Александр Дюма - Волчицы из Машкуля

• Название: Волчицы из Машкуля
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1999
• ISBN: 5-7287-0053-5

Роман Дюма «Волчицы из Машкуля» посвящен неудавшейся попытке восстания против короля Луи Филиппа Орлеанского, которое было поднято в Вандее в 1832 г. герцогиней Беррийской, снохой короля Карла X, в пользу своего малолетнего сына, законного наследника старшей ветви Бурбонов, свергнутой с французского престола Июльской революцией 1830 г.

_{Иллюстрации Е. Ганешиной}

---

Остроконечные стебли вереска и утесника, скошенные еще в прошлое лето, расцарапали руки и грудь Жана Уллье, и вместе с сочившейся из царапин кровью уходили его последние силы.

И он скатился в придорожную канаву.

У него уже не было воли сопротивляться: сломленный духом, он решил умереть.

Его мучила жажда, и он отпил воды, которая скопилась на дне канавы.

Жан Уллье был настолько слаб, что едва мог дотянуться рукой до губ; он уже ни о чем не думал. Время от времени ему казалось, что он слышит глухие и зловещие звуки, похожие на хлюпанье морской воды, заливающей через пробоину трюм корабля перед тем, как тот пойдет на дно. Его глаза заволакивала какая-то темная пелена, сквозь которую светились тысячи искр, затухая и загораясь, как фосфоресцирующие огоньки.

Несчастный понял, что он умирает.

Тогда он попробовал крикнуть, нисколько не беспокоясь о том, кто его услышит — друзья или враги; но голос его был так слаб, что ему самому с трудом удалось расслышать свой шепот, сорвавшийся с губ.

Около часа он пробыл в состоянии, похожем на предсмертную агонию; затем застилавшая глаза пелена мало-помалу стала плотнее, одновременно рассветившись всеми цветами радуги, а шум в ушах приобрел какое-то странное звучание, и старый егерь перестал понимать, что происходило вокруг.

Однако его жизнелюбивая натура не могла сдаться без борьбы; после непродолжительного отдыха, подобного летаргическому сну, сердце Жана Уллье забилось ровнее и погнало по венам кровь не столь лихорадочными толчками, как раньше.

Полуобморочное состояние отнюдь не притупило остроту чувств старого вандейца: своим тренированным ухом следопыта он уловил неясный шум, который не оставил никаких сомнений: это были легкие шаги женщины, спускавшейся по поросшей вереском земле.

Она могла бы его спасти! И, находясь в сковавшем все его тело оцепенении, Жан Уллье это отчетливо понял; однако, когда он попытался позвать на помощь или жестом привлечь к себе внимание, то, так же как впавший в летаргический сон человек видит приготовления к собственным похоронам и ничего не может сделать, чтобы их предотвратить, — он с ужасом почувствовал, что живет только сознанием, а онемевшее тело отказывается ему служить.

И, словно заживо погребенный, предпринимающий нечеловеческие усилия, чтобы разрушить железную преграду, которая отделяет его от живого мира, Жан Уллье призвал на помощь все, чем наделила его природа, чтобы преодолеть свою немощь.

Но все его усилия были тщетны.

Между тем шаги приближались; с каждой минутой, с каждой секундой они становились все громче и громче; Жану Уллье показалось, что камни, на которые ступали чьи-то ноги, отскакивали, отдаваясь в его сердце; и с каждым мгновением от бессилия он впадал во все большее отчаяние; он почувствовал, как от ужаса волосы вставали дыбом на голове, а по лбу струился холодный пот; такое выпавшее на его долю испытание показалось ему хуже смерти.

Ведь мертвые ничего не чувствуют.

Женщина прошла мимо.

Жан Уллье слышал, как колючки, словно не желая ее отпускать, цеплялись за юбку; он видел, как тень женщины промелькнула над кустарником; затем она ушла, и шум ее шагов слился с шепотом ветра, колыхавшего высохший утесник.

Бедняга понял, что надеяться ему уже не на что и не на кого.

И в ту секунду, когда он отказался от борьбы, которую вел несмотря ни на что, Жан Уллье немного успокоился и мысленно сотворил молитву, обратившись к Богу с просьбой принять его душу.

Он был поглощен своей последней молитвой и, только услышав шумное дыхание собаки, просунувшей голову сквозь ветки, чтобы принюхаться к запахам, идущим от кустарника, понял, что с ним кто-то рядом.

Как ни старался Жан Уллье, он не в силах был повернуть голову, а сумел лишь скосить взгляд и увидел дворняжку, испуганно глядевшую на него умными глазами.

Заметив, что Жан Уллье хоть и едва заметно, но все же пошевелился, пес отскочил и залаял.

Жану Уллье показалось, что женщина окликнула собаку, однако та не поспешила на ее зов и продолжала лаять.

Это была последняя надежда Жана Уллье, и она не оказалась напрасной.

Устав звать собаку и решив узнать, почему она лаяла, женщина вернулась назад.

