Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

• Название: Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
• Автор: Сирило Вильяверде
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Сирило Вильяверде — один из основоположников кубинской прозы. Его роман «Сесилия Вальдес, или Холм Ангела» — панорама кубинской жизни 30-х годов XIX столетия. Острый романтический сюжет разворачивается на историко-этнографическом фоне Гаваны.

---

Попав на площадь, Мария-де-Регла долго стояла, прислонясь к одному из этих столбов, молча и печально глядя на пеструю суету рынка. Все здесь было для нее внове. Посреди площади возвышалась каменная чаша фонтана, куда четыре каменных дельфина изливали время от времени струи мутной, нечистой воды, которую негры-водоносы прилежно собирали в глиняные кувшины, чтобы затем где-нибудь в городе продать содержимое каждого из них за полреала серебром. От фонтана, как от центра, неправильными лучами расходились во все стороны узенькие дорожки между торговых рядов, где прямо на земле была навалена и разложена выставленная на продажу снедь; а так как торговцы, видимо, не соблюдали при этом никакого порядка или системы, то рядом с зеленью и овощами продавалась живая птица, а рядом с фруктами — битая дичь. Все здесь шло вперемешку: пучки кореньев, клетки с пернатыми обитателями лесов, рыба речная и морская, привезенная сюда в корзинах и даже в рыболовных вершах, свежая убоина, которою торговали с деревянных прилавков, или, лучше сказать, с обыкновенных досок, положенных концами на глиняные кувшины или раскладные козлы. И все это наполняло воздух своими влажными испарениями; земля под ногами была усеяна растоптанной кожурою фруктов, обгрызенными кукурузными початками, грязными перьями, комьями навоза, гнилыми овощами. И нигде ни одного хотя бы легкого тента, и повсюду одни и те же топорные, грубые физиономии крестьян или негров, то одетых в лохмотья, то полуголых; повсюду смешение самых разнообразных запахов и ароматов; и тысяча разнородных звуков, слившихся в один неумолчный гомон, прорезываемый время от времени визгливыми выкриками, а высоко надо всем этим — видимый как бы через окошко чердака клочок синего неба с проплывающими по нему облачками, похожими на куски мягкого белого шелка, подхваченные ветром, или на белоснежные крылья незримых ангелов.

Немало негров и негритянок перебывало на рынке в этот ранний час. Одни приходили сюда, чтобы запасти на весь день провизию для своих господ, другие — чтобы закупить по оптовым ценам мясо, овощи или фрукты, а затем уже в розницу перепродать купленный товар в самом городе и его предместьях — коммерческая операция, заметим кстати, весьма и весьма подчас небезвыгодная.

Было, вероятно, что-то не совсем обычное и в новом ситцевом платье, надетом в это утро Марией-де-Регла, и в том, как лежал шелковый платок на ее округлых плечах, оставляя их наполовину открытыми, и в том, как повязана была на ее голове яркая косынка, байяха, и в том особенном глянце, каким отливала чернота ее обнаженных крепких рук и упругих щек, — словом, во всем ее облике сельской жительницы, дышавшем свежестью и здоровьем, во всей ее несмелой позе и печальных чертах лица было, повторяем, нечто необычное, привлекавшее к этой женщине внимание даже самых равнодушных и занятых своими заботами людей. Во всяком случае, каждый, кто проходил мимо бывшей сиделки, направляясь на рынок или покидая его, бросал на нее мимоходом беглый взгляд — то любопытный, то сострадательный, иногда безразличный. Ее неподвижность и внешне безучастный вид наводили некоторых на мысль, особенно в первую минуту, что женщину эту одолел приступ какой-то внезапной болезни; другие же, несмотря на то, что она была одета в новое платье, принимали ее за нищенку, которая по неопытности или несообразительности не догадывается протянуть руку и попросить у прохожих Христа ради. Впрочем, достаточно было и одного из этих предположений, чтобы охладить сострадание и погасить любопытство в очерствелых сердцах обычных посетителей рынка. И только одна какая-то дородная, чтобы не сказать — толстая, негритянка, несшая на голове лоток, полный всякой снеди, женщина с открытым и веселым выражением лица, нашла в себе довольно решимости, чтобы остановиться подле приезжей и спросить ее грубоватым, но в то же время и добродушным тоном:

— Эй, твой, крещеный душа! Зачем тут стал? Потерял, что ли чего?

— Мужа я потеряла, — просто ответила Мария-де-Регла. Вопрос прозвучал для нее так неожиданно, что она невольно выдала то, чем были заняты теперь все ее мысли.

— Муж? — удивленно переспросила торговка. — Тогда нада ищи его, ищи! — Она почти дословно повторила возглас детей, играющих в прятки.

— Я ищу, — отвечала бывшая сиделка и горестно вздохнула, — давно ищу.

— Это как давно?

— О, целых двенадцать лет.

— И-и-и, сердешный твоя! Цельный, стало быть, жизнь! А как твой муженек зовут?

— Дионисио.

— Дианисия, Дианисия — чтой-то я такой не помнит. А какой место его живет?

— Не знаю, потому и ищу его.

— А твоя, что же, не тутошный, не городской, стало быть?

— Да, я нездешняя. Последние двенадцать лет я прожила далеко отсюда, в деревне.

— Так, так! Значит, твоя бросал свой муж?

— Не бросила я его. Меня с ним господа разлучили.

— Значит, твоя — раб?

