Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

• Название: Татуиро (Serpentes)
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Третья книга трилогии ТАТУИРО

---

— Мене, мой муж, — сказала безымянная. Поискала рукой и, погладив по широкой пояснице, обняла, — мне холодно без твоего тела, — она дышала ему в бок, и он снова подивился тому, что всякий раз, как думает о последней трубке, безымянная просыпается. Протягивает руку и не даёт уйти в тоскливые мысли.

— Спи, лесная земляника, я только попью воды, — он протянул руку, нащупал тыкву с длинным горлом.

— Это имя? — она засмеялась, и Большой Охотник, до того светивший безжалостно, протискивая бледные пальцы в щели стен, потускнел, прячась за невидимые облака, — мне нравится, красиво.

— Нет ещё. Не имя.

— Мне нравится, — она снова засыпала, и рука слабела, откидываясь от его бока. А потом вдруг сказала сонно:

— Утром позови Бериту, пусть даст тебе трав… для спины…

Он кивнул, удивляясь тому, что всего руку и руку и ещё одну руку дождей тому, она лежала в животе матери, а вот теперь чувствует его боль. И не отодвигается, засыпая.

Утром… Нет времени на Бериту утром. Рассыплется на двери хижины мастера Акута последний знак из перьев ворона, и он придет, принесёт защиту от своих снов. Может, наврал про сны. Но вождь знал — и во лжи есть знаки. И не хотел рисковать собой, а особенно этой, что спала рядом — без имени, но с круглым животом, в котором — его сын.

Глава 17 Ахашш

Старый Мир принадлежал Мудрым и был сплетён из двух частей. Утро и вечер, день и ночь. Всё имело свою тень и своё отражение. У каждой реки есть исток и есть устье. У каждого моря волны и дно, берега и середина. Мудрые хранили землю и наблюдали за ней. Днём на землю смотрело жаркое око Эуха, а ночью сверкал белый глаз Ноашши. Там, где смыкались начало и конец, на линии, которая держит море и небо, Эух и Ноашша встречались. И после каждой встречи на земле рождалось живое. Мудрые давали имена новым деревьям, тварям, ветрам и дождям, происходившим от встреч.

Сильные рождённые получали слабых рождённых для своей еды, а для слабых была трава. Так должно быть, знали Мудрые. У всего есть своё начало и свой конец, своя голова и свой хвост.

Мудрый из Мудрых, чьё имя было на языке мудрых Ахашш, думал. Он думал, потому что был рождён для этого и ни для чего другого. Он ел, чтобы голод не мешал ему думать. Совокуплялся с жёнами, чтоб тело его работало размеренно и не отвлекало от мыслей.

Ахашш жил в лесу и каждый день, выходя на свет Эуха, выбирал себе место для мыслей и шёл в него. Думая, видел, что мысли превращаются в тварей. А твари, что уже рождены, меняются от его мыслей. Он думал о том, что вода в реке стекает в море, и так оно и было. Он думал о том, что тело его нуждается в еде, и тогда лесные звери сменяли жизнь на смерть, и их начало превращалось в конец.

Ахашш понял, он — сильнейший. Он меняет всё, но нет твари, что изменила бы его самого. Значит он, Ахашш — начало всему, чем полон мир. И тогда он задумался над главным — кто кого родил в самом начале? Мир вокруг родил Мудрейшего? Или сам Ахашш родил этот мир? Он был стар, очень стар, но чувствовал это не телом, а разумом. Он не видел рождения мира в тумане воспоминаний, но помнил всё, и потому туман не мог быть признаком старости Ахашша. Значит, думал Ахашш, лёжа на траве и прислушиваясь, как превращается в его тело жирная антилопа внутри, значит, мир тогда был только начат. Но если я помню туман его начала, значит, я старше Мира…

И поняв это, Ахашш встал, опираясь телом на мягкую траву и твердые скалы, огляделся вокруг на созданные им равнины, полные антилоп и коз, сельву, рвущуюся от тяжести ягод и плодов, на море, в водах которого прыгала рыба, и сказал всему:

— Я, Ахашш, Мудрейший из мудрых, хозяин земли и воды, неба и бездны, я создал всё!

И все твари шли поклониться Ахашшу. Никто не мог уйти от глаз Ахашша. Из каждого глаза его тянулись ловчие нити, и стоило Мудрейшему посмотреть в глаза любому созданию, — без толку было уворачиваться. На концах нитей Ахашша жило начало смерти. А конец её был в рту Ахашша, где среди семи рядов блестящих зубов гнулись иглы клыков с прозрачными каплями на каждом. Ахашш выбирал себе еду из живущих, и никто не мог прервать порядок.

Жёны Мудрейшего приносили детей, и жизнь Древнего мира текла, как река, — от своего начала к устью.

А Мудрый Ахашш, как и было заведено им, каждый день выходил туда, где мысли его думались лучше. И мир жил, не меняясь, ещё много веков.

