Жюль Ренар - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Жюль Ренар
• Издательство: Калининградское книжное издательство, Янтарный сказ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-85500-383-3

Удивительно точные, емкие, блестящие афоризмы Жюля Ренара — знаменитого французского писателя конца XIX — начала XX века, члена Гонкуровской академии, были популярны на его родине так же, как в Англии — мудреца Бернарда Шоу, чуть раньше в России — крылатые фразы Ф. И. Тютчева. Россыпи их, наряду с портретами его друзей и знакомых, выдающихся деятелей культуры и политики Франции — Сары Бернар, Поля Верлена, Виктора Гюго, Жана Жореса, вы найдете в замечательном «Дневнике» писателя. Мысль, чувство, наблюдение заключены в такую совершенную форму, что хочется запомнить всё — ибо лучше не скажешь…

---

Мы уже выше и дальше вас, потому что вы еще по уши в этой жизни, а мы приближаемся к смерти.

Вы ждете, чтобы кто-нибудь поднялся? Никто не подымется: так удобно сидеть. А лежать еще лучше. И кроме того, мы слишком много читали любых авторов: и страстных, и скептиков, включая Жюля Леметра[56], и шутников. Нам знакомы и остроты, легкие, как струя, и философские системы, высокие, как доходные дома. Мы пресыщены до тошноты, до смерти устали, захлебнулись.

А эти маленькие пакости слишком пахучей любви!»

Май. Кровь бросилась в голову розам.

* И главное: никогда не смешивать печаль со скукой.

* Путешествие в Шитри. То радость, то печаль в лад с биением сердца, а оно только и делает, что сжимается или расширяется.

И сколько здесь дремлет древней истории.

Поглядеть сначала на эти деревушки, разбросанные на большом расстоянии друг от друга, а потом увидеть их как на карте, где они зябко жмутся друг к дружке.

Все, что жили здесь, родились не в одно время со мной. И мертвые говорят мне: «Торопись жить».

Самое забавное, что в каждой из этих маленьких деревушек жили в средние века по два-три мастера. А в наши дни не найдешь ни одного столяра, способного вырезать голову Республики.

* Заголовок для книги: «Блохи наших великих людей».

* Не воображай, что есть непризнанные великие люди.

26 мая. …Торговля. В лавках Корбиньи ни души, за исключением ярмарочных дней. Есть там только колокольчик, но и он спит. Если его разбудить — он взвизгнет. Из задней комнаты, где дверь открывается в садик, выглядывает чья-то физиономия с разинутым ртом и удивленными глазами. И владелец — мужчина или женщина — не решается выйти. Да кто я такой? Кому это пришло в голову являться беспокоить людей среди недели?

Выйдя замуж, женщина блекнет. Исчезает былая миловидность, кокетство. Она уже не следит за своей наружностью. Одевается именно так, как нужно, чтобы сидеть в комнате за лавкой. Иной раз еще у них сохраняется самое лучшее — зубы, блестящие белые зубы. Одна из них, очень хорошенькая, за четыре года растеряла всю свою привлекательность. Остались лишь волосы, которые упорно продолжают виться.

И товар суют в руки, не заворачивая в бумагу.

— Я не умею заворачивать, — призналась мне хозяйка посудной лавки.

А что вы умеете делать, уважаемая?

* Жизнь коротка, но как это длинно — от рождения до смерти.

* На огромном гвозде висят крошечные вещички.

* Даже выходя из вагона, она была совсем свежая. Она путешествовала, как цветок в корзинке.

* Папе Лев Толстой известен как социалист, а Лоран Тайад — как анархист с бомбой.

* Утром, по моем возвращении в деревню, меня приветствовали своей песней жаворонки, которые искрились в воздухе, как огоньки высоких свечей.

* Совершенно ясно, я ничего не умею делать по вдохновению, силою чистого таланта. Чтобы добиться результата, мне приходится крепко работать, держать себя в руках и быть упорным. Я расплачиваюсь за самую невинную слабость. Нужно запретить себе всякую порывистость, экспромты и шик.

* И эти долгие дни, когда можно успеть написать всю книгу от начала до конца.

Июнь. Эгоист? Безусловно, моя собственная жизнь интересует меня больше, чем жизнь Юлия Цезаря, и соприкасается она со множеством других жизней, как поле, окруженное полями.

* Подбавь себе в кровь воды.

* Очевидно, я старею. Встретил вчера Раймона. Когда-то мы с ним вместе играли. Это же развалина! Тощий, сгорбленный, руки у него покрыты какой-то корой, зубы черные, взгляд потухший. Просто старик…

Конечно, говорить легко! Но ведь это изматывает: работать с пяти утра до семи вечера и не есть, чего хотелось бы. Очень мило каждый день есть салат и творог. Сии блюда плюс воздух, здоровый деревенский воздух, — все это и убивает человека в тридцатилетием возрасте.

А я каждую неделю ищу перед зеркалом седые волосы!

* Иголка в руках портнихи клюет хлопотливо, как курица.

* В моей натуре есть запас грубости, что позволяет мне понимать крестьян и глубоко проникать в их жизнь.

