Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…

• Название: Если я забуду тебя…
• Автор: Роберт де Ропп
• Жанр: Историческая проза

Исторический роман о восстании иудеев против римлян, вошедшем в историю как Первая Иудейская война, и о разрушении Иерусалима войсками Тита в 70 г. н. э.

От переводчицы: переводился по заказу издательства «Параллель», но так и не был опубликован из-за изменения политики издательства. Иногда текст романа вызывает недоумение с исторической точки зрения и с точки зрения двойной морали автора. Впрочем, где это было возможно, я сделала комментарии, которые помогут восстановить истину.

---

Эта женщина, греческая куртизанка по имени Мелитта, имела немалые способности по чтению мыслей Домициана. Она была с Коса[66], темноволосая красавица, чья белая плоть была видна во всех подробностях через прозрачное одеяние, которое она носила. Ее соски были по моде куртизанок подкрашены, тело, выбритое от волос, было гладким, как алебастр. Вонзив зубы в спелую плоть фиги, она с набитым ртом ответила, что раз девушка уже прикована на арене, было бы замечательно, если бы я доказал, что стою ее, сразившись со зверем, которого на нее выпустят. Услышав это немыслимое предложение, я чуть было не всадил в живот этой юной шлюхи свой нож.

— Я пренадлежу к всадническому сословию, — в ярости крикнул я. — Я вместе с Титом сражался во время Иудейской компании. Я получил от него разрешение освободить любого пленника, которого захочу. И ты хочешь, чтобы я дрался, как простой гладиатор, на арене? Ты хочешь, чтоб я столь унизился?

— Разве это так унизительно? — спросил Домициан. — Разве великий Нерон не сражался часто на арене?

— Ты хочешь сравниться с великим Нероном? — язвительно поинтересовался я.

Он вспыхнул, и я понял, что попал в цель. Мелитте, чтобы скрыть смущение Домициана, предположила, что мое нежелание драться может быть связано не только с нежеланием унизиться.

— Должно быть ему не очень хочется встречаться со львом? — предположила она, презрительно глядя на меня из под длинных ресниц.

После этих слов вся толпа льстецов, окружавших Домициана, расхохоталась, и Домициан тоже присоединился к веселью. В ярости я заявил им, что четыре года подвергался опасностям во время войны в Иудее, и не особенно тревожусь о встрече с каким-то облезлым львом. Тогда он призвал меня доказать мои слова, а я попросил легионера одолжить мне щит и приготовился прыгнуть на арену. Но это не понравилось Мелитте, желающей, чтобы я погиб, и она спросила, будет ли справедливо, что у меня есть щит, тогда как у льва его нет. Домициан кивнул и велел мне вернуть щит легионеру.

— Мы должны быть справедливы к зверю, — заметил он. — Достоточно и одного меча. Смотри, я оставляю сцену тебе одному, и будет выпущен всего один лев.

Он приказал расковать других пленников, оставив на арене только Ревекку. Затем приказал выпустить дикого зверя, говоря, что желает мне противника, достойного моего меча.

— Я ставлю три тысячи сестерцией, — заявила Мелитта.

— На римлянина или на льва? — хором воскликнули они.

— На римлянина, — ответила Мелитта. — Видишь, как я верю в тебя. Сражайся получше, мой герой. Ты же не хочешь, чтоб бедная девушка лишилась всех своих денег.

Они засмеялись и начали заключать пари, в то время как я проклинал их тупую жестокость, которая делает развлечение из несчастья людей. А больше всего я проклинал издевку судьбы, которая сделала так, что Тит уехал из Кесарии в тот самый день, когда я так нуждался в нем, ведь если бы он был здесь, он без всяких споров велел бы освободить Ревекку. Однако было ниже моего достоинства тратить слова, споря с Домицианом или его греческой проституткой, так как он сочли бы мое дальнейшее колебание за трусость. Не посмотрев даже на их ухмыляющиеся лица, я сбросил тогу и обвязал ее вокруг левой руки. Затем, одетый лишь в тунику, я перепрыгнул через парапет и приземлился на песочной арене.

Как только я приземлился, Домициан дал сигнал рабам открыть клетку в дальнем конце арены, выпуская черногривого нубийского льва, огромного и свирепого вида, который сразу же помчался к Ревекке. Я поспешил встать между нею и зверем, который остановился в своем диком беге, огрызнулся и издал такой рев, что заполнилось криками толпы. Что то за новое зрелище? Почему римлянин вызвался защищать еврейскую пленницу? У тех, кто не спал, появился интерес. Те, кто спали, проснулись. С жадностью заключались пари, так как казалось, что исход этого состязания нельзя предсказать.

