Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

• Название: Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
• Автор: Роберт Рождественский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-72351-5

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

---

Мираж

Дежурный закричал:
– Скорей сюда!
Мираж!
          смотрите!
Все сюда!
Скорей!.. —
И резко отодвинута еда.
И мы вываливаемся из дверей.

Я ждал всего.
Я был готов к любому:
к цветам и пальмам
                          в несколько рядов,
к журчащему прибою голубому,
к воздушным башням
                             древних городов.
Ведь я читал,
как над песком
бесстыдно
вставали
           эти памятники лжи.
Ведь я читал,
как жителей пустыни
с дороги уводили
                       миражи…
Ведь я читал,
ведь я об этом знаю:
слепящим днем,
как в полной темноте,
шагали
люди,
        солнце проклиная,
брели
к несуществующей воде.

Но здесь…
– Да где мираж?!
– А очень просто.
Туда смотри!..

Я замер,
поражен:
на горизонте
                 плавали
                            торосы
вторым,
не очень ясным этажом.
Они переливались
                         и дрожали…

Я был готов к любому.
Ждал всего…
Но Арктика!
Ты даже
           миражами
обманывать
не хочешь никого.

Нелетная погода

Нет погоды над Диксоном.
                                    Есть метель.
Ветер есть.
И снег.
А погоды нет.
Нет погоды над Диксоном третий день.
Третий день подряд
                           мы встречаем рассвет
не в полете,
который нам по душе,
не у солнца,
                слепящего яростно,
а в гостинице.
На втором этаже.
Надоевшей.
Осточертевшей уже.
Там, где койки стоят в два яруса.
Там, где тихий бортштурман Леша
снисходительно,
полулежа,
на гитаре играет,
                      глядя в окно,
вальс задумчивый
                        «Домино».
Там, где бродят летчики по этажу,
там, где я тебе это письмо пишу,
там, где без рассуждений
                                 почти с утра, —
за три дня,
наверно, в десятый раз, —
начинается «северная» игра —
преферанс.
Там, где дни друг на друга похожи,
там, где нам
                ни о чем не спорится…
Ждем погоды мы.
Ждем в прихожей
Северного полюса.
Третий день
                погоды над Диксоном нет.
Третий день.

А кажется:
двадцать лет!
Будто нам эта жизнь двадцать лет под стать,
двадцать лет, как забыли мы слово:
                                               «летать»!
И обидно.
И некого вроде винить.
Телефон в коридоре опять звонит.
Вновь синоптики,
самым святым клянясь,
обещают на завтра
вылет
для нас.

И опять, как в насмешку,
приходит с утра
завтра,
         слишком похожее
на вчера.
Улететь —
              дело очень нелегкое,
потому что погода —
нелетная.

…Самолеты охране поручены.
Самолеты к земле прикручены,
будто очень опасные
                            звери они,
будто вышли уже
                       из доверья они.
Будто могут
плюнуть они на людей —
на пилотов,
механиков
и радистов.
И туда, где солнце.
                         Сквозь тучи.

Над Диксоном
третий день погоды нет.

Третий день.
Рисковать приказами запрещено.

Тихий штурман Леша
глядит в окно.
Тихий штурман
                     наигрывает «Домино».
Улететь нельзя все равно
ни намеренно,
ни случайно,
ни начальникам,
ни отчаянным —
никому.

К вопросу о полярных «волках»

Он в комнату ввалился
с тяжелым рюкзаком.
Дышал он в наши лица
медовым табаком.
Он улыбался пьяненько:
«Живем, брат, ничего!..»
Висел значок полярника
на кителе его.

Рассказывал про то,
                          как,
дороги не пробив,
застрял корабль в протоках
разлившейся Оби,
как он случайно спасся
у Каменных Дверей
и кончились запасы
подмокших сухарей.
Как он осилил ветер,
как он жилье нашел
и как убил
              медведя
охотничьим ножом.

Об этом мы, наверно,
не знали ни черта…
Но были мы уверены,
что нам он —
не чета.
Посасывая трубку,
чтоб убедить верней,
показывал он
                  руку
и сизый шрам
на ней.
Учил,
как надо табаком
делиться
            без обид,
как надо пить
                  одним глотком
неразведенный спирт.
Слова звучали веско, —
солидные слова:
– Мне Арктика известна
до тонкостей,
                  братва…
И вот теперь внезапно, —
хоть я и сам не рад, —
я должен ехать завтра
по делу
в Ленинград.

