Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

• Название: Пламенеющий воздух
• Автор: Борис Евсеев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9691-0872-1

Борис Евсеев находит такие темы и таких героев, что соперников в их описании и разработке у него чаще всего нет — это художественные открытия. Их нельзя не заметить. И потому Евсеев — лауреат Бунинской и Горьковской премий, премии правительства России за 2012 год, финалист «Большой книги», «Русского Букера», «Ясной Поляны»… Вот и роман «Пламенеющий воздух» — это не просто лирический гротеск и психологическая драма, но и единственное литературное произведение, посвященное загадке эфирного ветра. Казалось бы, представления о нем сохранились лишь в учебниках физики позапрошлого века. Но нет: группа современных ученых с помощью новейших экспериментов пытается вернуться к разгадке этой «пятой сущности» материального мира. И становится ясно: в ХХI веке мы не можем больше сбрасывать со счетов запретные или признанные «неудобными» темы и альтернативные формы знания.

---

Савва Лукич внезапно смолк. За дверью комично прыснула Надюха.

Вселенский денежный проект Рогволда Кобылятьева терпел мучительный крах.

— Ну нет, — уже на второй день к вечеру, когда все охранники, секретари и помощники привыкли к тому, что в кабинете у Саввы живет настоящий писатель. — Ну нет, — сказал сам себе Рогволденок, — этот зайчик так не поскачет!

Он стал думать и гадать, как бы поцарственней из Саввиной норы выбраться. Подойдя к двери, тихонько лягнул ее. Дверь была крепкая.

Вдруг услышался ему за дверью негромкий голосок.

— …и представляешь! Только два дня пробыл в Сочи! И уже домой засобирался. Черт их поймет, богатеньких! Сам поехал, а сам назад. А я тут еще ничего и не сделала по его заданию. Нет, нет! В Москве недолго пробудет. Ага, да… Вроде в Романов собирается…

Рогволд Арнольдович Кобылятьев страдал синюхой. Синим было его маленькое, стянутое в узелок личико. Синевой посвечивали ногти на пальцах рук. Даже интимные места отдавали ненужной, отпугивающей посетителей элитных московских бань хуже любой заразы синюшностью.

Но в тот миг он просиял и сильно посветлел лицом. Да и никакая синюха, если честно, не могла помешать Кобылятьеву наслаждаться собственными расчетами, собственным умом и собственным — надо признать, шумным и длительным — успехом у читающей публики.

Рогволденок радостно потер руки: он любил смачно чавкающую жизнь и дерзко-развязные метафоры, с такой жизнью связанные. Любил также иносказания и возвышенные обороты речи. Услышав новость про Куроцапа, он негромко произнес вслух:

— Ну ты, Арнольдыч, бля! Чуть не влопался, как цыпля… А Куроцап в это время городишко Романов — цап! Через рот пропустит, через анал выпустит. Надо помочь городок ему переварить!

После этих слов, походив, все сильней возбуждаясь, по огромному кабинету, Кобылятьев вдруг заорал благим матом:

— Отопритеся, отворитеся! Я больше аванса не требую!

Радостная Надюха уже через пять секунд стояла на пороге…

Рогволденок решил услышанное от Надюхи проверить и перепроверить. И уже через два дня точно знал: миллиардер Куроцап отложил, к чертям свинячьим, все важные поездки и готовится посетить захудалый Романов. Тут Сивкин-Буркин снова дал краткое определение и загребущему Куроцапу, и его новым планам.

— Будет вам, россияне, Романов в безе и в кляре!

И само известие, и собственное о нем иносказание встряхнули писателишку всерьез. О планах Куроцапа следовало узнать как можно подробней. Но помощница депутата, давно используемая Рогволденком для получения внутридумской секретной информации, познаниями по этому вопросу делиться не желала, расположение своего депутата — Куроцапова другана — берегла, как белка шишку. Слушая кобылятьевские наводящие вопросы, она от радости обладания никому не доступными сведениями — лишь повизгивала в трубку. Даже пыталась надуть, пискля: мол, Савва Лукич теперь, может, в Норильск махнет, а то и северней…

Неясная тревога вдруг охватила Кобылятьева.

На краткое время он задумался.

Правда, тут же в порохе и опилках тревог обнаружилась мысль здравая: есть место, где помогут! И место это — не госдума, не штабец политической партии, не Общественный совет при Президенте (в совет этот Рогволденок до недавнего времени хаживал, как к себе домой, но работой совета был недоволен: никаких тебе закулисных историй, ничего смачненького, с кайенским перцем или польским соусом!).

Не тратя времени даром, Рогволд Арнольдович собрался и поехал в одно из ближних подмосковных мест, где можно было по-настоящему прояснить Куроцаповы планы и оценить его намерения, каждое из которых сулило огромную прибыль не только самому богатею, но и тем, кто Савве Лукичу в составлении таких планов мог поспособствовать. Там же, на месте, следовало разработать меры воздействия на Куроцапа.

Псы демоса и «Маршал Стукачевский»

Трактир «Стукачевский» плыл и стучал, стучал и плыл.

