Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

• Название: Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
• Автор: Сирило Вильяверде
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Сирило Вильяверде — один из основоположников кубинской прозы. Его роман «Сесилия Вальдес, или Холм Ангела» — панорама кубинской жизни 30-х годов XIX столетия. Острый романтический сюжет разворачивается на историко-этнографическом фоне Гаваны.

---

— Да объясни же, в чем дело?

— Не могу я вам этого сейчас объяснить, нинья Аделита.

— Вот как? А ты подойдешь к маме попросить благословения?

— Нельзя мне, доченька, Я бы всей душой, об этом только и мечтаю, уж собралась было… Как госпожа из Гаваны приехали, ну, думаю, побегу сейчас, брошусь им в ноги…

— Так почему же ты этого не сделала? Или тебя не пустили?

— Не пустили, доченька. Госпожа, матушка ваша, не пустили.

— Мама? Не может этого быть. Ты просто ошиблась или тебе пригрезилось.

— Не ошиблась я и не пригрезилось мне, милая моя нинья Аделита. Ах, коли бы мне это пригрезилось! Госпожа даже на порог пускать меня не велели, чтобы и духу моего в этом доме не было.

— Как же я об этом ничего не знаю? Полно! Кто наговорил тебе такого вздору?

— Это не вздор, нинья Аделита. Мне это Долорес передала — она слышала, как госпожа говорили про меня с вашим батюшкой.

— Вот видишь — Долорес попросту не поняла, о чем был разговор. Мама и не думала на тебя сердиться. А если ты не веришь, я сейчас пойду и узнаю.

— Не надо! Ради бога, не надо! — испуганно взмолилась невольница, удерживая девушку за край платья. — Сердится на меня госпожа или нет, но лучше будет мне им теперь на глаза не показываться. А доктор здесь?

— Хорошо, мы поговорим с тобой потом, наедине. Я придумаю, как это устроить, и скажу Долорес, она тебе передаст. А зачем тебе доктор?

— Да вот привели из лесу одного нашего чернявого. Собаки его покусали.

— Покусали собаки? — переспросила Адела. — Боже мой, там, верно, стряслось что-то серьезное, раз уж за доктором посылают. Видно, они его чуть не до смерти загрызли. Да, да. Эти собаки такие злые, прямо как звери какие-нибудь. Боже мой, какой ужас! Матеу, — добавила она, повышая голос, — вас тут спрашивают.

Странные, очень странные вещи стали открываться Исабели с тех пор, как она ближе познакомилась с семьей владельцев прославленного инхенио Ла-Тинаха, где ее принимали с таким радушием и сердечностью. Охваченная живейшим участием к судьбе невольницы, некогда искормившей своею грудью ее любимую подругу, а ныне изгнанной из господского дома, потрясенная разговором о негре, которого загрызли злые собаки, она, не верившая доселе в возможность подобных жестокостей, не смогла скрыть от Леонардо того, как неприятно все это ее поразило и как глубоко она была взволнована. Заметив необычное состояние своей приятельницы, Леонардо спросил ее:

— Что с тобой? Тебя словно подменили.

— Да нет, ничего. Голова болит, — отвечала Исабель.

— Мне показалось, — продолжал Леонардо, — что тебя огорчила история с этим раненым негром. Есть от чего огорчаться! Бьюсь об заклад, что там ничего серьезного нет — так, пустяки какие-нибудь, две-три царапины. Если бы ты знала эту сиделку, ты беспокоилась бы не больше, чем я. Она вечно поднимает переполох и всегда попусту. Мама ее за это терпеть не может. Да и вообще не всему надо верить, что негры говорят. Они ведь не могут без того, чтобы не присочинить и не преувеличить.

— Что там такое, Адела? — спросила донья Роса, услышав со своего места, как дочь ее окликнула доктора Матеу.

Сиделка тотчас же исчезла, а ее бывшая питомица ничего не успела ответить матери, так как в эту минуту к портику, предшествуемый двумя огромными бульдогами, подъехал верхом на лошади управляющий, чтобы раскатистым своим басом доложить хозяину о происшествиях, случившихся в поместье.

То был человек высокого роста, сухопарый, но крепкого сложении, с очень смуглым лицом, курчавыми волосами и густыми бакенбардами, покрывавшими щеки его до самых уголков рта, отчего рот казался меньше, чем был на самом деле. Неотъемлемую деталь внешности управляющего составляла широкополая шляпа, с которой он не расставался ни в поле, ни у себя дома и которую не снимал ни днем, ни даже ночью, потому что нередко служила она ему и ночным колпаком. Однако перед доном Кандидо управляющий снял ее, и тогда обнаружилось, что лоб у него такого же цвета, как у всех белых людей, в противоположность остальной части лица и рукам, которые под действием солнца так потемнели, что всякий принял бы его за мулата. Управляющий весь был обвешан оружием, что называется, вооружен до зубов. На портупее болтался у него мачете, а из-за пояса с одной стороны торчал серебряный эфес кинжала (возможно, лишь блестевший наподобие серебряного), а с другой — тяжелая рукоять толстого бича, вырезанная из узловатой ветви дикого апельсинового дерева и служившая управляющему чем-то вроде палицы, то есть оружия не колющего и не режущего, но от этого ничуть не менее грозного.

