Виктор Широков - Дом блужданий, или Дар божественной смерти

• Название: Дом блужданий, или Дар божественной смерти
• Автор: Виктор Широков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Наружность Ивана я описывал неоднократно, она не переменилась за полгода-год наших невстреч, а внешности его энергичной жены касаться не буду. Не раз уже опростоволосился, пройдясь шутя, любя, беззлобно по адресу супружницы небезызвестного Кроликова, другого моего земляка, вечного спутника Калькевича, его более удачливого соперника. Так вот, задетая за живое Кроликова-Галантер аж из себя выпрыгнула и подложила мне свинью: пьесу мою зарубили в новомодном театре "Под звездами" уже на стадии подписании договора, что ж, я если не умылся, то утерся. Впрочем, и Калькевич весь сегодняшний пьяненький свой треп целенаправленно сворачивал к булавочным уколам моего самолюбия. Так сказать, точечно: попробует лапкой и как блоха отскочит.

Калькевич - та ещё штучка: высокий сгорбленный старообразный субъект с руками длинными по-обезьяньи, узким туловищем, облаченном обыкновенно в поношенный свитер. Скудной седой растительностью на голове, где проплешины напоминают причудливостью африканские чудо-оазисы, о которых он обожает разглагольствовать в своих унылых очерках, которые для живости (все-таки у него есть литературный вкус) расцвечивает стихами акмеистов, сохранив к ним абсолютно юношеское тяготение. Лицо у него неопрятное, плохо выбритое, несмотря на приклеенную улыбку отталкивающее. Может быть, ещё и потому, что глаза глубоко всажены в предназначенные впадины и расположены чрезвычайно близко друг к другу, напоминая одновременно перископ и фантастическое ракообразное существо. Временами он заводит на лице усы или эспаньолку, но буро-желтая седина, сам цвет которой очевидно вызван постоянным табакокурением: сигареты, папиросы, очень изредка трубка, с которой Калькевич возится особенно чинно и благородно часами.

Разговаривать со мною он предпочитает явно свысока, с той долей иронии, которая вообще присуща полукровкам, чрезвычайно и болезненно кичащимся своим сомнительно-знатным происхождением (почему-то в подобных случаях, зуб даю, оказывается, что дедушка евонный был вовсе не замминистра тяжелой или легкой промышленности, а счетовод или вахтер из системы потребкооперации). Ирония моего приятеля с непременным оттенком желчного разлития была все-таки не благоприобретенным, а вполне врожденным рефлексом.

Ванины же рефлексы были куда проще: он взрывался при каждом удобном (или неудобном) случае и начинал, захлебываясь слюной, верещать нечто маловразумительное и якобы обидное для оппонента, так как дефекты речи и повышенное слюноотделение нивелировали смысл до элементарной прозопопеи типа "чмок-чмок", "чив-чив", поэтому я на Чепракова обижался крайне редко.

Впрочем, чувства мои никого из работодателей (даром, что они в свою очередь были такими же наемными работниками) не интересовали. Опять же в стране нашей партнеров порядочных днем с огнем не найти, есть только рабы и хозяева, холопы и господа, о чем никогда не говорится прямо, отчего и случаются повседневные трагедии. Так, если бы я сразу взял себе в дурную голову, что мой давний знакомец и очередной доброхот нанимает меня всего-навсего интеллектуальным лакеем, причем, именно интеллект лучше бы упрятать подальше и поглубже. А на первое место выдвинуть предупредительность и исполнительность (т. е. "чего изволите"), оставляя ум-разум хозяйской привилегией, всё было бы тип-топ и о'кей, как любят сегодня приговаривать наиболее продвинутые в смысле этикета особы.

Итак, передо мною забрезжил очередной лучик надежды. Мираж благополучия освежил иссохшие потрескавшиеся от жажды губы. Мне было обещано триста "баксов" в месяц в пересчете, естественно, на рубли за деятельность в качестве заместителя ответственного секретаря газетки и столько же в виде гонорара, причем, была обещана еженедельная полоса в полное владение.

Я тут же хоть и сумбурно пересказал вышеизложенное жене своей Маше и стал готовиться к новым обязанностям, "положение обязывает", - как говорят просвещенные французы. Пришлось немедленно постричься у домашнего парикмахера, для чего проволок своё тулово тремя этажами выше. Отгладил потертые джинсы, почистил ботинки и зубы, побрился. Умудрился при этом не перепутать ни щетки, ни кремы.