Волнообразное движение неоновой вывески и легкий перестук, из трактира доносившийся, скорей пугали, чем приманивали редких прохожих и случайных посетителей. Да их здесь и не было почти, случайных! А для посетителей постоянных стук и волны имели тайное, сладостное, но до поры скрываемое от всех значение…

Название трактира в последние годы несколько раз менялось.

Сперва именовался он загадочно и гордо: «Маршал Стукачевский». Потом проще и человечней — «Михаил Стукачевский». Чуть позже совсем уж простецки — «Михал Сергеич Стукачов». И наконец, резко и без длиннот: «Стукачевский».

Однако в последние дни — дни размышлений о путях демоса и кратоса в России — было вновь подновлено и очищено от гнили старое забойное: «Михаил Стукачов».

Правда, пока такая вывеска над трактиром не красовалась. Ждали чьей-то команды. Но это ожидание никак не влияло на работу заведения: с 10 вечера и до 10 утра — в таком режиме продолжал развлекать, кормить и поить посетителей славный трактир.

Наружной отделкой «Стукачевского» особо не занимались. Едва заметно выпирал он деревянными ребрами из ряда домов на одной из подмосковных окраин, неназойливо освещая кусок ярославской дороги, отбрасывая слабый отсвет на подходы к станции Тайнинской и на таджикский невольничий рынок, — видно, не желая конкурировать с набором красок и блеском ума придорожных реклам и растяжек.

Но зато, попав внутрь, посетители прямо-таки физически ощущали всю необычность трактира, ощущали погружение в волны бытия и выныривание из них.

Умельцам из Турции удалось сымитировать скольжение по волнам жизни и утопание в них — лихо, круто: трактир слегка подрагивал, слышались сладкое урчание и легкий плеск. Ну а дробный стук, тот вообще никогда не прекращался — во всех углах заведения на мшистых натуральных стволах, сидели крупнотелые механические дятлы.

Дятлы долбили без отдыха. Именно они своим стуком создавали в заведении плодотворную барабанную тревогу и особую, почти военную, обстановку бдительности, так привлекавшую некоторых посетителей…

Из-за стука дятлов и «утопания» в волнах те, кого приглашали в трактир впервые, слегка обалдевали. Но потом без этого перестука, без ныряния и песен: «По волнам, по морям, нынче здесь — завтра там», «За тех, кого любит волна», «На острый камень напоролся „Коста Браво“», «Ты стучи, мое сердце, стучи» — обойтись уже не могли.

Кроме песен почтение внушали и косо процарапанные на стенах надписи, вроде такой: «Стук и слив, слив и стук. Это главное в жизни, друг!»

Надписи, выполненные в стиле тюремной графики, должны были по-особому, по-камерному очерчивать ритмическое пространство заведения.

Но не дятлы!

Не дятлы, не надписи тюремного типа и даже не скольжение по волнам жизни составляли главную ценность трактира. Главными были необычные склонности его посетителей.

А собирались в «Стукачевском» люди тертые, люди знатные!

Здесь были настучавшие на своих родственников и получившие в награду за решительность и мужество громадное наследство. Были — вовремя сообщившие о происках одних силовых органов в другие силовые органы и за это снискавшие весомую похвалу третьих. Попадались устроители подпольных игровых залов, ставившие себе целью эти залы продать федеральным или муниципальным чиновникам, а потом чиновников этих — резко, с потрохами, сдать.

Бывали в «Стукачевском» шустрые наушники и дохловатые сексоты, изредка приплывали в роскошных «Бентли» «сливные бачки», которым за «слив» (из-за статуса неприкосновенности) по закону ничего не полагалось, наезжали звонкие рупора общественности, на всех четырех приползали сочинители мелких газетных напраслин.

Но самой мощной и в то же время остро-нежной прелюдией к завтрашней жизни звучали голоса новых российских сикофантов.

Собака, разгрызающая лиловую смокву, из которой брызжет густая и тоже лилово-алая смоквенная кровь — была их символом.

Символ этот в виде живописного полотна висел над входом в отдельный зал трактира.

Новые сикофанты гордились истоками.

Истоки были действительно серьезными, были древними и на 50 % греческими. Именно в Элладе времен Сократа и Критона во время одной из тяжких голодух измученные греческие жители стали срывать и поедать священные фиги, или смоквы. На срывающих стали доносить, получая за это приличную мзду. Мздоимцев прозвали сикофантами, то есть фигодоносителями («сикос» — фига, «фантос» — доношу).

Сутяги, клинические кверулянты и профессиональные ябедники — валили в трактир валом. От этого иногда казалось: наветы, наушничества и угрозы вздорных кляуз — летают глухими ночами над Тайнинкой, как сдуваемые ветром с крыш и срываемые охапками с деревьев осенние листья!

Этот коричнево-желтый сор грозил долететь до самой Москвы! Ведь никто не грозил новым сикофантам — как в той Древней Греции — смертной казнью. Наоборот! Они чувствовали себя фигурами общественно значимыми, деятельность свою считали освежающей, мысли — очистительными…