Александр Холин - Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

• Название: Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона
• Автор: Александр Холин
• Жанр: Прочие приключения

Само название романа – Адамантовый ирмос или хроники онгона – дословно переводится как «Бриллиантовый псалом или хроники адского пламени». Может ли церковное песнопение состоять из алмаза? И может ли оно сверкать адским пламенем, например, во время литургии? Весь вопрос в том, под каким ракурсом на это посмотреть. Ведь давно известно, что адское пламя очень часто сжигает человека изнутри. С одним христианским священником такое произошло как раз во время Богослужения. С чудесами мы сталкиваемся каждый день, только не желаем ничего видеть, мол, не может быть ничего такого, что человек объяснить не в силах. И всё же доступ к энергии Космоса люди чувствуют. Особенно из мирских людей к этому расположены писатели, музыканты, поэты, художники. Просто потому, что с параллельным Зазеркальем у них более короткая связь, благодаря духовному таланту. Вот поэтому с героем романа происходят странные вещи. Почему это так – никто до сих пор ответить пока не мог, но эта книга, может быть, приоткроет завесу Истины, недоступной пониманию человека. Герою приходится путешествовать по сгоревшим романам разных писателей. Кстати, курсивом отпечатаны чудом уцелевшие цитаты из давно сгоревших романов.

---

– Ну, прямо уж и исполнит? – не поверил Никита. – Он же не джин и не в кувшине.

– А тереть банку с верой надо. С любовью, – наставительно объяснил продавец. – Обращаться только с необходимыми проблемами и не надоедать попусту.

У студентов за пивной трапезой в уличном ресторане кто-то включил магнитофон, из которого голос Высоцкого авторитетно сообщил: «Меня недавно Муза посетила. Немного посидела и ушла…».

– Этот не уйдёт, – кивнул продавец на светящуюся банку, – только крышку не открывай.

– Ага, одиночная камера. Он что-то вроде джинна, что ли? – решил уточнить Никита.

– Я же говорю: Ангел! Бери, тебе даром отдам. Ты хороший парень, скрупулезный, так что Ангел у тебя не пропадёт. Это мой подарок от души!

– Странно! – поджал губы Никита.

– Что странно? – не понял торгаш. – Дарёному коню…

– Знаю, знаю, – перебил Никита. – Не то странно, что ты мне подарок делаешь, а то, что мне только что один художник, на тебя похожий, тоже подарил свою картину.

– Художник? – усмехнулся торгаш. – Подарил? Так радуйся! Подарку всегда радоваться надо, иначе ты за всю свою сознательную жизнь романы писать не научишься…

От студенческих столиков, аккуратно отгороженных спинами хранителей тела, раздался дружный хохот. Никита даже оглянулся в ту сторону. Видимо, гвоздь программы – именитый гость – веселил подрастающее поколение, на чём свет стоит. От него можно было ожидать что-либо подобное, тем более, в студенческой компании.

Никита невольно прислушался. Судя по всему, Сын Юриста был в ударе и возвысил голос свой с милой «юридической» картавинкой. Его стало хорошо слышно на добрых сто метров в близлежащих арбатских подворотнях и уличных ресторанах.

– Пора объединить все здоровые силы в Отечестве нашем, – витийствовал Жириновский. – Объединить всех истинных граждан Державы нашей вокруг единой святой идеи – назло любой мировой закулисе. Иначе – хана. Воспользуюсь этой скромной трибуной, я процитирую здесь, в порядке напутствия единомышленникам, заключительные слова из моей книги «Иван, запахни душу!»: «Я простой гражданин России. Я хочу помочь тебе, Иван. Давай вместе скажем, наконец: Хватит! Русский Иван больше не хочет, не будет, не позволит!».[12]

– Во даёт! – отметил Никита. – Ему бы ещё броневичок, как Ильичу Первому, или на худой конец танк, как Бориске Пропойце, – и революция в кармане. Да, мужик, давай мы с тобой, мужик! Мужик не хочет! Правда, неизвестно что, но не хочет! Конкретно не хочет! Поэтому, долой! Расстрелять! Призвать к ответу и заставить объяснить мировой закулисе… Новая революция… Новая власть… Всё это мы уже проходили в сотнях стран в миллионах эпох. Во имя чего? Выстругать новое свиное корыто для «отечественной закулисы»? Сам-то ты, Сын Юриста, сделал для страны хоть что-нибудь стоящее, кроме скандалов и пустопорожнего ора?

Меж тем торгаш принялся складывать банки в большую чёрную сумку. Никита всё ещё держал светящийся сосуд, не в силах решить: купить или не купить, как будто вездесущий принц датский снова патетировал из средневекового небытия трагическим шёпотом – быть или не быть?

– Извечная дилемма, – подал голос продавец. – Я и сам не ам, и другим не дам.

– Но ты не сказал, сколько я тебе должен? – возразил Никита. – У любого товара есть своя цена.

– Говорю же: тебе – даром. Бери, пока даю! – торгаш обиженно вскинул голову. – Беда мне с этими русскими, даже подарки готовы на зуб пробовать.

– Послушай, что это ты вдруг подарить решил? ангела?.. в банке?

– В банке, в банке, – подтвердил незнакомец. – Они больше ни в какую посуду не ловятся. А ты мне понравился, парень, вот поэтому хочу сувенирчик на память оставить. Можешь не благодарить, сейчас это тебе просто игрушка красивая. А потом, когда поймёшь, может, вспомнишь ещё да поклонишься.