Но всё, что имеет начало, имеет и конец. И Ахашш, дважды увидев, как пересыхает море и на его месте появляется пустыня, сумел обдумать весь мир и понял, что он устал. Мир продолжал жить, и птицы дрались на деревьях; сыпля древесную труху и скорлупы орехов, кричали обезьяны, и по-прежнему шли твари, избранные им в пищу, склоняя головы. А Ахашшу становилось всё труднее искать те места, в которых правильно думалось. Или он обдумал всё? Или пришла его старость?

И тогда Ахашш склонил голову перед той мыслью, которую надо было обдумать давно, но он всегда отводил ей дальнее место, пока она не осталась одна. О конце всего. Ведь каждое начало приходит к концу. И, значит, Ахашш, бывший началом, родивший мир из тумана своей памяти, тоже идёт к своему концу?

Ахашш не мог гневаться и не мог грустить. В нём был разум и ничего, кроме разума. Но, вместо гнева и грусти, Ахашш мог испытывать неудобство и голод. Мысль о конце была подобна тоске голодного тела. И потому нужно додумать её, чтобы суметь найти выход.

В тот вечер Ахашш не стал есть пришедшую горную козу. Он ушёл от семьи и от своего племени. Далеко в горах лёг среди раскалённых скал. Он думал о том, что его дети — они начало. И после его смерти, они будут жить и родят ещё детей. Но если есть начало у племени, то придёт и его конец. Дети и дети детей останутся в прошлом.

Он покачал головой. Разум его бился в клетке, стены которой были сплетены из двух половинок — начало, конец, начало, конец. И Ахашш подумал, в первый раз в своей долгой жизни, что нужна бесконечность, и она должна быть всегда, идти вовнутрь, вверх, вниз, в его голову и вокруг него, куда хватает глаз. А это значит, что он, Мудрейший Ахашш, должен сам разрушить созданный им мир и его правила. Или убить себя, чтобы позволить свершиться бесконечности.

И тут древний Ахашш первый раз испытал боль не тела, а боль от мысли, что стала разрывать его голову. Он раскрыл пасть и закричал, поднимаясь над кустами. Оглядывал витки своего мощного тела и видел — вот голова, а вот хвост, и этим он кончается. Тогда он лёг, слушая огромную боль в голове, не знавшей боли, свернулся и приготовился умереть.

Но послышался чужой голос. Кто-то шёл, распевая песню. Не тварь, потому что Ахашш не хотел есть и не смотрел, протягивая из глаз ловчую нить. Кто-то чужой, незнакомый шёл просто так. С туманом в глазах Ахашш увидел над собой смутную фигуру. Создание спускалось со скалы, держа на плече тушу горной козы. Оно присело рядом и, замолчав, смотрело на длинное тело Ахашша, на его потрескавшуюся, расписную шкуру. А потом, проговорив что-то, покачало круглой головой, и во рту были видны маленькие зубы без клыков. Пальцами, как у лесной обезьяны, но ловкими, существо распутало веревки на ногах мертвой козы и положило её у головы Ахашша. Подвинуло мясо поближе.

— Ты поешь, — сказало оно, и от незнакомых слов в тело Ахашша, в его голову вдруг потекло мягкое тепло, будто утренний свет Эуха, — нельзя лежать голодным, а то тебя найдут вороны и грифы.

Оно ещё раз показало зубы, не укусить, а по-другому. И ушло вниз, треща кустами и громко говоря певучие слова, подражая птицам.

Проголодавшись, Ахашш съел козу. И когда её смерть напитала тело, пополз вниз, по следам странного создания. От следов пахло голодом, и Ахашш знал: запах приведёт его туда, где оно живёт. А там Ахашш найдёт себе место, чтобы думать новые мысли о тех, кто отдаёт свою еду чужому и после уходит голодным, но поёт, как птица.

— Пока текут реки и моря поднимают шкуру волн, пока закрывает багровый глаз Эух и сменяет его холодная Ноашша, мудрый Ахашш остается мудрейшим среди разумных. Хотите знать, что было дальше?

— Дальш-ше…

— … Сильны мышцы Ахашша, и коза согрела изнутри его тело. Он шёл с величавой мерностью, держа ноздрями запах, а памятью — очертания твари. Неслышимый, как утренняя роса, и могучий, как темнота ночи.

Позади остались скалы, и трава становилась сочней и гуще. След привел его в долину, по краям которой росли старые деревья. А в чаше её стояли логова, но не вырытые в скалах или земле. Разум Ахашша охватил это, пополнив картину мира. Он обвился вокруг толстого ствола, приняв цвет листьев, и ждал.

Эух вставал и шёл, клонился к верхушкам деревьев. Ноашша лила свет из круглого глаза. Эух, пройдя бездну, снова выглядывал и воцарялся. Ноашша ночь от ночи прикрывала белый свой глаз до тех пор, пока не уснула совсем…

Много увидел Ахашш, не закрывающий глаз и ума. Неуклюжие твари, ходившие, как еда, умели менять мир тем, что называли руками. Безобразно членённые отростки хватали любые предметы, и твари возводили себе пещеры на ровных местах, плели ловушки для зверей и собирали плоды с деревьев не пастью, а — руками.