Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

• Название: Пейзаж с эвкалиптами
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

И этот спокойный овал стола, уставленного простой и вкусной едой, в окружении детей, с уравновешенным, уверенным в себе мужем во главе, как бы определял понятие «мой дом — моя крепость». Не столько во внешней отгороженности склонами оврага, сколько внутренним кругом семьи, куда нет доступа посторонним.

И что-то в атмосфере этого вечера — совмещение домашности и комфорта — стало проникать в нее подспудно, как подземная вода, и размывать устоявшийся образ мыслей.

Священность семьи — на любом континенте. И получалось: она уже не может судить Юльку, сделавшую выбор между своей землей, которую никогда не видала, и чужой, только потому, что на этой чужой земле та вольно или невольно пустила корни!? И родила детей. И сложила свой дом — свою крепость.

И можно ли вообще судить женщину за то, что нашла себя в этом красивом доме и с человеком, который в чем-то дополнил ее сущность? (Говоря откровенно, при всей склонности в этом путешествии как бы собрать мысленно под «родную кровлю» близких ей некогда ребят — Андрея, Сашку, Руденко, она попыталась увидеть Юльку на целине, даже рядом с ее железным Малышевым, и не смогла!) Да, но тем самым та уничтожила в себе то русское, что накоплено в генах поколениями предков, может быть, еще от Чингисхана защищавших Святую Русь… Потому что за ней, русской девчонкой Юлькой, обрывается вся эта нить предшествующих ей русских людей и кончается, канет в вечность в детях ее. Достаточно посмотреть на сидящих рядом Ника и Сюзи, чтобы понять это.

Еще виднее это станет назавтра, когда все они вчетвером с Питом, но без Сюзи, которая в школе, отправятся в «Старый Сидней», и когда в конце дня, насыщенного хождением между стреляющими, поющими и бегущими персонажами прошлой Австралии, они, две женщины, сядут передохнуть на бревнышки перед пристанью, где причален «корабль каторжников». А Ник с Питом пойдут кататься сначала на быках — в фургоне переселенцев, потом просто с горки, напротив лобного места, где как раз происходила экзекуция.

И когда она увидит их издали перед солдатами в красных мундирах и белых перевязях, против старинной пушечки под развевающимся сине-красным британским флагом, оживленно-единодушных в этом «своем», она подумает еще раз: во всяком случае, защитников Руси от Чингисхана и всего русского для Пита уже не существует…

Что говорить о Чингисхане, если собственное — историю — австралийские дети проходят в школе на выбор, в зависимости от будущей специализации? Зачем зря загружать голову!

И она не знает, как это все соотнести теперь в своем сознании: жалеть Юльку — вода, уходящая в песок. Или по-женски — завидовать ей? Потому что в тот вечер, в размягчающем тепле чужой семьи и вопреки всему правильному, что думала она о Юльке и Юлькиных детях, исподволь начнет проявляться в ней нечто, чего она сама о себе не знала.

Она всегда, по существу, хотела иметь Дом. Пусть не такой красивый, но достаточно теплый от присутствия своего человека. И вся ее жизнь — метание по командировкам, люди, дела, города, если быть честной, — от пустоты, когда нет такого дома. Вернее, это взаимосвязано — одно исключает другое.

Правда, что-то такое, краткое, было у нее в том сборно-щитовом доме на гриве, на краю села и в начале степи, когда она ждала своего Сергея-Сережку из снежной кипени бурана. Что-то было такое, а потом рухнуло и поползло под откос, как его в сугроб завалившийся трактор… От неумения или от непонимания? Оттого, что она сделала свой выбор между Домом и Делом.

И дальнейшая ее жизнь состояла из возвращений к ребенку в тоже теплый, но родительский дом. А своего не было. И уже не будет, по-видимому! Правда, есть у нее сейчас общий с ребенком дом, весь оклеенный картинками девчонок и перепутанный проводами и лентами магнитофона, в котором оба они как бы временно существуют, еще привязанные нутром, но уже досаждая друг другу, в ожидании, что вот-вот это закончится — он женится и уйдет. И довольно скоро, потому что стоит на примете та, которой она должна привезти, по его заказу, голубые джинсы и прочую импортную мишуру. И тогда она останется одна.

