Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо

• Название: Корабль, идущий в Эльдорадо
• Автор: Валерий Роньшин
• Издательство: АО „Издательство «Новости»"
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1999
• ISBN: 5-7020-1132-5

Молодой сценарист Александр едет в город своего детства, где живет его первая любовь. Оказавшись в поезде попутчиком известного кинорежиссера, Александр просит мэтра прочитать его сценарий и помочь продвинуть его на киностудию.

Но любимая девушка давно вышла замуж, а столичная знаменитость, вместо того чтобы заниматься сценарием Александра, пытается отбить у него новую подружку. Клубок любовных отношений все-таки распутывается, а случайная встреча со знаменитым режиссером приносит Александру фантастическую удачу.

---

— Что ж ты мне, Саня, сразу-то не сказал?! — Баварин склонился к материнской ручке. — Поздравляю, поздравляю… И сколько же вам стукнуло, если не секрет?

— …надцать! — рассмеялась мать.

Они прошли в гостиную, с увлечением разговаривая. Глядя на них со стороны, я отметил, что мать с Бавариным очень даже неплохо смотрятся рядом. Оба такие моложавые. Платье матери красиво обрисовывало ее фигуру. Лифчиком она себя не стеснила. Баварин тоже был как огурчик. В светлой спортивной рубашке и пиджаке в «елочку».

Мы сели за стол. Я положил в хрустальные бокалы кубики льда и залил их шампанским.

— За самую красивую женщину в мире! — провозгласил тост Баварин.

— За наше знакомство, — добавила мать.

— Ура! — выкрикнул я.

И мы все трое, чокнувшись, выпили.

А затем принялись за салат оливье, мясной рулет с черносливом, заливную рыбу и другие разные вкусности, которые наготовила старательная Анна Федоровна. Баварин, конечно же, налегал на жареную курятину.

— Вот вы, наверное, думаете, что я сейчас с вами сижу, — громко говорил он, выворачивая бедной курице ногу. — Ничего подобного, дорогие мои! В метафизическом плане меня здесь нет.

— А где же вы? — стреляла в него мать накрашенными глазами.

— В метафизическом плане я крест на Голгофу тащу! — отвечал Баварин, впиваясь крепкими зубами в куриное мясо.

Я тем временем ел горячие лепешки с хрустящей корочкой, щедро намазывая их медом. Мать попивала свой любимый ликер «Стингер».

В общем, все шло как по маслу.

— Вы знаете, Светлана, — наклонялся Баварин к матери, почти касаясь губами ее волос, — я так несчастен.

— Но почему, Евгений? А ваша слава, богатство?

— При чем тут богатство? Деньги счастья не приносят. Удовлетворение — да. Но счастье… — Губы режиссера настойчиво тянулись к материной шее.

Мать отстранялась. Но только так, слегка.

— Не надо, Евгений. Давайте лучше выпьем.

— Давайте, — с радостью соглашался Баварин.

Они выпили.

Мать достала из пачки сигарету. Баварин был тут как тут с зажигалкой.

— Разрешите за вами поухаживать?

— Разрешаю.

Потом Баварин, видимо вспомнив, что он в гостях у художницы, с показным интересом рассматривал висящие на стенах полотна.

— Как вам удается писать такие чудесные картины? — поминутно восклицал он.

— Как удается? — Мать меланхолично водила кончиками пальцев по щеке. — Для этого надо, чтобы в душе звучала чистая и светлая мелодия. Тогда рука сама собой скользит вслед за кистью. Когда я пишу картину, я всегда пытаюсь вернуться к ощущениям детства. Наверное, причина в том, что я еще недостаточно взрослая, хотя уже далеко и не ребенок…

— А я, когда снимаю фильм, — не отставал от матери Баварин, — стараюсь проецировать на экран свою нервную систему. Моя цель — показать белое на белом…

И так далее, и тому подобное.

Короче говоря, на исходе второго часа нашего застолья, мать твердо решила:

— Я буду писать ваш портрет, Евгений. Ваши глаза так выразительны. Я хочу писать ваши глаза. Не волнуйтесь, это не займет много времени. Каких-нибудь пять-шесть сеансов.

На моей памяти мать не раз собиралась писать портреты своих мужей. Чем заканчивались сеансы, мне хорошо известно. У нее нет не только этих портретов, а даже обыкновенных фотографий.

Я мысленно поздравил себя с победой.

— Не хотите ли съездить ко мне в мастерскую? — предложила мать Баварину. — Там хранятся мои лучшие работы.

— С удовольствием, — сказал Баварин, целуя ей ручки не знаю уж в который раз. — С вами не то что в мастерскую, на край света готов ехать.

И они отчалили.

Я подошел к зеркалу.

— Ну, что скажешь? — спросил я у своего отражения.

— По-моему, все зашибись, — ответило отражение. — Остается только подождать результатов.

29

Ночью меня разбудил телефонный звонок. Я лежал с открытыми глазами и ждал, когда же мать возьмет трубку. Звонки не прекращались. Пришлось мне вставать и идти к телефону. Матери дома не было. По-видимому, она все еще показывала Баварину свои лучшие работы.

Я снял трубку.

— Слушаю.

