освободить ее (для японцев, разумеется!). И винтовку-то в руках разучились держать — старики! Ну, что ж, вот оно — растет повое поколение: Натаров и Гордиенко, Лёлька и Юрка! Только подучить немножко: «Направо равняйсь!» — и можно посылать «па ту сторону», под первые пули!

Но за один паек и под одним страхом подчинения может и не пойти умирать человек с винтовкой! Вот тут они и пригодятся, эти русские старики, чтобы учить и воспитывать, чтобы с первых дней жизни своей слышала Лёлька:

— Вы — надежда Родины, она ждет вас с Востока, и наши друзья-японцы помогут нам!

О, они великие психологи были — японцы. И стратеги.

Как они держались в Маньчжурии — как хозяева!

Дороги, прокладываемые к русским границам. Поселенцы-колонисты на приграничных землях, вооруженные и обученные, как вторая армия. И сама Квантунская армия — в мохнатых шапках и шубах, брезентовых, с отстегиваемыми рукавами, в рукавицах с двумя пальцами для стрельбы. Склады, склады, набитые зимним обмундированием. А как брали на улицах китайцев и угоняли их на границу на постройку подземных укреплений, а потом уничтожали, как рабов в Древнем Египте, чтобы не выдали они тайну строительства?! А разъезд Пинфан — тихий разъезд под городом и совсем рядом с Лёлькиным стрельбищем! Кто мог подумать! (Потом только откроется истинная суть его — «Отряд 731», на процессе в Хабаровске.) Люди как подопытный материал — на заражение, на обмораживание — нужно же быть готовым к сибирским морозам и учесть ошибки друга-Гитлера под Москвой! Подопытного материала жандармерия поставляет с избытком! А все думали — почему умирает от тифа каждый, кто хоть на сутки попадает в подвалы жандармерии? Думали — там просто грязь и насекомые…

А как они обожали русский колорит! Самовары и крашеные яйца на пасху! Эмблемой города Харбина на всех японских изданиях стал русский бревенчатый собор, сфотографированный в разных ракурсах. И сами они — на фоне этого собора, — возможно, потому, что за этим собором они видели бревенчатую порабощенную Россию «до Урала»?

…Лёлька не спала больше в ту ночь — восьмого августа. Она стояла на крыльце, накинув на плечи кофточку, смотрела на желтеющее небо и ждала, что будет дальше. А мама загоняла ее в комнату: «Иди спать, когда что-нибудь случится, мы тебя разбудим».

Мама была расстроена, потому что папа в отъезде в Шуанчэнпу, а это — всегда плохо, когда кто-нибудь из семьи в отъезде во время военных действий.

Бабушка ушла к себе, а дедушка тоже не спал, как Лёлька. Он ходил по саду и по-хозяйски гремел недрами, — наверное, готовил их на случай второго налета, Ио налета больше не было.

3. Юрка

Вечером восьмого августа Юрка сидел дома и крутил радиоприемник.

Юрка и Лёлька учились в одном классе, правда, это было давно, до японских школьных перемещений. Юрка сидел на последней парте с Вовкой Ивановым — две круглых стриженых головы, только у Вовки — черная, а у Юрки — белобрысая. Все уроки Вовка «базланил», стрелял в Адати-сан жеваной промокашкой через трубочку и наводил на девчонок зеркальцем солнечных зайчиков. Девчонки, конечно, оглядывались на ту парту, и Лёлька тоже. А Юрка был такой тихий и старательный, вечно тянул вперед руку, и никто не предугадал бы в нем его будущей энергии. Глаза круглые от внимания и губа нижняя прикушена — так он слушает на уроках. Когда мальчишки уходили на военную подготовку, Лёлька замечала его в дверях в хвосте строя — черная, блином, фуражка в руке и, конечно, — гимнастерка и обмотки, как положено.

Потом японцы начали школьную перетасовку. Мальчишек отделили. Здание на Садовой рассекла воображаемая пунктирная черта, и инспектриса девчонок — сухая дама в пенсне — дежурила на переменках в общем вестибюле, чтобы нарушители, не дай бог, не проникли на чужую территорию!