Но тут Сережа Братников
прервал его:
                – Шалишь!
Да ты ж
           неделю в Арктике.
О чем ты говоришь?!
Чего за рюмку
                   прячешься?
Иль не узнал меня?
Ведь ты в конторе
                         плачешься
уже четыре дня…
Бежишь отсюда?
Ладно,
катись —
             переживем!
Таких, как ты,
обратно —
умри, —
не позовем!
Беги,
другим рассказывай,
другим втирай очки.
Валяй, в Крыму
показывай
полярные
             значки!
Не надо делать драмы,
с нами – не дури…
Ответь мне лучше прямо:
струсил?
Говори!..

И тот пошел,
                  поехал:
мол, начал вдруг болеть…
Мол, надо ж человека
когда-нибудь
жалеть…
Приехал необдуманно…
Почти что без вещей…
А тут
       метели дунули…
И нелегко…
Вообще…
Мол, хоть и не партийный,
но знаю, что к чему…
И ежели противно
здоровью
            моему…
Культурный, мол, не просто…
В отличье от других…

Ему сказали:
– Брось ты!
Видали мы
таких!

…И тем же самым вечером
морозною порой
из-за стола развенчанным
поднялся наш
                   «герой».
Он трубкой не попыхивал
и не смотрел на нас, —
батон в рюкзак
запихивал,
наверно, в пятый раз.

Сказал перед уходом,
к нам обернувшись вдруг:
– Сдыхайте,
коль охота.
А я махну
             на юг!
Наплачетесь —
попомните…

Дверь щелкнула замком…
И долго
           пахло в комнате
прогорклым табаком.

Ушел самолет

Вам каждый второй расскажет
                                        невыдуманную историю, —
(об этом
           не пишут в газетах,
песен об этом
                  не слышно),
но я видел сам однажды:
ушел самолет на Викторию.
Ушел самолет, покачиваясь.
Ушел самолет,
и крышка…

Одиннадцать дней радисты
                                     усталых глаз не смыкали.
Обшаривали пилоты
                            каждый клочок земли.
Людей,
         потерпевших бедствие,
одиннадцать дней искали.
А на двенадцатый
                        утром
                                радировали:
«Нашли!»
Нашли?
Но тогда скажите,
                        зачем же, кусая губы,
начальник аэропорта
                            не смотрит в глаза другим?
Кому эти черные ленты?
Зачем же оркестр из клуба
в притихшем
                  маленьком зале
негромко играет гимн?..
Упругий морозный воздух
                                   морзянка сечет на части,
земля беспокойно вздрагивает,
известием растревожена…

И сообщают об этом
женам одним
да начальству.
Женам —
             так, как приказано.
Начальству —
                   так, как положено…

А в доме возле Арбата
матери верили снам.
Им снилась немая пустыня
                                    без края и без конца.
Белесый сынишка штурмана
проплакал в тот день допоздна
под огромной картой Арктики
                                         в кабинете отца…
По-прежнему шли самолеты
                                      трассой предельно трудной.
По-прежнему
долгим вьюгам
                    никто не хотел сдаваться…

И над молчаливыми льдами,
над бесконечной тундрой
висели на ниточках звезды,
готовые
          оборваться.

Летчики

Экипажу полярного летчика А. Старова

Грохали двери.
Люди вносили
в низкую комнату
                        пар светло-синий.

Только входили,
только вступали,
как заколдованные, засыпали…
Спали пилоты.
Механики спали.
Спали
как будто впервые с рожденья,
спали
с невиданным наслажденьем.
Там, где попало.
Там, где упали.
За все предстоящие недосыпы
спали на совесть.
                       Взахлеб.
Но не вдоволь…
Утром
        они говорили:
                           «Спасибо!» —
и снова были к полету готовы.
Снова ревели моторы призывно,
мерно подрагивая от напряженья.
Штурман в кабине
                         привычным движеньем
вешал над столиком карточку сына…
Взвизгивали,
бесновались метели.
Черные тучи смертью грозили…
Люди острили.
Люди
        летели.
Делали дело.
Наград не просили.
В жизни такой
                   они толк понимали:
только по крупной
играя со смертью,
шли на посадку —
где бы сломали
ногу
даже бывалые
                  черти!
Небо встречало их снегом и ливнем.
Небо пугало…

Но в мире просторном
больше,
          чем всяким приметам счастливым,
верили эти люди
моторам.

…Мне бы
            размах этих крыльев!
Мне бы
эту огромность бездонного неба!
Это святое презренье к покою.
Силу б такую.
Сердце такое.
Может, немногое
                      в жизни смогу я.
Только с собою
беру вместо клятвы
то, что сейчас повторяю,
смакуя:
– Люди крылаты.
Люди крылаты…
Бейся ж,
веселая песня,
в моторе
в дни снеговые,
в ночи сырые!..

Люди крылаты!
Крылаты!!
И горе
тому,
      кто рискнет им подрезать
                                        крылья.

Северное