Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

• Название: Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0042-3

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

---

Буду звонить в Москву, чтобы вас и его не волновать».

Второе письмо — в конверте со штемпелем «Верея, 1 сентября 1966»:

«Дорогая Любочка!

Все время справлялась о Вашем здоровье[1568] у Савичей. Вчера, когда звонила, у них был Илья Григорьевич, так что говорила с ним. Он мне сказал, что у Вас нет никакого инфаркта, так что волноваться нечего, но что он очень огорчается Вашим душевным состоянием. И я тоже, дорогая Любочка, в единственном письме, которое я от вас получила в Верею, да и когда мы в последний раз виделись, мне показалось, что Вы стали спокойнее и нашли какую-то точку равновесия. Я уверена, что Ваше настроение связано с болезнью, и как только вы встанете, а это, Бог даст, будет очень скоро, пройдет и тоска. Я знаю по себе, что как только я физически немного отдыхаю — так появляются и какие-то радости и больший покой. А еще хорошо, когда можно выговориться. Мне когда-то Сара[1569] объяснила, что на этом основана тайна исповеди. Как будто на другого перекладываешь часть своих горестей. Вот я приеду совсем на днях (как только достану машину) и буду у Вас тотчас же. Предоставлю Вам свой жилет. Ведь я Вам часто изливаюсь, и мне всегда становится легче.

20-го сентября как будто назначено открытие моей выставки, которую, я надеюсь, Вы к концу увидите. В этом году, хотя я работала, очень много, показать Вам решусь всего работ 7. Остальное барахло. Должна Вам сказать, что я всегда думаю о наших с вами разговорах о живописи, пересматриваю свои позиции и, иной раз, Вам уступаю, как теперь, мне вдруг стал мало интересен Дюфи[1570], и Вашу книжку, которую Вы мне подарили, я вовсе не смотрю. Это лето было украшено чудной погодой. Меня радовало тепло, завтрак на веранде и особенно наш сад. Солнце как бы освещало мир со всех сторон. Мир казался много богаче, чем я видела его раньше, и для нас, стариков, тоже. А вот наступил холод, задул ветер и на меня напала тоска. Я с ней борюсь, ведь эти периоды проходят, пройдет и у Вас. Я в таких случаях принимаю „Мелипромил“. Он помогает. Спросите у врачей — может и Вам можно попринимать? Мы рассчитываем выехать четвертого, т. е. в воскресенье. Надя уже в Москве и добывает нам машину. Не унывайте, Любочка. Тоска гоняется за всеми, и всегда так было с самыми замечательными людьми. Все с ней борются, и у всех она сменяется другими настроениями. Так будет и с Вами. Ручаюсь!

Для меня будет радостью Вас увидеть, и я очень надеюсь, выздоравливающей. Целую Вас очень крепко.

Всегда Ваша Лена.

P. S. Саша и Флора[1571] сегодня уезжают и едут в Малеевку. Они оба здоровы, и Флора водит машину.

Евг. Яков. (Хазин. — Б.Ф.) Вам очень кланяется.

Еще раз целую.

Привет Илье Григорьевичу и Ирине».

В Москве Е. М. Фрадкина вручила Эренбургу проспект своей выставки работ 1961–1966 годов, надписав его: «Дорогому, всеми нами любимому Илье Григорьевичу от скромного автора выставки. Е. Ф.»

Наконец, едва ли не исповедальное письмо Надежды Яковлевны, написанное не раньше осени 1966 года; оно послано с оказией — на конверте надпись «Любе от Нади»:

«Дружок мой Любочка!

Лена (Фрадкина. — Б.Ф.) передала мне ваши добрые слова, и мне тоже захотелось сказать вам несколько слов.

У меня ощущение, что я начала жить с тех пор, когда мы встретились — очень важными девочками — в мастерской у Мурашко[1572]. И с тех пор у меня всегда было светлое чувство любви к вам и ощущение вашей дружбы. Оно не изменяло мне, хотя судьба разводила нас на неслыханные расстояния, но я всегда была уверена в вашем отношении и никогда не отходила от вас. Мы обе скупы на добрые слова и на признания, обе прожили трудную и разную жизнь, но всегда, по-моему, ценили наши редкие встречи вдвоем и всегда нам обеим было хорошо во время этих встреч (не то, чтобы я не ценила Илью Григорьевича — я люблю его и уважаю; но наши немногословные отношения — они „отдельные“). Это знала, между прочим, чуточку ревновавшая к вам Анна Андреевна (Ахматова. — Б.Ф.), и она всегда спрашивала меня о вас и в угоду мне рассказывала, тысячу раз повторяя одно и то же, милые подробности ваших с нею встреч. Помните, как мы приезжали с ней к вам обедать и нас чуть не засыпало снегом? ей тогда пришлось пройти большой кусок пешком по глубокому снегу, и она очень испугалась. Поэтому она часто потом ворчала, что вы спрятались на дачу, куда ей не добраться, и что у вас нет обычая приходить к ней, когда вы приезжаете в Москву… Но не в этом дело, а в нас с вами. Мы были девчонками, стали женщинами, а потом старухами (хотя к вам это слово неприменимо, благодаря чуду вашей красоты, которой я всегда почему-то гордилась и хвасталась, почему? Ведь красота-то ваша, а не моя! а все-таки чуточку и моя, раз мы подруги); а вся жизнь-то все-таки, хоть и порознь, но чем-то была вместе; и вы моя подруга, с которой так хорошо посидеть и поговорить просто так — ни о чем — или о чем-нибудь, все равно как… Поправляйтесь же скорее и выходите из больницы, я брошу курить и мы спокойно посидим рядышком. Хорошо? Ваша Надя»[1573].