В ту пору Лёлька Юрку почти не видела, только когда мальчишки приходили за винтовками в общую инструкторскую, как раз против Лёлькиного класса. Девчонки сидели на уроке, а мальчишки стояли в очереди в коридоре и строили через стекло двери разные смешные рожи. А Юрка был похудевший и вытянувшийся: говорили шепотом — японцы замучили в жандармерии его отца…

Юркий отец, оказывается, слушал советское радио. Это запрещено под страхом смерти, и во всех радиоприемниках города опечатаны пломбой переключатели на короткую волну. Но кто знает радиотехнику, подкручивает там разные проволочки и слушает. Только это очень опасно, потому что может донести кто-нибудь. На Юркиного отца донесли. Или было что-то еще, чего они не знали?

Девчонки собрали Юркиному отцу на венок, правда, потихоньку, потому что опасно даже в школе говорить об этом. Лёлька с Нинкой ходили от класса на похороны.

В комнате, где стоял гроб, толпился народ, и соседская бабка, совсем древняя, неосторожно твердила: смотрите — голова-то пробита! Бабкины слова были страшными для всех окружающих: никто и нигде не гарантирован от «стукачей». На бабку испуганно шикали. Лёлька ушла с этих похорон подавленная страхом и беззащитностью. Юрку было жалко — он почернел от горя. А потом она вообще как-то больше его не видела — японцы опять все перемешали: мальчишек перевели на Телинскую. И в школе совсем стало скучно — одни учительницы и девчонки — не удивительно, что Лёлька влюбилась в инструктора Гордиенко.

Долгое время Юрка с матерью думали, что отец ходит к соседу Федченко играть в карты. Возвращался поздно, и мать начинала шуметь на него, а тот только посмеивался.

Отец был большой, веселый человек, и руки у него были большие и шершавые. Он работал на заводе Кондо[13] до того, как тот сгорел при непонятных обстоятельствах. (Ходили слухи, что это — поджог и советская диверсия, во всяком случае, многих арестовали тогда, и, может быть, то, что случилось с отцом, было как-то с этим связано?)

Юрку поражало: отец всегда знал о войне в России совсем не то, что пишут в газетах. Он говорил: наши — под Москвой; наши — под Сталинградом…

Пришли за отцом ночью. Двое японцев и китайский полицейский. Они сильно стучали, и Юрка проснулся. Отец сам пошел открывать дверь. Полицейский рванулся к приемнику. Но это был еще старый, «правительственный», и ничего противозаконного в нем не было. Даже лампа одна не работала. (Позднее Юрка сам наладил его на короткую волну.) Они ничего не нашли, но отцу предложили следовать за собой. А Юрка стоял около своей кровати, сжавшись от отчаяния и бессилия!

В ту же ночь взяли старика Федченко и еще кого-то третьего, из соседей. Этого третьего выпустили, но он сразу заболел сыпным тифом и умер.

Федченко не вернулся, и вообще о нем ничего неизвестно — можно ли служить панихиду? А Юркиной матери на четвертые сутки сказали: «Взять тело!» И все.

Юрка возненавидел японцев лютой ненавистью. Но что он мог сделать один, когда взрослые сидят придавленные и не шевелятся! Единственно, он мог — слушать радио, назло им, как отец! (Тогда он и занялся вплотную радиотехникой.) Только мать не может видеть, когда он ловит короткую волну!

Это он первый поймал по радио «Катюшу», которую поют теперь в школе.

Юрка караулил ее несколько вечеров и записывал по кусочкам, а потом принес в класс. Ребятам песня понравилась. Во всяком случае лучше, чем то, что они поют в военном строю: «Эх, тучки, тучки понависли!» Но на марше петь «Катюшу» не рисковали — после истории с красной тряпкой ребята знали, чем дышит Бернинг.

По зато какой был восторг, когда они спели ее на вечеринке с девчонками из четвертого «Б»! Вечеринка была с занавешенными окнами, потому что танцевали «втихаря» американские танцы. Юрка танцевал с черненькой, Нинкой, которая хорошо поет, и она мигом подхватила «Катюшу». Потом случился скандал у девчат на стрельбище, и полковник Косов с педелю ходил на военные занятия свирепый и ни за что ставил «под винтовку». Но «Катюшу» все равно уже пели в городе, вопреки всему, и Юрка гордился, что он к этому причастен.