Виктор Широков - Стихи разных лет

• Название: Стихи разных лет
• Автор: Виктор Широков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Ты прав, знаток любви, Стендаль, кристаллизируется чувство и обретает сердце даль, в которой без любимой пусто.

Течет по жилам чудный ток искрящихся переживаний.

Благоуханна, как цветок, любовь, а ты - всего желанней.

О, только б находиться близ, навек не прерывать мгновений; любая прихоть, твой каприз и полноправны, и священны.

Омытый зрением двойным, мир предстает в красе нетленной.

О, только б с ней; о, только б с ним навек не прерывать мгновений.

И как бы рок ни покарал, одно спасенье - сердцу вверься, любовь особенный коралл, растущий по законам сердца.

30.09.85

Дочери - 15 лет.

Джинсы. Модная прическа.

А в глазах - тревожный свет, характерный для подростка.

Сотни, тысячи проблем сложностью своей пугают.

Что там Брэдбери и Лем, здесь фантастика другая.

Поражаюсь каждый раз неприступности задачи.

Опыт взрослых - не указ.

Да и как ещё иначе.

Открывает новый мир дочь моя, кончая школу.

Не разученный клавир, а - дорогу в звездном поле.

Дочери - 15 лет.

Не споткнется ли дорогой?

Утром я смотрю ей вслед с очень родственной тревогой.

30.09.85

Ты помнишь: вечер, мой мундир и шум вокзала?

"Любовь изнашивается до дыр", - ты мне сказала.

Любовь изнашивается, как ткань.

Рано иль поздно.

Не плачь, не плачь. Ах, перестань!

Взгляни на звезды.

Что в бесконечной глубине горят беспечно.

В том очистительном огне пребудем вечно.

4.10.85

НОЧНАЯ СКАЗКА

Я люблю сиянье солнышка.

С ним надежней и вольготней.

И видны при нем до донышка чердаки и подворотни.

Ночью жутко: всюду гномики

( в лунном свете - голубые), сжав в руках покрепче ломики, мерят улочки кривые.

Ничего себе подросточки, мышцы вовсе не из ваты; тренированные косточки, лишь умишком щупловаты.

Ходят-бродят, уши домиком, ищут, что лежит похуже.

Вся мечта - немытым ломиком жахнуть исподволь снаружи.

Омерзительны их хитрости, их подпольные секреты.

Вот бы разом напрочь вытрясти их душонки, их кастеты.

Извести б гвардейский выводок, честным людям нет проходу.

Может, солнце все же выведет их на чистую на воду.

Встань же, круглое и красное, разгони всю темь собою, пусть над нами снова властвует только небо голубое.

11.12.85

ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ

Читаю Кочеткова.

Тяжелая судьба.

Но живо, живо слово и рифма не слаба.

Не потускнел твой гений, от времени не стих.

Сквозь толщу потрясений к нам твой прорвался стих.

"Баллада о вагоне" взлетит под потолок.

По всей стране в ладони твой первый сборник лег.

Избегнув катастрофы, вернулся ты домой; и эти чудо-строфы поднял над головой.

При людях - мягкость, робость.

Зато душа - стилет.

И вечно рядом пропасть, коль истинный поэт.

В клуб надевай манишку, и сам себе не лги.

Пусть чешут кулачишки бессонные враги.

У них одна забота - стереть бы в порошок.

Ведь бездари охота сказать: "И ты - не Блок!"

Но сгинут - сдохнут гады. Наступит Страшный Суд.

И все твои баллады читателя найдут.

На то и ищем слово, стирая пот со лба.

Читаю Кочеткова.

Завидная судьба.

14.12.85

Спит дочь моя. Так только в детстве, откинув одеяло, спят.

Спокойным сном легко согреться, забыться от пустых досад.

Пускай скребут под полом мыши.

Пускай скрипучая кровать.

Но можно мелкого не слышать и самому себе не лгать.

На чистом личике - ни тени.

Ни сожалений. Ни утрат.

Ах, дети, сверстники растений!

Недаром слово есть "детсад".

Я б тоже врезался с подушку, чтоб длилось чудное кино.

Пускай гоняет ветер стружку.

Шумит, кружась, веретено.

Пусть за окном бушует вьюга.

Спать от ненастья вдалеке.

Обняв подушку, словно друга.

Бесхитростно. Щекой к щеке.

25.12.85

ВЕРХНЕВОЛЖСКАЯ НОЧЬ

Черны деревья вкруг турбазы.

Сплошные черные стволы.

И ветерки свои рассказы плетут уже из-под полы.

Все на виду. Полоска света прижата крепкими дверьми.

И только старая газета шуршит в посылке из Перми.

Погас фонарь над главным входом.

Лишь аварийный "светлячок" предупреждает: за народом накинут до утра крючок.

Напрасно вызывают к Волге девчат бродяги-сквозняки.

Ночного эха недомолвки им будет слушать не с руки.

Напрасно редкие машины стирают шины на шоссе.

