Георгий Вернадский - Русское масонство в царствование Екатерины II

• Название: Русское масонство в царствование Екатерины II
• Автор: Георгий Вернадский
• Издательство: «Ломоносовъ»
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91678-215-8

«Русское масонство в царствование Екатерины II» — первая крупная работа Георгия Вернадского. Она была написана как магистерская диссертация под научным руководством В. О. Ключевского, а затем, в 1917 году, незадолго до того, как революционное лихолетье вынудило автора покинуть родину, вышла из печати. Деятельность русских «вольных каменщиков» описывается в книге во всех подробностях — от возникновения масонских лож до их официального запрещения указом Екатерины II. Как и все труды Г. В. Вернадского, «Русское масонство…» отличает глубина проникновения в тему: большое внимание уделено западноевропейским мистикам, на чьих идеях выросли русские масоны, психологии русского общества второй половины XVIII века, взглядам на масонство Екатерины II, Павла I и первых вельмож государства. Георгий Вернадский (1888–1973) — крупнейший историк русского зарубежья, профессор Йельского университета, сын великого мыслителя Владимира Вернадского.

---

Хозяйственными делами ложи заведовали экономы. Сперва эту обязанность вьполнял Краббе, принятый «для одобрения» в почетные члены ложи. Эконому полагалась «за его присмотр и труды» третья часть из сборов с биллиарда и, вероятно, карточной игры. В конце 1774 года ложа избрала из своих членов трех экономов (весной 1775 года ими были бр. Бардвик, Машмейер и Кентер).

В ведении эконома находились «служащие братья», на которых лежала забота о внешнем устройстве ложи. В Урании их было четверо. В самый день открытия, 16 марта 1773 года, ложа постановила «производить служащим брату Клинку по 2 рубля, Дмитрию и Никитину по рублю каждый месяц, а брату Степану каждый раз, когда он в ложи будет работать, по 50 к.». В марте 1775 года Клинк сделался очень дряхл, и на его место был намечен «паришных дел мастер» из Ревеля Якоб Штам.

О брате Степане известно, что карьера его не была блестящей. В декабре 1773 года «по предложению почтеннейшего мастера ложи» он был «осужден всею ложею за его пьянство и безобразный поступок во время первого четверократного собрания Провинциальной Ложи, чтобы лишить его шесть раз получаемого от ложи награждения и стоять на коленях у двери во время столовой ложи»[80].

Своих служащих братьев ложа брала с собою на празднества, устраиваемые совместно с другими ложами. Так, в письме А. Гесселя было выражено желание членов ложи, чтобы на торжестве Иоанна Крестителя в Провинциальной Ложе «их поместить к одной части стола, дабы им способнее иметь услугу от своих братьев служащих, чего они, бывая рассеяны, почти всегда лишались».

Тайна, которую масон клялся никому и ни под каким видом не открывать, — не бывала открыта и ему самому, по крайней мере в низших степенях Елагиной системы.

«Ты слышал, может быть, — говорил мастер новопринимаемому ученику, — что какое-то таинство между масонами хранится, поощрен был к приобретению оного побуждением любопытства, сродного человечеству, а ощутив сего дни многие ко искушению тебя истощенные опыты, уповаешь может быть найти в стенах храма нашего нечто чрезвычайное; но тщетно, любезный брат, сие воображение тебя прельщает!»

Объяснения приходилось ждать от степени товарища. Однако принятый в эту степень узнавал из слов мастера, что товарищество «дается ему не для приобретения великого таинства, но для вящей скромности». Устанавливая законы содружества, царь Соломон «не отличил товарищей от учеников великим таинством».

Оставалось ждать мастерской степени. Новопринимаемому мастеру обещано бывало истолковать это «сокровенное от учеников и товарищей таинство». Перед ним должны были раствориться «врата храма Соломонова», и он мог узреть «внутреннее хранилище». После торжественного предисловия принимаемому рассказывалась (а частью, при его сотрудничестве, и разыгрывалась) «история о Гираме», мастере, строителе Соломонова храма; Гирам убит был изменниками-товарищами, тщетно желавшими узнать от него мастерское слово. Тело стойко умершего за свою тайну Гирама найдено было другими мастерами, и преступление было обнаружено; своей смертью Гирам дал вечный образец и урок всем вольным каменщикам.

Прослушав легенду, новый мастер не знал, однако, раскрыта ли ему теперь вся тайна, которая есть в масонстве; ему делались прозрачные намеки, что только на высших степенях ему действительно откроют «конец и начало наших похвальных действий в священных работах».

«Конца и начала» не распутывала, однако, ни одна степень Елагиной системы. Раздраженное любопытство рядового масона так и не находило себе исхода. Бесконечное число раз повторяемый ритуал под конец приедался и надоедал, из важного делался смешным. Трепетное отношение к священным актам быстро сменялось будничным разочарованием. К строгим требованиям ритуала начинали относиться, как к докучной «привычке», с иронической, еле сдерживаемой улыбкой, — а иногда и вовсе не считали нужным скрыть эту улыбку[81].

