Ника Муратова - Гавань разбитых ракушек

• Название: Гавань разбитых ракушек
• Автор: Ника Муратова
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Детская проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28778-9

Можно ли простить мать, которая оставила ребенка в детском доме? Можно ли простить любимого мужчину, если ты узнала, что любовница ждет от него ребенка? Где должна быть граница, отделяющая человеколюбие и принципиальность, осторожность и трусость, преданность и предательство? На эти вопросы у Ольги Пановой не было ответа. До тех пор, пока она не начала работать в Фонде помощи развивающимся странам Африки. Трагедии других людей, жизнь вдали от дома, соприкосновение с иной культурой помогли ей подойти совсем близко к ответу на самый волнующий вопрос и разобраться в себе. Не успела только одно — разобраться в близком человеке…

---

Отвернулась. Прислонилась спиной к его прохладной спине.

— Кто родился?

— Никто.

— То есть?

— Выкидыш. Или аборт. Не знаю.

— Жаль.

«Жаль» относилось к такому множеству вещей на самом деле, что они оба замолчали. Любое следующее слово будет началом нового витка.

— Пора двигаться, — сказал он.

Ольга кивнула. Пора.

* * *

Я — река. Я — сладкая вода мудрой реки. Я огибаю горы и извиваюсь в долине, я разбиваюсь на мелкие реки в густом лесу и вновь сливаюсь в единую широкую водную гладь. Я ласкаю руки уставшим женщинам и возвращаю им силу. Я целую лепестки цветов, брошенных одинокими девушками в воду, и ветер несет их на губы будущих женихов, завораживая магическим ароматом. Я отражаюсь в зеркалах на алтаре у берегов моих, я вкушаю сладость меда, поднесенного бесплодными женщинами, и в чреве просительниц зарождается новая жизнь. И я знаю, что чрево — это лишь место, гнездо, где ребенок получает жизнь. А потом его судьба зависит не всегда от тех, кто его породил. Зависит от тех, кто его растил.

Та, которая меня вырастила, доживала свои последние годы и очень устала от жизни. Я тогда не знала этого, я думала, это я такая беспокойная, что выпила из нее все соки. Наверное, она тоже это иногда говорила, а я верила. Но она любила меня. Мы были разные, во всем, до последней мелочи. Она любила порядок во всем, я его ненавидела со времен казенных домов. Она считала, что люди заслуживают любви, я думала, что они не сделали мне ничего, чтобы доказать правоту ее слов. Она думала, я сильная. Я плакала по ночам в подушку, чтобы не разбудить ее. Она грозилась отдать меня в интернат, когда я не слушалась ни единого ее совета, я запиралась в ванной и голодала. Так мы и жили. И все же она меня любила. И она была честна со мной. Она дала мне право самой решать, что мне делать со своей жизнью, и право знать, кто есть кто. Она не скрывала, что будет трудно, но никогда не отказывала в поддержке. Я падала, она меня поднимала. Я страдала от насмешек сверстников, она говорила, что все пройдет. И все проходило. Год, другой, и глупые мальчишки и девчонки находили иной объект для насмешек, оставив меня в покое. Пара разбитых носов и лучшие результаты в классе, и тебя уважают и побаиваются.

Я бы хотела помнить, что я была красивым ребенком, прелестной девочкой и любимицей. Но это было не так. Может, я и была красивой, но красоту черного утенка не оценишь, поместив его среди белых лебедей. Я была другая, и тогда для меня это означало только одно — уродство. Я ненавидела свою кожу, свои губы, нос, волосы. Я стягивала волосы так туго, что они казались гладкими. И ничего не помогало. Я все равно была другая. А потом что-то случилось, что-то переломилось, и мне стало все равно. Я не обозлилась, не ополчилась против всего мира, но мне стало совершенно ясно, что мир просто-напросто несовершенен и я лишь часть его. Я стала искать свою дорогу. Та, что меня вырастила, гордилась моей уверенностью. Гордилась настолько, что, когда стало ясно приближение смерти, она рассказала мне все о матери и дала телефон. Ты сама решишь, что делать, сказала она.

Решить я так и не смогла. Та, что меня родила, была чужая мне. Я не знала, увижу я от нее любовь или отвержение. Последнее казалось мне более вероятным, и потому сделать вид, что я глупая незнайка, казалось легче. У той, что меня родила, была другая жизнь, и ей было кого любить. Для меня места по-прежнему не было.

Как и многие, у кого на глазах долго умирает близкий человек, я после смерти той, что вырастила меня, решила стать врачом. И уже в институте встретила наконец-то братьев и сестер по крови. Они приехали издалека и держались вместе. Веселые, улыбчивые, пускающиеся в пляс при первых звуках музыки, дрожащие от непривычного холода зимой и оголяющие прекрасные тела летом. Это казалось чудом. Мы были похожи, мы были вместе, и у меня закружилась голова. Я думала, что нашла свое племя, свою семью. Что теперь мне необходимо просто попасть туда, к своим, и все будет хорошо. Я не буду оглядываться и разгадывать оттенки удивления в глазах, я смогу просто жить. Решение казалось таким простым путем к счастью, таким правильным, что сомнений не было. На белой земле меня ничего не держало. К черной земле меня тянуло, как магнитом.

