Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

• Название: Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
• Автор: Сирило Вильяверде
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Сирило Вильяверде — один из основоположников кубинской прозы. Его роман «Сесилия Вальдес, или Холм Ангела» — панорама кубинской жизни 30-х годов XIX столетия. Острый романтический сюжет разворачивается на историко-этнографическом фоне Гаваны.

---

— Святые слова, сеньор дон Кандидо, — снова вмешался в разговор Мойя. Но ведь я что говорю? Что коли есть на свете негры, которым не на что пожаловаться, — так это негры сеньора дона Кандидо. Живут они здесь как у Христа за пазухой: сыты, одеты, у каждого огородик да поросеночек, иные даже семьей обзавелись. А работают — от солнца до солнца, больше ни-ни! И чтобы хоть когда их зазря плетью огрели — упаси бог! Не то что у других господ. Да и работы у них не ахти как много. По воскресеньям часа два-три — и домой. А как уберут да смелют тростник, так уж у них почитай что все время свободное — только на себя и работают: корзины плетут, кабанчиков откармливают да на огородах на своих копаются… На пасху или там на рождество почти всегда дается им один день для праздника. Чего же еще этим скотам нужно? Ведь им разве что птичьего молока не хватает!

— Вернемся к тому, о чем я говорил, — с досадой промолвил дон Кандидо. — Ваши утверждения, Мойя, которые вы нам сейчас повторили, вполне справедливы, но все это не может убедить меня и объяснить мне причину — да, да, истинную, подлинную причину бегства моих негров-карабали. И главное — мне сдастся, будто вы что-то такое знаете, но не решаетесь рассказать об этом здесь, в присутствии падре и капитана.

— Клянусь, клянусь этими святыми крестами, — горячо запротестовал Мойя, переплетая пальцы рук таким образом, что получилось пять крестов, и целуя их один за другим, — клянусь крестом, на котором распяли господа нашего Иисуса Христа, — ничего, ничего я больше не знаю. И разрази меня гром, коли я хоть что от вас утаил! А если что не так сказал, как надо, так уж вы простите меня великодушно.

— Не произносите имя господне всуе, — наставительно молвил священник.

— А все же вы, может быть, что-нибудь припомните? — произнес дон Кандидо, с усмешкою глядя на растерявшегося управляющего.

— Так ведь я… — отвечал Мойя после некоторого колебания. — Откуда ж мне знать, почему те убежали, a эти остались? Кто ж их разберет? Вот вы, сеньор дон Кандидо, говорите, будто есть такие негры, что скорей он в петлю полезет, чем в лес убежит, и что, мол, бегут они, когда с ними худо обходятся, и что, дескать, карабали чересчур гордые. Ну, а я так скажу — канальи они, эти карабали, и злости в них столько, сколько нет во всех остальных неграх вместе взятых. А подбивает их на пакости Педро-бриче, он тут, в инхенио, главный у них заводила. Стоит ему только слово сказать — сразу все исполнят. Управляющему с ним беда. Да вот и я тоже ведь знаю, что он за птица, а ни разу пальцем его не тронул, и, видать, за все время, как привезли его из Африки, он еще настоящих плетей не пробовал — так, чтобы до крови. Ну вот, на позапрошлой неделе не является этот Педро на перекличку, и в поселке ночью его тоже не было. Ладно. Наутро нарядили погоню, подобрались с подветренной стороны, взяли голубчика. Дал ему дон Либорио плетей поверх рубахи, посадил на два дня в колодки, а после с надсмотрщиков снял и отправил пни корчевать — только и всего. Ну, он — пуще прежнего, глядит зверь зверем. Я дону Либорио говорил: «Всыпь ему как следует, чтоб помнил». Да побоялся он, как бы Педро этот ему всех черномазых на ноги не поднял. Вот и дождался, что Педро и сам ушел, да еще и шестерых других с собой прихватил. А все почему? Потому что мало драли.

— Ну, разве я не прав был? — произнес с довольным видом дон Кандидо и, прежде чем Мойя успел перебить его, спросил: — А что говорит Гойо, сторож с дороги Ла-Плайя? Допрашивали его по этому делу?

— Допрашивали, как не допрашивать! — поспешил объяснить Мойя. — Его первым и допросили. А разве сеньор дон Кандидо не знает, что к его сторожке вели из лесу свежие следы? Но только он клялся и божился, что негров этих ни видом не видал, ни слыхом не слыхал. Дон Либорио сгоряча хотел было его плетью попотчевать, чтобы всю правду сказал, но я его отговорил — боялся, как бы донья Роса на нас не прогневались, что мы дядюшку Каймана наказали.

Выслушав Мойю, дон Кандидо быстрее зашагал по террасе, не заботясь о том, следуют ли за ним его собеседники; он, очевидно, хотел остаться один, чтобы без помехи обдумать услышанное. Но вдруг, повернувшись к Мойе, резким, повелительным тоном спросил у него, где находится управляющий.