6 июня. Почему я чувствую себя здесь как в ссылке? Что я здесь делаю?

9 июня. Ветер невидимой рукой проводит по листьям.

11 июня. Какое зрелище — старик крестьянин нагишом.

* Я чувствую себя ужасно печальным, как деревенский Верлен.

16 июня. Утверждаю, что описание длиннее десяти строк не дает зримого образа.

* О, разбудить все эти погруженные в сон деревни!

Июль. В тени 25 градусов жары, и Филипп, который на самом солнцепеке возит на тачке песок, говорит мне:

— Ей-богу, славненько, тепло!

У него есть, конечно, соломенная шляпа, но так как он встает до зари, он из-за утренней свежести вечно забывает ее надевать.

9 июля. Я хотел бы сделать хоть шажок к живой литературе, к жизни в литературе.

* Рыжий стиль. Если бы литературные произведения могли иметь цвет, я представляю себе: мой был бы рыжий.

* Тучи, тучи, куда вы бежите? Здесь так хорошо!

* Рот немного наискось, словно вишня, свисающая с уха.

* Я не совсем точно знаю, где родился, и это мне немножко мешает. У меня вечно такой вид, как будто я ищу свои корни.

14 июля …Я создан лишь для того, чтобы слушать и смотреть, как живет земля.

* Утка — это домашний пингвин.

* Подбавь немножко луны к твоим писаниям.

* Соломенная шляпа — от луны.

* Мне хотелось бы быть одним из тех великих людей, которым было почти нечего сказать и которые высказали это малое в немногих словах.

18 июля. Умер Гонкур. Жалею, что не ходил к нему чаще: был всего только два раза за всю свою жизнь. Думал, что он мог иметь в виду меня, поскольку считал талантливым[57]. Спрашивал себя, отказался бы я или нет, говорил себе, что отказался бы, ибо, по здравому размышлению, не смел надеяться. Радовался, узнав, что завещание может быть опротестовано, что его, быть может, и вовсе нет. И я жду депеши от какого-то друга, жду известия, что я упомянут в завещании. То и дело спрашиваю себя, кто еще. Тот слишком богат, этот, ей-богу, слишком уж не талантлив. Щажу одного лишь Рони. Потом говорю себе, что если мне, неисправимому лентяю, свалится на голову четыре тысячи франков ренты, — это будет просто несправедливо. Постепенно возвращаюсь к более высоким материям. Очень великий и очень бедный — вот идеал.

* Вопреки тому, что сказано в Нагорной проповеди: если тебя мучит жажда справедливости, тебе никогда не утолить ее.

* Меня не хватает надолго, — я читаю урывками, урывками пишу. Но уверен, что такова участь истинного художника.

Я замечаю смешное в своих поступках лишь много времени спустя. Мои наблюдения не одновременны с течением моей жизни. Возвращаюсь мыслью к подробностям лишь впоследствии.

* Слава стала чем-то вроде колониального товара.

Август. Нет! Не то. Я все еще излишне остроумен.

* Два петуха дерутся насмерть из-за того, что одновременно закукарекали.

* Маргаритка: круглый ротик, в котором со всех сторон торчат зубы.

* Каждый день пиши по странице; но если ты почувствуешь, что она плоха, — остановись. Конечно, жаль, день будет потерян, но лучше вообще ничего не делать, чем делать плохо.

* Я люблю театр, — не профессиональных драматургов, а любителей, таких, как Мюссе, Банвиль, Готье. Театру профессионалов — Сарду, Ожье, Дюма — предпочитаю собственную постель.

* О Верлене… Мы пришли в кафе Сен-Мишель. Хозяйка, которая хорошо знала Верлена, наблюдала за нами насмешливым взглядом. Он много говорил о Расине и ни слова не сказал о Мореасе. Все лицо его собиралось в мелкие складочки.

Всегда смешивают человека и художника под тем предлогом, что случайно они живут в одном теле. Лафонтен писал женщинам бесстыдные письма, что не мешает нам восхищаться им. Это очень просто: у Верлена гениальность божества и сердце свиньи… Но я, скромный читатель в толпе, я знаю только бессмертного поэта. Любить его — для меня счастье. Мой долг простить ему то зло, что он причинил другим…

14 августа. В минуты самых живых наших радостей мы резервируем в душе печальный уголок. Это наше убежище на случай внезапной тревоги.

17 августа. Мне не хватает лишь одного — вкуса к непонятному, туманному.

Сентябрь. Река. Тростник — как штыки затонувшего воинства. Ноздреватые берега, где солнце набирается влаги. Три луча расходятся веером.

* Буря. Деревья кружатся на своей единственной ноге, размахивая в воздухе руками, как солдаты, сраженные пулей в сердце. Домишки приседают, вздрагивая как корабли на якоре. Флюгер растерянно вертится во все стороны. Такое состояние духа, что единственным удовольствием было бы шагать в грозу по лугам. Падают с веток груши. Водой вымывает из земли картофелины. Тополя, с отброшенными набок листьями, зачесывают свои кудри на висок.