Эдуард Зорин - Большое Гнездо

• Название: Большое Гнездо
• Автор: Эдуард Зорин
• Издательство: «ЭКСМО»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-050-1

«Большое Гнездо» — третья книга из задуманной автором тетралогии о владимирском князе Всеволоде Большое Гнездо, о Руси конца XII века и насущной потребности того времени в объединении обособленных княжеств, в прекращении междоусобиц накануне татаро-монгольского нашествия.

В первых двух книгах («Богатырское поле» и «Огненное порубежье») повествуется о том, как Всеволод, проводивший объединительную политику, подчинил себе Ростов Великий и Киев, в третьей книге рассказывается, как он сумел покорить Великий Новгород — победил боярскую вольницу.

---

В самое время приехал Одноок к своему соседу. Еще на улице заприметил он возле его терема большое движение, а только распахнули перед ним ворота, он так и ахнул от удивленья — возку его не только встать, но и въехать было некуда во двор. Куда ни глянь — повсюду телеги и кони, люди суетятся, у заборов и житниц прямо на подтекшем снегу свалены кучами тюки и бочки. А еще поразили Одноока верблюды — кони не кони, коровы не коровы: стоят, гордо задрав длинные морды, желтыми зубами медленно перетирают жвачку. У боярского всхода на корточках сидят незнакомые люди — длинноухие лисьи шапки скрывают пол-лица, глаза у них узкие, припухшие, широкие скулы обрамлены реденькими бородками. Улыбки на тонких губах.

— Дорогу боярину, дорогу! — кричал возница, размахивая над головой кнутом.

Не сразу пробился возок ко всходу. Остановился у самой нижней приступочки. Узкоглазые людишки шарахнулись в стороны, загалдели что-то по-своему.

По лесенке к возку скатился Конобеев тиун: одна рука на отлете, другую протянул боярину, помогая выбраться из возка.

— Рад, рад видеть тебя, Одноок, — сказал Конобей, здороваясь с соседом своим в обнимку.

В тереме было жарко, на слюдяных окнах плавилась ночная изморозь. У стола сидел незнакомый человек, глядел на Одноока со вниманием. В узких глазах — тоска бесконечных дорог, на широких скулах — бронзовая печать нездешнего загара. Рядом помятый старикашка, склоняясь к незнакомцу ухом, ловит его быстрое лопотанье.

— Сказывает, прибыл он из Чаньваня, — переводил старичок, напрягая мысли и услужливо заглядывая в глаза Конобея. — А еще сказывает, что шел он сюда целых десять лун…

— Что-что? — перебил старика Конобей.

Незнакомец быстро закивал головой, промычал что-то и растопырил перед собой пальцы обеих рук.

— Десять лун, — повторил толмач [135].

— Ага, — догадался Конобей и сел на перекидную скамью перед столом. Одноок сел рядом.

Незнакомец рассказывал, а толмач переводил:

— Далеко на север, на юг, на запад и на восток раскинулась Поднебесная. С одной стороны берега ее омывает великий океан, с другой сторожат Снеговые горы — Сюэ-Шань. Голубые горы — Цин-Лин и Небесные — Тянь-Шань — величайшие в мире. Обойдя полмира, я не встречал на своем пути ничего более величественного и прекрасного. Недаром пять вершин У-Тай-Шаня глубоко чтятся в Поднебесной и собирают у своего подножья жаждущих приобщиться к верховному духу паломников. В Поднебесной — самое большое в мире Сухое море — Хань-Хай и самые многоводные реки — Цзян и Хэ. Народ, живущий по их берегам, занимается земледелием, разводит скот и собирает многочисленные плоды. В разные концы земли протянулись дороги, ведущие из Поднебесной…

Рассказывая, незнакомец покачивался на лавке, полу-прикрыв глаза. Но, чем дальше он говорил, тем грустнее становилась его речь:

— Великие боги разгневались на мою страну. Невиданный народ появился на севере от ее границ. Он кочует со стадами по бескрайним степям, и его бесчисленное множество. Испокон веков через Су-Чжоу и Туен-Хуанга лежали торговые пути на Памир, в Индию, в Хорезм и на солнечный закат. И деды мои, и отцы ходили по этим тропам. Они тоже были купцами, и никто, страшась Поднебесной, не смел подымать на них алчной руки… Все изменилось после смерти бесстрашного императора Гао Цзуна. Великий Шелковый путь стал небезопасен для купцов. С большими предосторожностями пробираемся мы ныне через степь. Жители бегут из городов, спасая свой скарб и детей. Кочевники коварны и беспощадны… Они жадны, скупы и свирепы. Они убивают людей, как скот. Главное богатство их состоит в конях, верблюдах, овцах и быках. Они верят в единого бога, но не молятся ему, а приносят ему жертвы, ибо верят, что он охраняет и умножает их и без того бесчисленные стада…

— Рассказ твой страшен, — сказал, выслушав купца, Конобей, — но скажи нам, как зовут этот удивительный народ?

— Мы называем его мэн-гу, — сказал купец, — а еще мен-гули и мэн-ва. Сами же они зовут себя монголами. Наши мудрецы считают, что они — потомки хун-ну и дун-ху.

Без торговых людишек оглохла бы земля.