По каким-то неуловимым связям с этим, своим женским не очень радостным, но глубоко и постоянно упрятанным, именно в тот вечер, в Юлькином доме она подумала, что вот завершится ее пробег по Сиднею и неизбежно, с возвращением в Брисбен, наступит то, что она отогнала от себя на время поездки, — разговор с Андреем. И нужно будет сказать ему то, что она не решилась (или пожалела его) сказать сразу. Или она сама еще не знает — что сказать? И все это кружение по Австралии и все размышления, «как и почему могут жить здесь они?», имеют иной скрытый подтекст: «Могла бы жить здесь — она?»

…И еще штрих в групповом портрете — Человек из Сузуна. Есть такой райцентр в Новосибирской области — давнишняя ее командировка, строительство дороги Черепаново — Сузун.

Сузунский бор. Сосны, прямые, янтарно-просвеченные солнцем на заре и на закате, цвета смуглого загара в полдень, когда солнце в зените. Густой смолистый настои воздуха в зеленой тени, под сенью разлапистой хвои, и даже на станции, когда сходишь на сыроватый ночной перрон с новосибирского поезда, — запах бора.

Поселок бревенчатый (каким он был тогда), как древнее городище серовато-серебряных оттенков старого дерева, на желто-песчаном срезе берега речки Сузунки. Вот чем запомнился он ей тогда. Неповторимым своим сочетанием старины и сегодняшнего дня. Потому что здесь именно был тот первый в Сибири монетный двор, где выпускались еще при царице Екатерине медные деньги с отчеканенным двойным сибирским соболем из колыванской руды. До сих пор находят в основаниях плотины, на речке, у фундамента мехмастерских, выросших на костях того монетного двора, кандалы русских, серебряных дел умельцев.

А рядом с этим — лесовозы, лесовозы, идущие с лесосек на Верхний склад, на станцию, вершинами «хлыстов» заметающие песок на сузунских дорогах. Живое биение будней района, где растет хлеб и лес, откуда зарождается, по существу, как от истока, то, что мы называем экономикой страны.

И люди, которых она встречала в той командировке — шоферы, лесоустроители, дорожные ремонтеры, милиционеры ГАИ и секретари райкома, были такими простыми, по сути, могучими людьми, с такой добротой и участием относились к ней, молодой тогда и заряженной делом — построить дорогу, необходимую им, что весь этот рабочий поселок в бору зафиксировался в ее памяти светлым клочком земли, на которой, наконец-то, ощутила она себя неотделимой от России, как пустившая корни сосенка.

И потому, возможно, согласилась она выполнить семейное поручение: повидаться с посторонним ей человеком из Сузуна, после войны и плена «застрявшим» в Австралии. Встреча должна была состояться в еще более постороннем доме, потому что у себя и в присутствии своей новой жены-югославки он не мог или не хотел говорить с ней о своей, оставшейся в России семье. А нужно было поговорить. Что-то не проговаривалось у них в письмах со взрослым сыном, в частности, из недоверия или осторожности — не повредить бы другому… И, конечно, передать такой милый пустячок — плетенный из бересты туесок, крохотный, но копия того, в который он некогда собирал бруснику в своем сузунском бору. И от которого, увидит она, перехватит у него дыхание, как от горсти родной земли.

Итак, был посторонний дом, причем дом священника, куда привезли ее и сдали с рук на руки Сашка и Анечка. И нужно, наверное, сказать пару слов о священнике, потому что это — явление, от сиднейской жизни неотделимое.

В Сиднее несколько православных церквей (пять, кажется). У каждой свой настоятель и свой круг молящихся. Причем круги эти не только не соприкасаются, но взаимно отталкиваются. Все зависит от того, к какой епархии в международной системе православия относится данный пастырь. Во всяком случае, если даже окольным путем он подчинен, в конечном счете, Московскому патриарху, его церковь бойкотируют приверженцы того же «Русского клуба»! Тетушки говорили: в Брисбене к такому «ставленнику Москвы» прихожанки применили «санкции» вплоть до отключения водопровода, пока настоятель не ретировался!

По отрывочным данным хозяин этого дома прибыл в Сидней из Сан-Франциско и славился удивительной душевности проповедями в той своей маленькой церквушке, куда, певзирая на отдаленность района, съезжался к его вечерне круг ревнителей.

И пока не появился в этом доме человек из Сузуна, она вынуждена была сидеть с хозяином-священником в его более чем скромной гостиной (как и подобает сану) и вести беседу. Правда, одна стена гостиной, пустоватой, с иконами в углу, была вся уставлена радиоаппаратурой разных размеров, коробками с кнопками и переключателями, что должно было означать личное пристрастие его к современной стереомузыке, но, честно говоря, вызывало мысль о шпионских передатчиках.