Я не мог оторвать глаз от зверя, находившегося передо мной, чтобы взглянуть на Ревекку, но я слышал непрекращающийся поток слов, изливающийся с ее уст, и не сомневался, что страдания, через которые она прошла, затуманили ее разум. Она пела отрывок из песни, которую слышал от нее четыре года назад на пиру у Мариамны.

Я сплю, а сердце мое бодрствует:
Вот, голос моего возлюбленного, который стучится:
Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя.
Потому что голова моя вся покрыта росою
Кудри мои — ночною влагою.
Я — скинула хитон мой, как же мне опять надеть его?
Я вымыла ноги мои: как же мне марать их?…
Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой ушел.
Я искала его, и не находила его.
Звала его, и он не отзывался мне.
Встретили меня стражи, обходящие город:
Избили меня, изранили меня:
Сняли с меня покрывало стерегущие стены…[67]

Она жалобно вздохнула и повторяла последние строки вновь и вновь. Моя душа была потрясена жалостью, и с яростным гневом я подумал о бесмысленности войны, бессмысленности убийств, мерзости жестоких игр, которые римляне считали нормальными и естественными. И вновь в моей двойственной душе произошло изменеие. Здесь на арене, под жестокими глазами сирийцев и греков я отверг доблесть Рима и вновь стал евреем — преследуемым, оскорбленным, призираемым, но все же с нечеловеческим упорством цепляющимся за свод законов, данным Богом, которые выше и благороднее законов римлян, что не стыдятся наслаждаться страданиями других людей и устраивать праздники из мучений беззащитных. И когда я стоял лицом к лицу со смертью, я вспоминал священное учение рабби Малкиеля, братство христиан и ессеев, достоинство Торы, благородство пророков. Я знал, что этот свет, берущий начало из еврейского закона, когда-нибудь поведет людей по пути добра и победит зверство Рима.

Все эти мысли мгновенно прошли в моем сознании. Огромный зверь понял, что я его враг и, зарычав, припал к песку, сузившимися глазами следя за каждым моим движением. Я осторожно сдвинулся в сторону так, чтобы когда он прыгнет на меня, он не оказался вблизи Ревекки. Кровь яростно бежала по моим венам, я бы с радостью заменил свой слишком короткий меч на тризубец и сеть, которой вооружены ретиарии, так как не представлял, как можно приблизиться к зверю и не быть разорванным его когтистыми лапами. Учитывая эти трудности, у меня не было времени на размышления. Лев бросился на меня, словно камень из балисты, рычащая масса из когтей и клыков, рот открыт, язык кроваво-красный. Я отпрянул в сторону и ударил мечом по горлу, но его спасла густая грива. Он вновь припал к арене. И вновь прыгнул. Его когти разодрали в клочья шерстяную тогу, которую я обмотал вокруг левой руки. Я отпрыгнул, намереваясь сохранить расстояние, прекрасно зная, что как только приближусь к зверю, то буду растерзан. Мой прыжек сделал так, что я оказался перед Ревекой, которая в мире безумия утратила представление о реальности. Лев зарычал и бросился на меня в третий раз, с такой силой прыгнув в воздухе, что я нагнулся под ним и увидел как тело зверя летит над моей головой. Со всей силой, которую я смог собрать, я по рукоять вонзил меч в кишки этой твари, распоров ему живот зияющей раной, так что неожиданно на меня обрушился ливень горячей крови и кишек. Огромное тело сбросило меня на землю к ногам Ревекки, а бьющиеся лапы, дико дергающиеся в смертельной муке, се время грозили покалечить меня. Я схватил зверя за передние лапы, напряг все силы, приподнял тело, а затем, сжав меч, вонзил его в горло льва.

Я не верил в неожиданную победу. Я был покрыт кровью, моя рука была расцарапана, кожа на бедре была содрана, но оказалось, что серьезных ранений у меня нет. Я сразу же бросился к Ревекке и снял цепь, которой она была прикована к столбу. Она стала очень бледной, а ее глаза приобрели странное выражение. Она не могла стоять и упала бы, если бы я не поддержал ее. Я поднял ее на руки, и тут ее длинные черные волосы упали назад, открывая рану на шее. Дикий зверь своем последнем прыжке ранил ее когтем, и из раны хлестал кровавый фонтан, который непрестанным потоком изливался на песок арены. Я отчаянно пытался рукой закрыть ее рану, но кровь продолжала литься на песок, который постепенно становился алым. Ревекка посмотрела на мое лицо, и в этот момент пелена безумия спала с ее глаз.

— Ты пришел, мой Цезарь, — слабым голосом произнесла она. — Я ждала тебя так долго, так долго. Останься со мной. Не бросай меня.

— Я никогда не оставлю тебя! — крикнул я, вытирая слезы, слепившие меня.

— Ты плачешь. Ты не рад видеть меня? Ты плачешь, потому что я грешна. Я убила своего ребенка, моего маленького Эли. Я убила моего мужа Иосифа, доброго человека.