Любовь Бершадская - Растоптанные жизни

• Название: Растоптанные жизни
• Автор: Любовь Бершадская
• Издательство: Пять континентов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

…Ещё одно свидетельское показание. Без претензий, непосредственное, иногда наивное, но именно простодушие и прямота изложения придают ему силу подлинного человеческого документа. Талантливая балерина, актриса, потом, — в годы войны, — переводчица при американском посольстве в Москве, Любовь Бершадская провела десять лет в советских концентрационных лагерях и тюрьмах, после чего была реабилитирована «за отсутствием состава преступления». Она многое испытала за это время и многое видела — в том числе, например, забастовку в лагерях Джезказгана, когда (уже после смерти Сталина и падения Берия) продолжалась та же практика массового уничтожения ни в чём неповинных людей, и заключённых расстреливали и давили танками в зоне.

Очевидцы, побывавшие в этой лагерной зоне уже много после, рассказывают, что земля Джезказгана сантиметров на двадцать была пропитана кровью раздавленных танками мужчин и женщин...

Любовь Бершадская была очень далека от всякой политики. Её насильственно превратили в политического деятеля: она стала одним из руководителей лагерного мятежа, мужественной участницей сопротивления и, наконец, автором книги, в которой бесхитростно и скромно рассказывает о том, чему оказалась живым (и случайно выжившим) свидетелем. Скромность её рассказа особенно впечатляет. Тихий доверительный голос, почти шёпот, нередко лучше слышен людям, нежели громкая патетическая декламация.

---

У моря я сидела до позднего вечера, я обедала у моря, пила чай на берегу моря. Я сблизилась с морем, как с человеком.

Людей я не замечала, избегала всяческих знакомств. Я была рада своему одиночеству.

И всё же я познакомилась с человеком, который показался мне совсем не похожим на всех, он был совсем другой: он искал со мной встречи и каждый день присылал мне чудесные цветы, но всё это было совсем не навязчиво, не назойливо, какая-то деликатность сквозила во всём его поведении. Он не пил водки, спокойная и мягкая манера разговаривать и всё его поведение и даже вся его фигура были какими-то не современными.

Мы стали встречаться довольно часто.

Он мне рассказал о своей очень тяжёлой жизни, хотя в лагере он не сидел. Но обо мне он ещё ничего не знал.

Он предложил мне стать его женой.

Я не могла дать ему согласия до тех пор, пока не выясню самого главного: как он смотрит на то, чтоб уехать за границу.

Такой вопрос было опасно задать даже родному брату.

Но я решилась потому, что это должно было решить наши отношения.

Мы шли по вечерней тихой уличке и мирно беседовали.

Несколько раз меня так и подмывало спросить его: «А вы уехали бы за границу?»

Но всё как-то не решалась.

И всё-таки этот вопрос у меня вырвался… Я почувствовала себя так, как будто прыгнула в холодную воду!

От удивления и счастья (как он потом мне признался) он не мог произнести ни единого слова.

Но потом взволнованным шёпотом он мне ответил, что это цель всей его жизни.

Скоро мы поженились.

Нашим любимым делом было строить планы на выезд за границу.

Но оказалось, что между нашими планами выезда из Советского Союза за границу и практическим осуществлением их — пролегала огромная пропасть…

Пять лет было потрачено на ежедневные хождения по всяким учреждениям, от которых зависел наш выезд. А сколько было пролито слёз, сколько было пререканий и ссор с разного рода церберами советского режима, начиная с мелких сошек — солдат, охранявших двери этих учреждений, и кончая крупными шишками — генералами, которым мы подавали наши документы, заявления и пр.

Угрозы арестовать нас — нас не путали; разные унизительные и колкие замечания, издевательские методы со стороны грубых, наглых советских чинуш — нас ещё больше вдохновляли на упорное ходатайство о выезде.

Все наши вполне здравые доводы на право выезда за границу истолковывались как преступные действия, как «измена Родине», и очень часто нам приходилось выслушивать самую нецензурную брань и запугивания.

Однако нашим девизом было «смерть или свобода», и мы шли напролом — мы совершенно освободились от многолетнего чувства страха, которое нагнали на беззащитный народ самозваные советские властители. Мы шли к своей цели не для того, чтоб остановиться: от просьб мы перешли к требованиям, от робких слов мы перешли на резкости, рискуя каждый день быть арестованными.

Хоть было отдано много здоровья, много слёз выплакано, но всё же после долгих наших мытарств мы добились своего: в конце концов нам разрешили выехать за границу на постоянное жительство.

Итак, в летний июльский день 1970 года последний раз я ехала по московским улицам на аэродром.

Я покидала Родину…

Каждый уголок, каждый дом, каждая улица и переулок что-то напоминали, о чём-то шептали…

Мне трудно вспомнить моё тогдашнее состояние, потому что оно было в каком-то непроглядном тумане.

Ни радости, ни грусти я не испытывала.

Мир, в который мы ехали, я себе представить не могла, потому что никогда его не видела, но в моём воображении были самые светлые о нём представления.