III

Происхождение мое туманно. Отцом моим считается критский царь Минос (до сих пор не могу называть его отчимом), но на деле я - сын Посейдона, в облике белого быка покрывшего (как и свойственно богу Титаниду, гораздого на сексуальные ухищрения и изыски) мать мою Пасифаю, дочь Солнца-Гелиоса, дотоле благонравную супругу Миноса. Ей внушила противоестественную страсть к чудо-быку разгневанная на неё Афродита. А, может, таким образом Посейдон отомстил Миносу за его гордыню и жадность, за то, что царь собственный произвол поставил законом для себя и подвластных. Впрочем, таковы многие властители, экс-президент Мангазеи Мельцин зело схож с Миносом.

Однако вернемся к нашим быкам. Несчастная женщина настолько распалилась от неистовой страсти, что уговорила искусного на все руки Дедала смастерить деревянную корову, во чрево которой и забралась, дабы исполнить волю богов. А темпераментный белый бык, не распознав обмана, покрыл деревянную корову и был таков. Между прочим, зачав, таким образом, меня, многогрешного.

Вообще-то бык кончил жизнь безрадостно. Геракл увёз его с Крита и отпустил на волю в долине Аргоса по повелению царя Еврисфея. Животное двинулось по Истму в Марафон, убивая попутно людей, как говорится, пачками и сотнями между городами Пробалинф и Трикоринф, что даже по древнегреческим меркам было чересчур, причем среди погибших оказался и сын Миноса Андрогей, решившийся сразиться с чудовищем. Спасая народ, на поединок с быком отважился Тесей, он ловко ухватил быка за смертоносные рога и победно проволок его по улицам Афин к крутому склону Акрополя, где и принес животное в жертву то ли Афине, то ли Аполлону.

Тогда же Минос и установил тягостную дань (плату за смерть сына своего Андрогея) - обязал афинян раз в девять лет (как раз в конце Великого года) присылать на Крит семерых юношей и семерых девушек. Их отводили в лабиринт, где бы их пожирал Минотавр, быкоголовое чудовище. Минотавр - кличка, прозвище, переводимое, как "бык Миноса". Подлинное мое имя Астерий или Астерион. Вообще-то от Миноса у Пасифаи немало детей: Акакаллида, Ариадна, Андрогей (убитый быком на афинском побережье), Катрей, Девкалион, Главк (который достоин отдельного рассказа, см. у Эзры Паунда "Идиллию о Главке" в моем переводе) и Федра. А от Гермеса она родила Кидона и от Зевса ливийского Аммона.

Когда моя мать родила получеловека-полуживотное, урода с человеческим телом, руками-ногами, но головой быка, повитуха хотела, было, уничтожить позорный приплод. Но Минос оказался на высоте, не позволил меня сактировать, умертвить. Только ограничил мои передвижения по Кноссу. Как иначе, каково было ему с его-то гордыней постоянно слышать (не людские пересуды, критяне боялись на царя и глаза поднять) от меня слюнявое мычание, явно неприспособленное для передачи осмысленных человеческих звуков: "Папа! Па-по-чка! Отец!" (разве что "Мама! Ма-мо-чка!" лепетал я с облегчением).

Не радовали его и мои детские игры, бодания едва прорезавшимися бугорками молочных рогов, бесконечные преследования, желание сопроводить отца на службу, в порт или на биржу. Там мне привольно игралось в прятки, благо, бесконечные коридоры, многометровые анфилады и уютные тупики многочисленных залов и комнат позволяли мне сие проделывать с истинно телячьим восторгом. Царский дворец, похожий на музей, менее подходил для шумных пробежек.

Дальше - больше. Хотя поначалу казалось - хуже некуда. Постепенно я отвык от растительной пищи, приохотиться питаться мясной. А потом и вовсе предпочел человечину. Смею думать, все-таки от безвыходности. Смутно помню, что мне как-то поднесли кружку сомы (колдовского напитка из грибов-мухоморов) и подсунули на закусь кусок вяленого мяса, оказавшегося человеческим. Проделала это безобразнейшая старуха-повитуха, имени которой я до сих пор не знаю. Уж не Медея-колдунья ли навела и здесь свои безжалостные чары?!

Тут-то и обратился вконец измученный Минос к Дедалу, бывшему афинянину, самому нашедшему на Крите убежище после случайного убийства своего племянника. Здесь, на острове, Дедал женился на критянке, родившей ему сына Икара, и продолжал с успехом ваять свои "ходящие" и даже "убегающие" статуи, эдаких протороботов. Дедал и выстроил для меня новый дом, вернее, подземелье, ходы в котором были устроены с таким расчетом, что входящие туда люди быстро попадали в срединное помещение, но уж обратно из лабиринта добраться до входной двери было невозможно.

Дом блужданий был назван лабиринтом. Дверь в него была открыта постоянно. Недостатка в любопытствующих поначалу не было, но постепенно темные слухи о пропавших здесь смельчаках стали очевидной истиной и наполнили сердца и головы критян бесконечным ужасом, а затем разнеслись по всей Элладе.