Единственные известные нам строки Ильи Григорьевича, обращенные к Н. Я., написаны 31 декабря 1966 года на фотокарточке с воспроизведением картины Пиросмани (Эренбург рассылал такие открыточки многим друзьям, поздравляя их с наступающим и, как оказалось, его последним Новым годом): «Дорогая Надя, с Новым годом! Приходи! И. Эренбург. Целую Люба»[1574].

В середине августа 1967 года на даче во время работы над седьмой книгой «Люди, годы, жизнь» у Эренбурга случился инфаркт. 17 августа Н. Я. писала в Москву Шаламову: «Меня ужасно беспокоит Илья Григорьевич. Как он? Напишите, что знаете»[1575], а уже в ее письме Шаламову 6 сентября была такая фраза: «Приехали мы раньше, чтобы быть на похоронах»… На похоронах Ильи Григорьевича 4 сентября я в первый и единственный раз видел Надежду Яковлевну… Потом она вспоминала о толпах, которые пришли проститься с писателем, и о том, что в толпе были «хорошие человеческие лица. Это была антифашистская толпа, и стукачи, которых массами нагнали на похороны, резко в ней выделялись. Значит, Эренбург сделал свое дело, а дело это трудное и неблагодарное…»[1576].

Даря Л. М. Козинцевой вышедшую уже после смерти Эренбурга книгу Мандельштама «Разговор о Данте», Н. Я. надписала ее так: «Любе Эренбург — эту книжку, за выход которой так боролся Илья Григорьевич. Н. Мандельштам»[1577].

Осталось привести две телеграммы, посланные в годовщину смерти Эренбурга (1 сентября 1968 года из Вереи: «Мыслями и душой с вами дорогая Любочка = Лена Надя Евгений Яковлевич») и в последний день рождения Л. М. Козинцевой (30 июня 1969 года: «целуем поздравляем Любочку = Лена Надя Евгений Яковлевич»).

В заключение приведем свидетельство Б. А. Слуцкого о лежавшем с инфарктом Эренбурге: «Всего лишь за день до смерти он назвал Цветаеву и Мандельштама как самых близких, самых личных, самых пережитых им поэтов»[1578]. А в воспоминаниях Слуцкий об этом же написал так:

«Во время последней нашей встречи, состоявшейся за сутки до его смерти, мы не писали списков (любимых поэтов[1579]. — Б.Ф.), но разговор о поэзии и поэтах возник. Я хорошо помню, как И. Г. сказал:

— Для меня лишь Марина и Мандельштам. Хотя я понимаю, что значение Пастернака больше. — Кажется, он сказал: конечно, больше. Разговор шел о любимых современных поэтах»[1580].

VI. Роман Якобсон и Илья Эренбург[**] (Верная дружба)

«Мой старый друг» — так пишет в мемуарах Илья Эренбург о лингвисте и литературоведе Романе Осиповиче Якобсоне (1896–1982)[1582]. Их дружба имеет четкие временные границы: 1923 (первая встреча в Берлине) — 1967 (год смерти Эренбурга). Интервал огромный, если учесть апокалипсические события, которые он вмещает, географию перемещений героев этих заметок, обстоятельства их судеб и даже, начиная с некоторого момента, гражданскую принадлежность их различным, если не сказать противоборствующим, политическим мирам. Они встречались в Берлине, Праге, Брно, Париже, в 1946-м — в Нью-Йорке, после 1953-го — Москве. В 1923–1932 годах общение было частым и легким, по-семейному тесным, потом — более редким, от случая к случаю, но неизменно сердечным.

Здесь нелишне будет вспомнить также, что еще в сдвоенном № 1–2 журнала «Вещь», который в 1922 году начал издаваться в Берлине под редакцией Эль Лисицкого и Эренбурга (ведавшего литературной частью журнала), было перепечатано из петербургского «Книжного угла» письмо Виктора Шкловского, адресованное Роману Якобсону, с такими словами: «Возвращайся. Настало новое время, и каждый должен хорошо обрабатывать свой сад. Лучше чинить свою дырявую кровлю, чем жить под чужой». Правда, когда в начале апреля номер журнала вышел, сам Шкловский находился уже в Финляндии, бежав 14 марта из Петрограда от разыскивавших его чекистов…