До самого последнего момента, находясь уже в самолёте, я всё ещё чувствовала себя дома, на своей земле, но когда в 3 часа 55 минут по московскому времени наш самолёт оторвался от московской земли, меня охватило чувство, похожее на чувство Анны Карениной, когда она, бросившись под поезд, в последнее мгновение крикнула: «Господи, что я делаю?».

Я посмотрела на мужа. Он был страшно бледен и молчал.

Родина…

Это слово теперь звучит для меня совсем особо.

Там — я её ненавидела, всё меня раздражало, злило, я с нетерпением ждала того дня, когда покину её!

Здесь — вдали от моей родины — я тоскую по ней, жалею её, люблю её, мою Родину, мою землю, мой язык, мой народ…

Мой многострадальный народ…

На московском аэродроме меня провожало много москвичей — мои друзья, свидетеля всей моей жизни…

С удивительной деликатностью каждый из них говорил о чём угодно, только не о самом больном, не о том, что я безвозвратно уезжаю.

До сих пор я слышу их голоса, их слова, сказанные мне в последнюю минуту, сквозь слёзы:

«Люба, используй свою свободу! Расскажи всему миру о нас, расскажи правду о нашей жизни, пусть мир узнает о нас!».

Были и такие фразы: «Скажи Никсону, скажи Помпиду…»

Бедные, наивные мои соотечественники! Они считают, что каждый человек, покинувший Советский Союз и вырвавшийся из этого режима, может сделать всё, что ему угодно, и что говорить с Никсоном или с Помпиду — для него это просто, легко и доступно.

Какие надежды возлагают они на нас!

И я спрашиваю вас, друзья мои, вас, живущих в свободном мире: не наша ли обязанность, не наш ли долг оправдать эти надежды миллионов наших братьев и сестёр?!

Имеем ли мы право, позволит ли нам наша русская совесть устраивать своё благополучие, свой быт, свою личную жизнь спокойно, когда наши соотечественники живут под дамокловым мечом советского бесправия уже столько лет?

Огромная, богатая, красивая родина русского народа под замком для русских же людей! Без особого разрешения властей гражданин Советского Союза, «самой свободной страны во всём мире», не имеет права по своему собственному желанию передвигаться по родной земле!

Чем это оправдано?

Как это можно объяснить?

Какие заслуги советского правительства позволяют ему относиться к нашему народу, как к рабам, обязанным жить без своего мнения, без своих желаний, без минимальной человеческой свободы?

Можно и должно смириться с трудностями своей страны — годами не иметь возможности купить самые необходимые предметы обихода, испытывать постоянный недостаток в малом и великом — если страна в тяжёлом положении.

Но ведь в Советском Союзе для кучки правящих нет никаких затруднений, никаких трудностей ни в чём. Эти новые рабовладельцы живут совсем по-иному, нисколько не беспокоясь о том, как живёт весь подвластный им народ.

«Мудрая» правящая Партия заботится о саморекламе, о лозунгах, о пропаганде за границей, но ничего не делает для своих сограждан, чтобы поднять их материальное благосостояние.

Когда же наконец человечество увидит и осознает, что под пышной рекламой, под громкими лозунгами, под вездесущей пропагандой, живёт угнетённый, бесправный русский народ. Народ этот не может решить даже своей собственной судьбы или судьбы своих детей.

В Советском Союзе человек не может жить там, где он хочет, так, как он хочет, и даже не может высказать то, что он в самом деле думает.

Человек в Советском Союзе должен делать то, что ему велят партийные руководители.

Всё — в интересах Партии!

Всё — в интересах Родины!

А где же люди? Живые люди?

И народ молчит. Молчит не потому, что он не понимает и не чувствует своего унизительного, угнетённого положения и даже не потому, что люди боятся.

Нет, люди устали жить годами с сознанием собственного бессилия против политики советского террора.

Я скромный, незаметный человек, одна из многих миллионов жертв, но даже я могу описать такое количество самых ярких, самых подлых и наглых образцов советской действительности, что их хватило бы на несколько книг.

А каждый человек в Советском Союзе — это хранилище ценнейших материалов для истории, для человечества.

Хотя многое уже сейчас в свободном мире известно, многое уже вышло за пределы железного занавеса, но ещё многие не знают о том, что русский народ ждёт освобождения, ждёт того дня, когда наша прекрасная Родина будет полностью очищена от тех, кто не даёт людям жить по-человечески, душит их человеческие стремления, понятия, желания, морочит народ своей навязчивой, несбыточной, бредовой идеей коммунизма.

Всё выносит терпеливый русский народ. Он ждёт.

И должен дождаться!

Россия должна стать не на словах, а воистину свободной, демократической, справедливой.

Не могут там люди страдать и задыхаться бесконечно.

«Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна…»

Не по-сегодняшнему ли звучит этот призыв великого русского поэта?!

Народы мира не имеют права оставаться равнодушными к судьбам миллионов русских людей в Советском Союзе.