— Привет, — сказала Ирина.

— Привет, — ответил я.

— Узнал, кто говорит?

— Еще бы.

Наступила пауза.

— Чем занимаешься? — спросила она. — Спишь, что ли?

Я посмотрел на светящийся циферблат часов. Второй час ночи.

— Сплю, а что тут необычного?

— Да нет, ничего. А я вот никак не могу уснуть.

— Почему?

— Не привыкла спать одна.

— Ах, да, — вспомнил я. — Журавлев же в Москву укатил.

— Укатил, — эхом отозвалась Ирина.

Опять наступила долгая пауза.

И вдруг…

— Саша! Сашенька! — захлебываясь, заговорила Ирина. — Я люблю тебя! Люблю! Я больше не могу без тебя! Приходи! Скорее приходи!.. Ты мой серенький волчонок!

Она то ли плакала, то ли смеялась. Я никак не мог понять. Сердце учащенно колотилось.

— Ира, — хрипло произнес я. — Ира…

А дальше все было, как во сне.

Я торопливо одевался. Бежал вниз по бесконечной лестнице. Потом несся по ночным улицам. Меня догонял милицейский «газик». Я что-то сбивчиво объяснял милиционеру, совал ему в руки мятые деньги. За окном милицейской машины мелькали уличные фонари. Снова подъезд. Снова бесконечная лестница.

Дверь.

Резкая трель звонка.

Торопливые шаги.

И наконец — как освобождение, как облегченный вздох, Ирина…

Ни слова не говоря, мы кинулись в объятия друг друга. И я опять, как тогда, тысячу лет назад, в девятом классе, ощутил ее всю.

Упругие груди. Выпуклый лобок. Округлые колени.

Мы стали лихорадочно срывать друг с друга одежду. Все это мы проделывали молча, словно в немом кино. И, сорвав с себя все до последнего, мы прижались друг к другу горячими телами.

Я с восторгом овладел ею.

Меня пронзило такое острое наслаждение, что мне на миг показалось, будто сейчас я потеряю сознание.

А потом мы лежали на широкой кровати и при свете маленького ночника тихонько разговаривали.

Ирина нежно дотронулась до моей небритой щеки.

— Какой колючий. Поводи мне щетиной по спине. — Она легла на живот.

Я принялся осторожно водить.

— Как приятно. — Ирина грациозно изгибалась. — Немножко пониже. Ага, вот здесь. — И, снова повернувшись ко мне лицом, требовательно спрашивала: — Ты думал обо мне, думал?!

— Да, — отвечал я, — все время.

И это была чистая правда.

— А ты думала обо мне? — тоже спрашивал я.

— Женщина никогда не забывает своего первого мужчину. А я тебя к тому же еще и любила. И сейчас люблю.

— Любишь, а вышла замуж за Журавлева, — с укором произнес я.

Ее глаза гневно блеснули в свете ночника. А ты хотел, чтобы я всю жизнь ждала тебя и страдала?

— Нет, почему же, — смущенно пробормотал я, в глубине души сознавая, что, пожалуй, именно этого я и хотел.

— Я и вправду очень страдала, — уже спокойно продолжала она. — После твоего отъезда жизнь превратилась для меня в бесконечную череду унылых дней и ночей. Мир стал как мертвая декорация. Дома, машины, люди, деревья… Мне все время казалось, что ничего этого нет на самом деле. Не существует. А иногда начинало казаться, что я тоже не существую. Что и я — декорация к какой-то глупой пьесе.

Ирина, прижавшись ко мне, заплакала.

— Прости, прости… — стал я покрывать быстрыми поцелуями ее лицо, чувствуя губами соленые слезинки, катившиеся у нее по щекам.

— Ни за что не прощу, — всхлипывая, говорила Ирина, однако же, отвечая на мои поцелуи. — Ни за что. Как ты мог так жестоко поступить? Почему ты тогда уехал?

Почему?.. Я и сам частенько задавал себе этот вопрос. В сущности, я ведь вовсе и не уехал. Я убежал. От этого захолустного города, от своего трусливого детства, от матери с ее мужьями, ну и, конечно, от Ирины, которой я почему-то должен был отомстить, а отомстив, не почувствовал в душе никакого удовлетворения… Это уже потом, гораздо позже, я понял, что поменял провинциальное шило на столичное мыло. Баварин ведь по большому счету прав — везде одно и то же. Но семь лет назад, стоя в коридоре мчавшегося в Москву скорого поезда и высунув голову в окно, я ощущал чуть ли не душевный оргазм от сознания, что впереди меня ждет другая, прекрасная жизнь, наполненная головокружительными приключениями и волнующими острыми переживаниями. Так я тогда думал.

Сейчас я уже так не думаю.

Ничего этого я Ирине говорить не стал. А сказал:

— Я был просто дурак, — что по сути тоже было верно.

Иру вполне устроило такое объяснение моего предательства. Тем более, что я лежал рядом с ней, словно и не было долгих семи лет.

«А может, их и в самом деле не было?» — подумал я. Может, мне все это приснилось? Или они были в какой-то другой жизни. Параллельной… Впрочем, я не стал углубляться в метафизические дебри. А опять занялся с Ириной любовью.