Жюль Ренар - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Жюль Ренар
• Издательство: Калининградское книжное издательство, Янтарный сказ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-85500-383-3

Удивительно точные, емкие, блестящие афоризмы Жюля Ренара — знаменитого французского писателя конца XIX — начала XX века, члена Гонкуровской академии, были популярны на его родине так же, как в Англии — мудреца Бернарда Шоу, чуть раньше в России — крылатые фразы Ф. И. Тютчева. Россыпи их, наряду с портретами его друзей и знакомых, выдающихся деятелей культуры и политики Франции — Сары Бернар, Поля Верлена, Виктора Гюго, Жана Жореса, вы найдете в замечательном «Дневнике» писателя. Мысль, чувство, наблюдение заключены в такую совершенную форму, что хочется запомнить всё — ибо лучше не скажешь…

---

И каждый вечер есть счастливец, который видит Сару в первый раз.

12 декабря. Андре Терье, подлинно посредственный поэт, немало пошагал по Природе, но предварительно завязал себе глаза носовым платком.

* Какая картина для художника: на морском дне — кладбище затонувших кораблей.

13 декабря. Не могу больше перечитывать своих книг, потому что чувствую, что буду еще вычеркивать и вычеркивать.

* Дерево раскрывает свои ветви, оно все в крыльях — сверху донизу.

* Тем, которые мне говорят: «Напишите роман», — я отвечаю, что не пишу романов. То, что я создаю, я предлагаю вам в своих книгах. Это годовой урожай, ваше дело сказать, хорош он или плох, но только не говорите, что вы предпочли бы нечто другое.

* У нас не одинаковые мысли, у нас мысли одного цвета.

* Ну и хорош этот бог: открыл нам такие пространства, а крыльев не дал!

* От птичьих лапок остаются на снегу веточки сирени.

16 декабря. Моя нравственность мне столь же необходима, как и мой скелет.

* По одному знаку Сары Бернар я пойду с ней на край света, вместе с моей женой…

* Руссо. Читая его, я дремлю и мне хочется уничтожить в своих книгах то, что в нем наводит на меня дремоту.

17 декабря. Утро такое серое, что птицы снова устраиваются на ночлег.

19 декабря. Крепкий сон — как бы репетиция смерти.

22 декабря. А я-то считал, что изобрел специально для своего «Паразита» прерывистый диалог, и вот обнаруживаю его в книгах мадам де Сегюр.

25 декабря. Стонать надо, но ритмически.

27 декабря. Если ты потерял целый день, скажи об этом вслух, и он уже не будет потерянным.

28 декабря. Люди, которые во всеуслышание заявляют, что они пресыщены, ничего не испытали: способность восприятия не изнашивается.

* На земле нет рая. Разве что кусочки его, разбросанные по свету.

* Дабы облегчить труд читателя, я готов отныне в каждой моей фразе подчеркивать самые важные слова.

30 декабря. Предвестники зимы. Все эти листья, которые каждый вечер сгребают граблями. «А на следующий день все приходится начинать сызнова», — сердито говорит садовник. Деревянный петух на колокольне упрямо глядит на север. Погода такая скверная, что нельзя копать картофель.

Сегодня уже стоят голыми те деревни, которые вчера прятались за несколькими жалкими листочками. Один опавший лист открывает весь горизонт.

* — Вы сломали свою палку о его голову.

— Ну, уж вы скажете! У меня в палку вставлен металлический прут.

* Он проделал всю кампанию семидесятого года в качестве поставщика.

* Он дожил бы до ста лет, как и все те, кто умирает в двадцать.

* Упал так несчастливо, что колесо фортуны проехалось по его хребту.

* Живописцы могут, по крайней мере, всегда сослаться на неудачное освещение.

* Я натуралист потому, что люблю натуру, природу; но ведь небеса тоже природа.

* Построить голубятню вокруг голубя.

* Книги исчезли так загадочно, как будто сам автор, считая нас недостойными читать его произведения, отобрал их у нас обратно.

* Жирная добродушная женщина, которая жирно целуется, точно наклеивает почтовые марки.

* Гроза: мы все счастливо избежали ее. Но нет, не все. Трех ласточек загнало ветром и дождем в каминную трубу. И вот они изжарились. Три ласточки, три живых существа, трижды я.

* — Верно, Филипп, вы питаетесь не так хорошо, как я, но подумайте, если бы вам пришлось переваривать все, что перевариваю я.

* Стены провинциальных домов сочатся злобой.

* Подлинное небо то, которое мы видим отраженным в воде.

Жюль Ренар

* Воинский сбор. Сент-Бенен д’Ази. Новые названия улиц, местные жители так их и не читают. У меня отбирают мою подушку. Скука, скука… я согласился бы даже читать статьи Клемансо, Жана Лоррена. Вымокшие, изнуренные солдаты, вместо того чтобы спать на своей соломе, имеют еще мужество гулять по улицам до вечера.