Одни сосновые вершины готовы с ними пить глясе.

Пусть лунной ложкой смешан кофе из снега, сумрака и льда; лишь главные ворота профиль сумеют повернуть сюда.

И только на заре, процежен сквозь марлю редкую оград, напиток будет взбит железом ломов, ободьев и лопат.

Когда окрестная обслуга начнет свой утренний бедлам, тот кофе разопьет округа с вином рассвета пополам.

И распахнув входные двери навстречу вилкам и ножам, опять не вспомнит о потере толпа приезжих горожан.

В столовую за сменой смена влетит, и каждый будет рад светло-коричневой подмене; всегда понятней суррогат.

Займут людей поездкой долгой, экскурсионною гульбой...

И только Волга, только Волга останется сама собой.

25.12.85

ДОРОГА В ГОРОДНЮ

Мы утром вышли в ранний путь...

Дорогою окольной внушал я дочке, что взглянуть пора на колокольню; что церковь красит Городню с пятнадцатого века; что стыдно спать пять раз на дню, когда ты не калека.

Не соглашалась ни за что идти в селенье дочка, дубленка будто решето не держит ветерочка.

Ее пугал не холод зим, когтящий лютым зверем, а то, что в книжный магазин я заглянуть намерен.

Она читала мне мораль, мол, сед, а все туда же: полночи белый лист марал и стал чернее сажи.

Потом готов сидеть полдня над старой книжкой Блока, а ей - ни слова, хоть родня; ей очень одиноко.

Была турбаза в декабре забита стариками, одни деревья в серебре девчонок завлекали.

Хотя б подружку в свой заезд,

Аленку иль Сюзанну, то был бы общий интерес взамен сплошных терзаний.

Что мне ответить? Чем мне крыть подобные запросы?

Не пара рук, тут пара б крыл могла обезголосеть.

Из-под сапог летела пыль.

Был уголь здешней метой...

Я по дороге ей купил пирожное, конфеты...

Была дорога далека.

К тому ж с шоссе ни шагу.

Сейчас легко с черновика на белую бумагу перенести путь с грузом пут под леденящим ветром, когда машины рядом рвут тугие километры.

О, как же ныла и кляла мою страстишку дочка!

А я молил: вот до угла, потом до бугорочка дойди... И встанет Городня веселыми домами, и оба-двое мы, родня, пройдем меж их рядами.

Так и случилось...Важен пыл не только для таланта, но - цель достичь. И я купил словарик музыканта.

Потом, куда душа звала, давным-давно не в ссоре, прошли мы к церкви, что была, конечно, на запоре.

Сверкали златом купола, и небо было чище над скромной тропкой, что вела на местное кладбище.

Там бомж и протоиерей, крестьяне и солдаты лежали рядом; их тесней объединяли даты.

Они одни видали сны, в верховье Волги жили...

Мы тоже веточку сосны на холмик положили.

За описанье не берусь обратного маршрута; но приоткрылась дочке Русь хотя бы на минуту.

Я думаю, что поняла она (я, впрочем, тоже): дорога - к Родине вела, пугая бездорожьем.

И надо не бояться зим, идти с открытым сердцем, найдется книжный магазин, где можно отогреться.

Найдется красное крыльцо, где не важна монета; найдется красное словцо не только для привета.

26.12.85

ПЕС И КОТ

Новогодняя быль

1

Еще не начало смеркаться, ещё под крышами натек, как будто мог декабрь сморкаться в огромный носовой платок.

Начало мало эстетично, но вся зима была больна, и было ей глотнуть привычно стакан рассветного вина.

И было вдоволь аспирина, что растолченный в порошок, слежался снегом по низинам и шел на вынос хорошо.

Предновогодняя шумиха совпала в нашем доме с тем, что со зверьем хлебнули лиха мы в духе общих перемен.

Был быт налажен и устроен, в дому царил философ-пес, и он был дьявольски расстроен, когда котенка я принес.

О, это целая новелла, как кот нашелся, как везли, как дотащили неумело и чуть себя не подвели.

Так вот: котенок черн, как сажа, черней, чем ночью небосвод, был главной дочкиной поклажей, предметом споров и забот.

Его нашли мы в Верхневолжье под полночь в смешанном лесу; и вновь символикой встревожен держу я время на весу.

При общей дьявольской окраске котенок был безмерно мил.

Его создатель без опаски на шейку бантик нацепил.

Был бантик бел, и тоже белым мазнули брюшко, и легко подушки лап покрыли мелом

(а может, влез он в молоко).

Так вот: безжалостной рукою судьбы (моей!) кот вдвинут в дом; и флегматичный от покоя пес начал понимать с трудом, что столь обжитое пространство как пресловутая шагрень имеет свойство уменьшаться и каждый час, и каждый день; что ни кусок сейчас - то с бою; что ласку следует делить с пришельцем; что само собою кот будет драться и дерзить.

В самом спокойствии кошачьем есть вызов приземленным псам - им не дано соприкасаться так с небом, спринт по деревам.