— Поздравляю вас, сеньор дон Кандидо, и всех ваших гостей с наступающим светлым праздником. Я пришел доложить вам, что привели Педро-бриче. Правда, собаки его маленько потрепали. Не давался он — пришлось собак спустить.

— Кто его поймал? — спросил хозяин, которого это сообщение, видимо, нисколько не растревожило.

— Отряд дона Франсиско Эстевеса. Они посланы ловить беглых негров.

— А где его поймали?

— В тростнике, на плантациях инхенио Ла-Бегонья, почти у самых гор.

— Он был один? Где его товарищи?

— Про них ничего не известно, сеньор дон Кандидо. Педро их не выдает, молчит как убитый. А я так думаю: спустить с него шкуру — заговорит. Я и пришел к вам, сеньор дон Кандидо, узнать, какое ваше насчет него будет распоряжение… С таким разбойником…

— Куда вы его поместили, дон Либорио? — спросил, помедлив, дон Кандидо.

— В барак для больных.

— Разве раны его так серьезны?

— Не в том дело, сеньор дон Кандидо. Это я для надежности, чтоб не утек. Пораненный он, заковать его — несподручно, я и посадил его в барак, а ноги в колодки. Но только такое у меня мнение — задумал он что-то худое. Глазищи у него — красней помидора, до того кровью налиты. А уж это я знаю: как станут у негра такие глаза, беспременно он пакость какую-нибудь в мыслях держит. Верьте слову, сеньор дон Кандидо, от этого Педро любого злодейства ждать можно. Стал я ему ноги в колодки забивать, так ведь он что мне сказал: «Человек, говорит, умирает только один раз», и еще добавил — надоело, мол, ему спину гнуть на хозяина. Это нужно злодеем быть, чтобы так-то сказать! Сами знаете, сеньор дон Кандидо: заговорил негр таким манером — стало быть, накатила на него блажь, в Гвинею приспичило, как изволит выражаться куманек Мойя, мое ему почтение. А тут еще вот какая у них мечта: сунь, дескать, голову в петлю — и готово, отправишься прямиком к себе домой, в Африку.

— Невежество — мать всех заблуждений! — воскликнул священник.

— Да, сеньор дон Кандидо, — продолжал управляющий, — тут без доброй порки не обойтись, как на похоронах — без отпевания.

Дон Кандидо и священник при этих словах улыбнулись, и дон Кандидо сказал:

— Всему свое время, дон Либорио, всему свое время. Я полагаю, что подвергать его порке теперь было бы неуместно. Вот когда раны его подживут, тогда мы его накажем, потому что он совершил самый тяжкий проступок, какой только может быть совершен негром в инхенио. Восстать против своего господина, бежать от него, лишить его хотя бы и на короткое время своих услуг — и все это без сколько-нибудь извинительной, серьезной причины! Нет, мы не смеем прощать рабам такие деяния, ибо дело не только в личной вине раба, но и в том, что он подает дурной пример своим товарищам. Будьте покойны, мы накажем его. И заступников у него не найдется. Если бы нечто подобное совершил кто-то другой, можно было бы не придавать происшествию большого значения. Но Педро — иное дело. Кроме того, я думаю, ему не причинят вреда никакие плети, будь они даже о девяти хвостах, — он негр крепкий, такому жилы не перешибешь. А теперь вы мне лучше скажите: разве в отряде Эстевеса не знали, что этот негр — мой? Вы не сказали им, что я здесь?

— То есть как же они не знали? Очень даже хорошо знали. И я говорил им, чтобы они доставили негра вашей милости прямо в дом, да и вознаграждение заодно получили: им за поимку дублон в четыре дуро полагается. Но они сказали, что им лучше в лесу заночевать, а то как бы не увидели их здесь прочие негры да не послали весточку беглым. Тоже и спешка у них была — им еще тех сорок нужно поймать, что на позапрошлой неделе от графа до Фернандина убежали из Лангосты. Графский управляющий нарочного посылал за отрядом…

В это время во дворе инхенио между господским домом и сахароварной появились негры, возвращавшиеся с плантаций; их было человек триста, а может быть, и несколько больше. Попросив извинения у присутствующих, дон Либорио сошел с террасы, чтобы устроить смотр собравшимся рабам и отдать им через своих помощников, также рабов, последние в этот день приказания. Но еще до того, как толпа невольников появилась на дворе перед господским домом, многоголосый говор и кандальный звон возвестили об их приближении. Действительно, двое негров были закованы в ножные кандалы, кольца которых, скрепленные посредством железных поперечных прутьев, соединялись еще, кроме того, перекинутой через ноги цепью; передвигались кандальники с немалым трудом, потому что, шагая, им приходилось описывать полукруг сперва одной, а затем другой ногой. У третьего их товарища было надето на ногу железное кольцо, а к нему за длинную, футов шести, цепь прикована была чугунная болванка, напоминавшая формой гирьку от часов, так что наказанный мог передвигаться, лишь намотав эту длинную цепь себе на руку. Не сделай он этого, железное кольцо при ходьбе протерло бы ему лодыжку до самой кости, несмотря на то, что нога была обмотана под железом куском ветоши. Время от времени человек с цепью на ноге останавливался, и тогда далеко вокруг разносился высокий и звенящий печальный возглас: «Вот идет Чилала, беглый негр!»