Торговец уже сложил свой странный товар в сумку и, не спеша, зашагал к Смоленке, ещё раз кивнув Никите на прощанье. Тот остался стоять посреди улицы, держа в руках банку, переливающуюся холодными разноцветьями бликов, не зная, то ли радоваться нежданному подарку, то ли поставить её куда-нибудь к стеночке от греха подальше.

– Послушай! – закричал Никита вслед торгашу. – А как ты догадался, что я романы пишу?

Только торговец уже не слышал Никиту или сделал вид, что не услышал, продолжая прокладывать могутным плечом путь к метро в негустой толпе случайных прохожих.

Банка в руках жгла холодным светом, и хотелось от неё почему-то избавиться. Но затейливые блики, словно узоры калейдоскопа, завораживали волшебными рисунками, удивительным струистым мерцанием, и Никита решил оставить игрушку. В то, что там действительно ангел, верилось слабо. Точнее, совсем не верилось, хотя что-то там всё-таки светилось. Может метан? или гелий? или?.. Полыхающая огнями банка вполне могла оказаться побочным продуктом какого-нибудь грандиозного открытия или совсем не грандиозной ядовитости. А, может, она всё же не дешёвка? Тогда зачем торгаш её подарил? Ведь сначала продать хотел!

– Губит людей не пиво, губит людей вода! – жизнеутверждающе голосили студенты, а, Сын Юриста милостиво кивал в знак полного согласия. Его маститая тушка торчала посреди студентов, живо напоминая репейник на грядке. Потом он вдруг вскочил, встал в позу и зажурчал, совсем как обвальный водопад:

Подай, поэт, глоток прохладной лиры,
Я так устал от бешеной жары!..
Угрюмый мир моей пустой квартиры
Не отличить от сумрачной норы.[13]

Никиту слегка затрясло, где-то в недрах желудка стало нехорошо. Этого только не хватало! С биокабинками на Арбате проблема. Никогда бы не подумал, что от стихов…, то есть от зарифмованного текста, может быть нехорошо.

Душа истлела, сердце от исканий
Иссохлось, как пустынная земля…
Подай, поэт, приблизь предел мечтаний,
И в храме вечности тебя восславлю я!..
Всего глоток… Я шёл через пустыню,
Песчаный смерч засыпал мне глаза,
Моих следов не отыскать уж ныне,
Их занесла песчаная гроза,
А фляга вдохновенья опустела
Ещё за тем барханом суеты…

– Ага, – подумал Никита, – ещё одну такую флягу и атомной войны не надо. Вот в этом весь Жирик!..

Он кивнул неизвестно кому, и пошел, размышляя об ангелах совсем не ангельскими категориями, потому что иначе хана. Арбат уже не казался Никите таким уж странным и с десятком-другим художников-торгашей-офеней он был совсем не прочь встретиться мимоходом. А что, сразу жизнь принимает какие-то другие оттенки, и происшедшие события кажутся указательными вехами в непройденной дороге по болоту жизни.

Никита снова с любопытством взглянул на подаренную банку. Пятна в ней с наступлением темноты действительно сгустились, даже сами стали источать неуловимую радужную энергию. Смотреть на них было приятно. Световой калейдоскоп не раздражал, а наоборот, успокаивал и навевал воспоминания детства:

Свет лампочки ворвался в комнату непрошенной сиятельной волной, обличающей всех, на месте застуканных. Мама твёрдой поступью войскового старшины на параде маршировала по паркету к сыну, занявшему оборону на тахте под верблюжьим одеялом. Никита, глядя военный парад по телевизору, как-то раз примерил эту грозную шагистику военных к маминой – получилось в точку.

«Сейчас она устроит пар-Ад, – справедливо подумал Никита. – Нет, скорее всего, демон-страцию. Хотя хрен редьки не слаще». Чеканная поступь тапочек затихла совсем рядом.

– Сам отдашь или изъять?

И голос как у старшины. Никуда от неё не спрячешься. Но Никита лежал, не шевелясь под своим толстым верблюжьим одеялом с лиловым узбекским узором посредине: а вдруг пронесёт? вдруг поверит, что сплю?

Мама тяжело вздохнула, содрала одеяло и отобрала зажжённый фонарик.

Отобрала так же и книжку. Посмотрела название.

– «Три мушкетёра», – поджала мать губы. – Третий раз ведь уже читаешь. Поспал бы лучше. Завтра опять краном не подымешь.

– Мам, ну я только главу дочитаю…

Мама посмотрела на попрошайку с чуть заметной улыбкой.

– Всё, спать! И гляди у меня! – погрозила она.

Никита горестно вздохнул, опять с головой закутался в одеяло, всем своим видом изображая покинутость, одиночество не понятого обществом и непризнанного даже близкими. Ну, пусть не гения, где-то около, но непременно гонимого.

В комнате погас свет. Дверь затворилась. Мальчик ещё некоторое время лежал, напряжённо выслушивая тишину. Вот по коридору прошуршали мамины тапочки, неуловимо превратившиеся из пар-адовых ботфортов в мягкие кошачьи подушечки. Пора! Он змеёй скользнул под стоящее рядом с тахтой бархатное кресло, выудил оттуда другой фонарик, том «Графа Монте-Кристо» и снова с головой нырнул под одеяло. Жизнь продолжалась.

Угрюмый дождик до вредности педантично перечёркивал окно наискосок, Судя по всему, на заслуженный отдых он не собирался. Никита в мокрой куртке – забыл снять – сидел у письменного стола, держа в руках фотографию улыбающейся девушки. Милые глаза, милая улыбка… Кто она ему? Так, одноклассница, сидели за одной партой с первого класса. Именно тогда Никита взял на себя смелость охранять Верочкины бантики, что б никто не смел не то, чтобы дёрнуть, но даже подумать об этом.