Случаю, а скорее всего самому Провидению было угодно, чтобы этой крестьянкой оказалась вдова Пико.

Подойдя к кустарнику, она увидела мужчину, а наклонившись, узнала Жана Уллье.

В первое мгновение она подумала, что он мертв, и только через несколько секунд разглядела, что старый егерь не сводил с нее необычно широко раскрытых глаз; приложив руку к сердцу вандейца, она услышала, что оно еще бьется. Женщина приподняла егеря и плеснула несколько капель воды на его лицо и в его рот. И тут, словно это соприкосновение с живым человеком было соприкосновением с самой жизнью, Жан Уллье почувствовал, как постепенно ослабла огромная тяжесть, чуть было не раздавившая его, и кровь прилила к закоченевшим рукам и ногам; он даже почувствовал, как потеплели кончики пальцев, и слезы благодарности выступили на его глазах и покатились по загорелым щекам; он схватил руку вдовы Пико и, орошая ее слезами, поднес к губам.

Женщина тоже растрогалась: как мы знаем, она была сторонницей Луи Филиппа, но к старому шуану относилась с уважением.

— Ну, хватит, хватит, Жан Уллье, что с вами? — спросила вдова Пико. — В том, что я сделала, нет ничего особенного! Я бы так отнеслась к любому христианину, а тем более к вам, истинному верующему.

— И тем не менее… — заговорил Жан Уллье.

Но он не решился закончить свою мысль.

— Тем не менее что? — спросила вдова.

Уллье сделал над собой усилие.

— И тем не менее… я вам обязан жизнью, — добавил он, заканчивая фразу.

— Не говорите об этом! — сказала Марианна.

— О! Именно так. Без вас, вдова Пико, я бы здесь умер.

— Скорее, Жан, без моего пса. Вы же видите, что благодарить надо не меня, а самого Господа Бога.

Только теперь она с ужасом заметила, что он весь в крови.

— Но вы же ранены? — спросила женщина.

— Нет, это простые царапины… Больше всего меня беспокоит вывихнутая нога и мучит голод после шестидесяти часов поста. Собственно, я умирал от слабости.

— А! Боже мой! Постойте, я же несу обед людям, которые в ландах мастерят мне носилки; сейчас я вас угощу их супом.

И с этими словами вдова подняла с земли узелок и, развязав уголки полотенца, вытащила еду — суп и дымящееся вареное мясо — и заставила Жана Уллье проглотить несколько ложек супа. По мере того как его желудок наполнялся горячей и наваристой жидкостью, вандеец чувствовал, как к нему возвращались силы.

— О!.. — промолвил Жан Уллье.

И он громко вздохнул.

Суровое и печальное лицо вдовы осветила довольная улыбка.

— А теперь, — сказала она, усаживаясь напротив Жана, — что вы намерены делать? Ведь красные штаны наверняка вас разыскивают.

— Увы! — ответил Жан Уллье. — Из-за моей несчастной ноги я не чувствую в себе былой силы. Теперь пройдет не один месяц, прежде чем я смогу скрыться в лесу, чтобы не попасться и не сгнить в тюрьме. Вот что мне надо, — добавил он со вздохом, — так это найти метра Жака: он бы предоставил мне угол в одном из своих убежищ, и там я смог бы дождаться своего выздоровления.

— А ваш хозяин? А его дочери?

— Наш хозяин еще не скоро вернется в Суде, и он будет прав.

— А что же он будет делать?

— Наверное, снова уедет за море вместе с дочерьми.

— Жан, какая же странная мысль пришла вам в голову искать убежища у бандитов метра Жака! Хорошее же лечение вас ожидает!

— Лишь только он примет меня, не опасаясь последствий.

— Нехорошо, Жан, вы забыли обо мне.

— О вас?

— Конечно, обо мне.

— Разве вы не знаете новых указов?

— Каких указов?

— А тех, в которых говорится о наказании за укрытие шуанов.

— Будет вам, Жан, такие указы написаны не для честных людей, а для мерзавцев.

— Так вы же ненавидите шуанов?

— Нет, я ненавижу только негодяев, к какой бы партии они ни принадлежали; вот и моего бедного Паскаля убили именно негодяи, и я им отомщу, если смогу; но вы, Жан Уллье, какую бы кокарду вы ни носили, белую или трехцветную, вы всегда останетесь порядочным человеком, и я вас спасу.

— Но я не могу сделать и шага.

— Это не самое страшное. Если бы вы и могли ходить, в это время суток я бы все равно не смогла привести вас к себе в дом, и вовсе не потому, что боюсь за себя: видите ли, Жан, после смерти бедного молодого человека я боюсь предателей. Укройтесь получше в кустарнике; когда стемнеет, я приеду за вами на телеге, а завтра схожу за костоправом в Машкуль; он вправит вывих, и не пройдет и трех дней, как вы будете бегать словно заяц.

— Ах! Черт возьми, я знаю, что так было бы лучше, но…