Шатийонан-Базуа. В замке, в комнате для прислуги… Какой-то крестьянин сказал мне: «На вид вы очень старый». И удивился, что у меня нет нашивок за первый срок службы. Сегодня утром меня привлек огонь, ярко пылавший на ферме. Хозяйка с великолепными глазами и пышным бюстом дала мне чашку кофе и супу в оловянной миске, из каких едят батраки. Впрочем, это понятно, сейчас мне и положено быть с ними. Все они со мной вступают в беседу. Им запрещено разговаривать только с офицерами. Так как из моего окошка видны чудесные деревья, я нахожу всех очень милыми. И без конца благодарю.

— Вас позовут, сержант, когда вы понадобитесь.

— Спасибо, господин лейтенант.

Сегодня утром я прошел вдоль нашей колонны. Я отдавал честь офицерам, и почти все они отвечали на мое приветствие с каким-то презрением. Наконец я заметил, что две пуговицы у меня не застегнуты.

Я люблю все, вплоть до пения сороки. О, эта потеря чувства самого себя. Достаточно солнца и деревьев, и я забываю жену и детей.

Они орут на солдат — солдаты ведь служат только родине, но они приторно любезны с денщиками, которые чистят им платье.

Я боюсь этого слуги: он наверняка предложит мне стаканчик вина.

Единственное решение всех моральных проблем — это покорная печаль. Да, мой дражайший глупец. Вообрази себе, что эта молодая дама в трауре, прогуливающаяся по аллеям парка, прочла твоего «Рыжика». Вообрази, будто она любит автора. Вообрази, будто шагающий с ней рядом лейтенант говорит: «Это Жюль Ренар, наш связной велосипедист, он пишет в газетах». Вообрази, будто, услышав твое имя, она испытывает огромную радость, велит подозвать тебя, бросает ради тебя своего лейтенанта. Твое сердце бьется. Тыс трудом удерживаешься, чтобы не выпрыгнуть из окошка.

И, дражайший мой глупец, ты сейчас повезешь на велосипеде приказ командира бригады полковнику 13-го полка, но воображаемая тобой сценка делает тебя счастливым. Лейтенант сам воспользуется дамой и поостережется назвать ей твое имя. Да какое имя-то?

— А ваш велосипедист грамотный? — спрашивает капитан.

Другие, впрочем, уже знали меня наизусть и сейчас же стали называть: мосье Ришар.

Треск выстрелов, словно ломают связку хвороста.

* Меня провожали на воинский сбор криками: «На Берлин! На Берлин!»

* Мучиться от одиночества и искать его…

1897

1 января. Сегодня в сумерках мне вдруг запало в голову написать себе в подарок к Новому году книгу под названием, которое мне очень нравится: «Привычки, вкусы, мысли тридцатилетнего». Уверен, что получилась бы прекрасная и нужная книга, которая прославила бы меня.

Но, во-первых, мне уже не тридцать лет. Мне почти тридцать три, но я настаиваю на этом названии и не думаю, чтобы за три года я так далеко ушел вперед.

Ни под каким предлогом я лгать не буду.

Я задаю себе вопрос: что я люблю? Что я собой представляю? Чего я хочу? И я отвечу со всей искренностью, ибо прежде всего я хочу стать ясным себе самому. Я не считаю себя ни человеком низким, ни наивным. И в самом деле, я буду разглядывать себя в лупу.

У меня нет другой потребности, кроме как говорить правду. Полагаю, что никто никогда ее не говорил, не исключая великих. Хорошо ли говорить правду — не важно.

Будет ли правда интересной, увлекательной, ободряющей? Вот уж действительно все равно! Будет ли она полезна? Какое мне дело! Только не воображайте, что, обозвав меня эгоистом, вы нанесете мне оскорбление! Вы, чего доброго, упрекнете меня в том, что я дышу. Если бы я был знаком с Юлием Цезарем, стал бы я рассказывать о его жизни, а не о своей? Нет, не думаю, или же я сделал бы из него столь же мелкий персонаж, как и я сам. Не желаю себя возвеличивать. Я крепко держу себя в руках и не выпущу, пока не распознаю до конца.

Уж не воображаю ли я себя оригиналом? Мне интересно знать, что такое человек, похожий на всех прочих.

…Другие играют сами с собой. Я устремляю на себя серьезный взгляд, и мне вовсе не хочется смеяться. Но я сумасшедший. Я люблю порядок, и мне не так-то просто подсунуть фальшивую монету.

Если мне случается улизнуть от себя, я вижу себя смутно, кладу перо и жду.

— Вы просто близоруки.

— У меня такое зрение, какое мне дала мать. Тут я бессилен.

— Но вы предложите вашу книгу издателю?

— Да, когда я ее кончу, но пока я не напишу слово «Конец», я не буду думать ни об издателях, ни о деньгах, ни об успехе.

Я не отрекаюсь от честолюбия. Этот огонь горит во мне, тлеет и все-таки не гаснет.

Человеку, влюбленному в правду, нет нужды быть поэтом или великим. Без всяких усилий со своей стороны он и поэт и велик.

Но хватит ли мне — не мужества (мужества хватит!), а каждодневного терпения?

* Тридцатилетний человек. Не то чтобы я считал этот портрет окончательным. Надеюсь, что в шестьдесят я буду совсем иным и начну писать портрет заново…