Глава 25

Ольга отказалась ехать вместе с Денисом в Дакар. Попросила дать ей возможность одной съездить в Маракунду.

— Мы встретимся в Дакаре. Я прилечу туда субботним рейсом.

— Я могу поехать с тобой.

Она упрямо качала головой. Нет, ей надо поехать туда одной.

Денис поехал прямиком в Дакар, а Ольга пересекла границу в Картонге и оттуда наняла такси до Маракунды. Путь, который она не раз проделывала, показался ей незнакомым. Дети, играющие в пыли у дороги, с любопытством разглядывающие белое лицо в окне машины. «Тубаб, тубаб!» Она улыбнулась. Женщины, толкущие рис в своих дворах, обрабатывающие рисовые поля, бесконечно занятые и уставшие, но при этом такие красивые, нарядные. Это была их земля. Они с интересом слушали рассказы приезжих о далеких странах и другой жизни. Но они слушали это абсолютно без зависти. Как если бы землянину рассказали о другой планете, где питаются облаками и передвигаются на каплях росы, он бы подумал — да, интересно и красиво, но мне и здесь хорошо. Так и они, чернокожие женщины с блестящими лицами и туго сплетенными косичками, они признавали только свое место. И даже те, кто уезжал на заработки, по-прежнему душой и сердцем принадлежали Африке. Мама Африка. Так они называли свою землю. Так оно и было.

Ольга проезжала мимо тесных хижин с развешанным пестрым бельем во дворах, мимо крохотных ларьков с треснутыми грязными стенами, с покосившимися дверьми из кусков шифера, с амбициозными вывесками: «Мировой центр торговли», «Первый в мире магазин запчастей», «Империя стройматериалов». Она вновь улыбалась. Мимо проносились лица усевшихся вдоль дороги торговок орехами. Рядом с одной из них Ольга остановилась и купила пакетик орехов. В пыли рядом с торговкой играли две девочки-близняшки лет трех. Играли в куклы, но своеобразно. Вместо куклы у них была маленькая пустая коробка из-под сока, который они вдвоем высосали до последней капли. Эту коробку девочки по очереди завязывали друг другу на спину маминым платком, совсем как взрослые носят в Африке детей, и укладывали спать, напевая песенку. В их воображении эта коробка была самой что ни на есть настоящей куклой. Ольга вытащила из сумки пачку печенья и фруктовые пастилки и протянула близнецам. Девочки улыбнулись и смущенно спрятались за мать.

Поехали дальше. Мимо полей, мимо тенистых бантаба с группами отдыхающих в тени мужчин. Они переливали аттаю из стакана в стакан, словно это было самым важным делом дня. Им не было дела до чужих проблем. Ядерная война на другом полушарии взволновала бы их куда меньше, чем драка между женами в соседнем дворе. Когда по местным новостям показывали войну в Ираке, они качали головами и осуждали агрессию воюющих. При этом, если речь заходила о междоусобицах в Африке, они улыбались и разводили руками — мы, африканцы, никак не угомонимся.

Ольга ощущала, что у нее словно открылись глаза. Пелена спала. Она наконец-то увидела их — африканцев. Увидела не глазами приезжей белой иностранки с толикой снобизма и зашоренным мышлением. Увидела глазами друга. А может быть, глазами Лары? Кем была для них Лара? Кем были они для нее? Болью, открытием, обретенной семьей или навсегда чужими, так и не решившимися принять ее в свои объятия?

Там, где дорога вновь подошла к реке, Ольга попросила водителя остановиться.

— Жарко. Я хочу умыться.

Присела на берегу и плеснула на лицо прохладной солоноватой воды. Как и во всех реках ближе к океану, вода не была пресной. К Ольге приблизилась женщина с корзиной, полной рыбы. Ольга улыбнулась, пробормотала благодарность и отказалась. Женщина не стала настаивать, но пристально посмотрела на Ольгу. Затем запустила руку в подвернутый подол юбки и извлекла оттуда несколько ракушек палевого цвета, тонких, но очень прочных.

— Сделаешь себе ожерелье, — перевел водитель слова торговки.

— Скажите ей спасибо, — попросила Ольга.

— Она говорит, что печаль хорошо уносится водами реки, надо только отдать ее им.

— Она поклоняется богине Ошун?

Женщина переспросила и удивленно пожала плечами.

— Нет, она никогда не слышала о такой. Она мусульманка.

Ольга кивнула. Вытащила деньги из сумочки и протянула торговке. Та взяла, ловко спрятала их на груди. Помахала рукой и пошла дальше, неся корзину на голове. Ольга села в машину, аккуратно завернув ракушки в салфетку и спрятав в сумку.

В Маракунде ее приезду удивились. Думали, что она уехала навсегда. Ольга объяснила, что не знает, когда еще сюда приедет, и хотела бы еще раз со всеми попрощаться. Они улыбались, тепло и дружелюбно. Они были рады ее видеть, их жизнь ее приезд не менял, она была гостьей. Гостьей их микромира.