— Да. В этом-то все мое несчастье. Меня сослали в Вуэльта-Абахо на целых двенадцать лет, и только несколько дней назад разрешили вернуться в город, чтобы я здесь подыскала себе место либо новых хозяев. Да вот у меня тут и бумага есть за пазухой. Мне столько раз приходилось вынимать ее да показывать, что она уж и замусолилась. Я весь город исходила, сбилась с ног, но не нашлось на меня покупателя и на место тоже никто не берет. Не стало больше моих сил, да и опостылело мне все это; вот я и решила: коли так, дай хоть, думаю, мужа своего разыщу. Он перед рождеством сбежал от хозяев.

— Тогда, голуба, ходи моя вместе, — предложила торговка и повела Марию на улицу лейтенанта Рея, или иначе — улицу святой Терезы. По дороге она спросила бывшую сиделку:

— Твоя как зовут?

— Мария-де-Регла Санта-Крус, покорная слуга вашей милости.

— Ага, твоя был дочка у Долорес Санта-Крус.

— Нет, Долорес и я — мы обе принадлежали графам Харуко. Когда старый граф умер, нас продали с аукциона, потому что хозяевам надо было платить долги и еще выплачивать долю наследникам по завещанию. Я тогда только что вышла замуж за Дионисио, и, по счастью, купил нас обоих вместе один работорговец, дон Кандидо Гамбоа. С тех кор я про Долорес ничего больше не слышала. А вы знаете ее?

— Еще моя не знал! Моя хорошо его знал. Долорес мясо продавал, фрукт продавал, всякий товар продавал, и потом Долорес себе сам выкупал. И моя спасал. Брал моя из барак. Вот, гляди тут. Моя и теперь знак есть! — У негритянки на правом плече виднелись выжженные каленым железом буквы G, B. — Долорес домик покупал, а моя давай торгуй для него, мясо продавал, варенье продавал, все продавал. Моя работал, многа работал, и тоже на воля выходил. Одни белый господин бери тягайся с Долорес. Долорес тягайся с белый господин. Пошел разный бумага, кляуз и суд. Тот нада давай, этот нада давай. И Долорес какой добро имел, домик, денег — весь прахом пропадал. Долорес, без последний нитка оставался. Долорес думал-думал и совсем сходил с ума. Теперь сидит Сан-Дионисио.

— Бедняжка! А я и не знала, что с ней такая беда приключилась. Сошла с ума! А что это за место такое — Сан-Дионисио?

— Самашечи дом, губернатор только-только строил.

— Сдается мне, что коли мои дела и дальше так пойдут, как шли до сих пор, то не миновать и мне Сан-Дионисио, в компании с Долорес.

— Твоя нада работай? Моя многа работа имей, твоя давай, и твоя тоже многа денег имей.

— Да я на все согласна, только бы подзаработать. Может, мне тогда и себя с мужем и детей выкупить удастся. А вы где живете?

— Широкий улица.

— Это где же?

— Там, за городской ворота. Моя имей муж. Только наша себе в церковь не венчал. Мой муж продавай вода, его водонос, моя продавай мясо, масло, яиц, фрукт, все какой можна.

— А как вас зовут?

— Моя зовут Хеновева Санта-Крус. А мой муж — Трибусио[85] Поланко. Его сын есть, зовут Маланга. Совсем парень плохой. Много белый господин зарезал. Прошлый воскресенье хоронил сенья Чепа Аларкон. Маланга ходил вместе с люди за ее гроб. Тонда там его хватал, как мышь в мышеловка.

— Хоронили Чепилью Аларкон? — переспросила Мария-де-Регла.

— Ну да, — отвечала Хеновева. — Его хоронил. Так его зовут, Чепа Аларкон. Его имел хороший домик.

— А была у нее внучка?

— Был внучка, всего один. Зато красивый! Кукла! Такой кукла, вся жизь прожил — не видал!

Как раз в это время обе негритянки, идя по улице Агуакате, пересекали улицу О’Рейли, и Хеновева пальцем указала Марии-де-Регла на запертый домик, где недавно скончалась Чепилья Аларкон. Выйдя затем на улицу Бомба, Хеновева свернула налево, постучала в третью дверь от угла и выкрикнула свое обычное: «Эй, хозяин! Что сегодня покупает?»

Дверь отворила не кто иная, как Немесия Пимьента, которая для торговки была всего лишь ее новой клиенткой, а для бывшей сиделки инхенио Ла-Тинаха лицом совершенно неведомым и незнакомым. И пока Хеновева раскладывала перед хозяйкой свинину, яйца и масло, которые та собиралась купить, Мария-де-Регла, оставшись стоять позади, прислонилась к двери и принялась разглядывать комнату. У стены напротив от входа сидела в качалке, опершись ногами о нижнюю перекладину стула, стоявшего перед нею, какая-то девушка, которую Мария приняла по цвету кожи за белую. Платье на девушке было тоже белое, но батистовая косынка, облегавшая ее красивую, округлую шею, была такая же черная, как и венец смоляных волос, уложенных в две тяжелые косы над ее правильно очерченной головой; черными были и башмачки из фландрского сукна на ее стройных ножках с высоким подъемом и тонкими щиколотками. Прекрасная незнакомка носила траур. Но, верно, в траур была облечена и сама ее душа: глубокая печаль изображалась в чертах ее лица и во всей унылой позе. Девушка, видимо, что-то шила: она держала на коленях кусок раскроенной ткани, и еще несколько кусков материи лежало у ее ног, на полу и висело на спинке стула. За все время она один только раз подняла глаза от работы, чтобы взглянуть на вошедших; это случилось в ту минуту, когда подруга ее, также, должно быть, занятая шитьем, отворила дверь и помогла Хеновеве опустить на порог тяжелый лоток с провизией.