Как только спадал с масонства покров святости, раскрывались уста масонов, которых не могла замкнуть и страшная клятва. О всем, что делалось в ложе, свободно болтали за ее дверью — даже между профанами.

По этому поводу В. И.Лукин подал особое заявление в свою ложу. «Примечено им и многими другими братьями, когда в нашей ложе кто из масонов в члены или из непосвященных желающими в наше общество предлагаемы бывают, то о том, до вступления и приема их тотчас за ложею известно, и между братьями масонами с недовольной осторожностью и в неудобных местах говорят, отчего… желающий в общество наше претерпевает досаду от своих ближних и иногда отвращается от своего намерения». Посему решено, что «имеющие предлагать непросвещенных, предложение свое не прежде имеют объявить, как по закрытии л. и выходу прочих братьев в оставшемся для того комитете» (из чиновников ложи)[82].

Не найдя в Елагином катехизисе достаточной духовной пищи, привыкнув к странными обрядам во время бесчисленных «ресепсий», братья начинали из священных актов делать иногда употребление вовсе не священное.

Сенатские канцеляристы Ильин и Петров, воспользовавшись однажды отсутствием своего домохозяина, начальника по службе и собрата по масонству Л. В. Тредьяковского, так посмеялись над своими «неудобосказуемыми» обрядами: завязавши глаза крепостному человеку Тредьяковского Федору, отвели его «в другую комнату, которой он не узнал, и зачали шпагами шаркать над ним, он этого так испугался, что дрожит». Наконец, «посмеявшись довольно», отпустили.

В другой раз компания таких же канцеляристов кутила с какими-то полицейским офицером (имя которого для товарища его по кутежу, Ильина, осталось скрытым). «Были все пьяны от пунша и шалили много, из комнаты Осипова, тут же на дворе в стоящие пустые покои шли церемонией, иной в кафтане, а иной без кафтана. Передний с чашей, наполненной пуншем, а за ним идущий — с лимонами, с ложкой и с сахаром, потом третий с чашками».

Так привычка к масонскими ритуалами вызывала подчас весьма рискованные подражания. Масонство обращалось в шутовство. Для тех, кто шел в масоны с целью удовлетворить какие-то нравственные запросы души, этот конец был невыносим. Таким людям приходилось искать себе выхода в новом направлении. Если Елагина система не удовлетворяла, нужно было найти другую, которая могла бы или разъяснить так и не раскрытую тайну масонства, или поддержать в душе «нравственность и самопознание».

Прежде других таким путем пошел сам Елагин. Еще до получения диплома от дюка де Бофора на звание великого провинциального мастера России Елагин стал сомневаться в правильности той английской организации, во главе которой стоял Бофор (и позже Питер).

Конец шестидесятых и начало семидесятых годов XVIII века для Елагина было вообще временем тревожных разочарований и сомнений в масонстве. «В сие самое колеблемых размышлений и исканий моих время, — писал Елагин, — счастье познакомило меня с некоторым, недолго в России бывшим путешественником, мужем пожилым, в науках школьных знающим, в таинственном нашем учении далеко прошедшим».

Этот путешественник-англичанин («сей целомудрый брат») убедил Елагина, «что масонство есть наука, что оно редко кому открывается; что Англия никуда и ничего на письме касательно оного не дает; что таинство сие хранится в Лондоне, в особой ложе, древнею называемой; что весьма малое число братьев, знающих сию ложу; что наконец весьма трудно узнать и войти в сию ложу, а тем труднее в таинство ее посвященну».

Древняя английская система, о которой говорит тут Елагин, возникла позже, чем так называемая «новая» (по которой учреждены были ложи 1717 года); Великая Ложа древней системы официально была открыта лишь в 1759 году (неофициально — для этой роли намечена была лондонская ложа ирландских масонов еще в 1743 году).

Но приверженцы ее — сначала большей частью ирландцы — настаивали на том, что они привезли из Дублина древние обычаи во всей их неприкосновенной чистоте, в то время как англичане сильно от них отошли. Отчасти это утверждение было правильно, хотя нововведения проникали иногда одинаково в среду старых и новых масонов (например, степень Королевской Арки, Royal Arch)[83].

Древнее масонство Англии, во всяком случае, было более замкнутой организацией; с этой стороны «ирландская система» приближалась к «шотландской». Тайна, облеченная в формы древнего английского масонства, которое для Елагина продолжало оставаться истинным, — тайна эта и манила к себе Ивана Перфильевича[84].

Искания его не прекратились, после того как «избрание многих Российских братов и утверждение оного матерью нашею великою Аглицкою Селенскою ложею» сделали его великим провинциальным мастером России. Это событие принудило только Елагина «еще вяще напрягать все возможные силы к разрешению сего таинственного узла и умствования. Чистосердечность моя не дозволяла мне водить братию мою путем, мне самому неизвестным».