— Когда я с конного завода ехал, — отвечал Мойя, — он был на плантации, там, где сегодня резали тростник, это напротив новой лесосеки. Я думаю, он скоро вернется: сегодня травы для лошадей косить не будут, принесут тростниковых листьев, и он, верно, отпустит негров пораньше. А смотрите — вот и последний тростник везут, сегодняшней рубки. Это приготовили на завтра, опробовать новый пресс… Вон и бойеро едет на своем муле. А теперь видите — вот там, чуть подальше, на другой дороге показался и сам дон Либорио. Только собак его за тростником не видать, и не скажу вам, один он возвращается или вместе с неграми. Сам-то он на лошади едет.

Глава 5

9. Чист я, без порока, невинен я, и нет во мне неправды;

10. А он нашел обвинение против меня и считает меня своим противником;

11. Поставил ноги мои в колоду, наблюдает за всеми путями моими.

Иов, XXXIII

В то время как на одном конце террасы происходил только что описанный нами разговор, на другом конце ее можно было наблюдать сцену совершенно иного рода.

Здесь собралась оживленная группа молодежи. У самой балюстрады портика, спиною к ней, стояли обе сестры Илинчета и две младшие дочери Гамбоа, а перед этим живым цветником расположились полукругом поклонники и кавалеры молодых девушек, увлеченно следившие за рассказом Росы Илинчета, которая немногословно, но очень живо и с юмором повествовала о перипетиях утреннего путешествия, дорожных впечатлениях и своей неудачной попытке выступить в роли возницы.

Леонардо слушал девушку с благосклонной улыбкой, Кокко сопровождал рассказ громкими возгласами одобрения, доктор Матеу сделал даже от удовольствия два-три пируэта, и только один Диего Менесес сурово хмурился, ревнуя свою прелестную возлюбленную к ее восхищенным слушателям. Исабель и Адела стояли, держась за руки, и молча следили за повествованием, когда вдруг приятельница Исабели почувствовала, что ее осторожно потянули за подол платья. Вероятно, это сделал кто-то стоявший снаружи, под террасой. Адела быстро обернулась и увидела перед собой благообразную негритянку, одетую в платье, сильно отличавшееся от той одежды, какую носили в инхенио прочие невольницы.

— Чего тебе надо? — с видимым испугом спросила Адела.

— Прошу прощения, ваша милость. Я пришла за доктором. — В темноте негритянка не могла видеть сеньора Матеу, которого к тому же заслоняли широкие юбки стоявших на террасе девушек.

— А ты… кто?

— Я — сиделка в бараке для больных, покорная слуга вашей милости.

— Сиделка? — удивленно переспросила Адела.

— Да, нинья, я сиделка Мария-де-Регла. А вы, ваша милость, молодая госпожа Аделита?

— Ты угадала, она самая.

— Ах! — воскликнула негритянка, слегка пожимая ножки Аделы — до рук она не могла дотянуться. — Мне как будто сердце подсказало. Я вашу милость вчера еще видела, как вы проходили по двору, я на вас в окошко больничного барака смотрела, только никак не могла угадать, которая будете вы, а которая — нинья Кармен. Да и как же выросли вы, доченька моя милая! Вас и не узнать! А какой красавицей стали, матерь божья!

— «Мне сердце подсказало»! — передразнила ее Адела. — «Доченька моя милая»! «Красавица»! Но если ты и вправду так меня любишь и еще не забыла, что была моей кормилицей, почему же ты не пришла меня проведать? Я ведь передавала тебе с Долорес, что приеду. Зачем же ты не вышла ко мне из барака? Я на тебя очень рассердилась.

— Ах, нинья Аделита! — воскликнула негритянка. — Не говорите так, мне это слышать — хуже смерти… Ведь вы не одни шли.

— Ну и что же? Я шла с мамой и с Кармен, и, кроме жены Мойи и его свояченицы Панчиты, с нами никого не было.

— То-то и оно, доченька, то-то и оно, родная!

— Да объясни же, в чем дело?

— Не могу я вам этого сейчас объяснить, нинья Аделита.

— Вот как? А ты подойдешь к маме попросить благословения?

— Нельзя мне, доченька, Я бы всей душой, об этом только и мечтаю, уж собралась было… Как госпожа из Гаваны приехали, ну, думаю, побегу сейчас, брошусь им в ноги…

— Так почему же ты этого не сделала? Или тебя не пустили?

— Не пустили, доченька. Госпожа, матушка ваша, не пустили.

— Мама? Не может этого быть. Ты просто ошиблась или тебе пригрезилось.

— Не ошиблась я и не пригрезилось мне, милая моя нинья Аделита. Ах, коли бы мне это пригрезилось! Госпожа даже на порог пускать меня не велели, чтобы и духу моего в этом доме не было.

— Как же я об этом ничего не знаю? Полно! Кто наговорил тебе такого вздору?