— Экие чудеса творятся на белом свете, — удивлялся, слушая купца, Конобей. — Кажется, вот он, рядом, земной окоем [136]. А попробуй приблизиться к нему — и дальше отступит черта. И еще дальше, и еще… Где же тогда самый край?

— Все это сказки, — промолвил Одноок. — Не верь купцу, Конобей. Встречался я и ране с людишками из Чаньваня, а про такое не слыхивал.

И стали они, отпустив неурочного гостя, обговаривать свои дела. Но что-то плохо клеилась у них беседа. Нет-нет да и взглядывал Конобей в окно с тревогой во взгляде.

— Вона как расшевелил тебя купец, — улыбался Одноок беззаботно, — да тебе-то к чему лишние хлопоты? Али мало на Руси своих забот?.. Десять лун добирался узкоглазый до Владимира, а наши враги под боком.

— А ведь и верно, — согласился с ним Конобей, — чего печалиться по-пустому?

— Да и всей печали все равно не избыть. Сколь ни живу на свете, а всегда у соседа беда. Всех досыта не накормишь, каждому мил не будешь… Выставляй, Конобей, на стол меды — пришел я к тебе вместе думу думать.

Только тут разглядел Конобей, что и впрямь Одноок не такой, как всегда: и платно [137] на нем новое, и сапоги; борода на две стороны расчесана частым гребешком.

И все-таки невдомек Конобею, что у соседа для главного разговора припасено.

А припасено было у Одноока такое, что едва отворил он уста, как тут же забыл Конобей про чужедального купца и свои тревоги.

— Сказывай-ко, Одноок, не спеша, да все по порядку, — обратился весь во внимание Конобей.

— Да что еще сказывать-то? Все, почитай, сказано.

— Значит, хочешь ты оженить Звездана?

— Молодость рыщет — от добра добра ищет. У холостого дурные мысли в голове, — отговорился легкой прибауткой Одноок.

— На слова ты, сосед, скор. Но дела такие скоро не делаются, — задумался Конобей.

— Да разве я тебя погоняю, — обиделся Одноок. — Все честь по чести обговорим, а там и зашлю сватов.

— Что ж, обговорить и я не прочь. Моя Олисава давно на выданье, а жениха все никак не пригляжу…

— Далеко глядел, а рядом не заметил.

Конобей посматривал на Одноока с прищуром. Сосед себе на уме: как бы на чем не прогадать.

— А многого ли запросишь за невестой? — будто бы между прочим сказал.

— О том ли забота? — живо откликнулся Одноок. — Многого не запрошу, да ты и сам малого не дашь: дочь-то у тебя одна.

Сойдясь лбами над столом, стали прикидывать:

— Ну, деревеньку, ну, соболиные ловы…

— Угодье-то за Клязьмою, что против Волжских ворот.

— Клин уступлю за Лыбедью…

— Болонья [138] там у тебя да кочкарник…

— Лесок с бортями…

Откинулся Одноок от Конобея, красное лицо еще больше покраснело от негодования.

— Почто по-малому торгуешься, боярин? Не милостыньку пришел у тебя просить — сына сватаю.

— А я дочь отдаю — не худую ворону.

Вперили соседи друг в друга взоры — сцепятся, того и гляди. Уж и позабыли, с чего пошел разговор.

— Все не по тебе, Конобей, — сказал Одноок. — С тобою, как погляжу, и до страшного суда не сторгуешься.

— Руки у тебя, сосед, загребущие, — молвил Конобей. — Верно про тебя во Владимире сказывают: у собственной матери титьку откусил… А ишшо надумал свататься. Не Звездана пришел ты прочить Олисаве в мужья, а не дает тебе покоя та землица, что жаловал мне в позапрошлом году князь за верную службу. Ишь, чего захотел!

Одноок вскочил, замахнулся на Конобея, но тут же спохватился: не место затевать громкую ссору. На чужом дворе — не на своем. Конобей тоже горяч: чего доброго, велит выкинуть за ворота на потеху всему городу.

— Ладно, — сказал боярин. — Стереги свою Олисаву, покуда вовсе не усохла. Мы в накладе не останемся.

— Да и нам не о чем тосковать, — едва сдерживая гнев, отвечал Конобей. — Сыщем жениха и понадежнее. За твоим-то Звезданом только горюшка хлебать. Хворый он, да и умишком слаб…

— Гневайся, да не согрешай, — оборвал соседа Одноок. Взял шапку, посох в руку — и за дверь.

Китайцы на дворе стояли толпой, боярина взглядами провожали, как невидаль. Уминая раскисший снег, тоскливо кричали верблюды. Пахнуло весной, вызвенивала под крышами первая редкая капель, волновала чужая речь, чужие повадки и лица.

Одноок забрался под остывший мех, крепко зажмурил глаза. И, думая о Конобее, вдруг увидел перед собою чужое скуластое лицо.

«А где он — Чаньвань?» — мелькнуло отрешенное. Мелькнуло — и ушло в небытие. Сжимая под шубой кулаки, в волчий мех прошептал боярин:

— Ужо напляшешься у меня. А ну, как доберусь до тебя, Конобей!..

И закричал правившему верхами мужику:

— Чо глаза вылупил?! Трогай!..