Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

• Название: Одно сплошное Карузо (сборник)
• Автор: Василий Аксенов
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-70066-0

Никогда ранее не издававшиеся рассказы, эссе и дневники Василия Аксенова из американского архива писателя впервые выходят в свет под одной обложкой, сопровожденные блистательными комментариями давних друзей и коллег Аксенова – писателей Анатолия Гладилина и Виктора Есипова. Название этой новой книге дал одноименный рассказ, посвященный Булату Окуджаве, но в книге читатель найдет и Беллу Ахмадулину, и Билла Клинтона, и даже Дж. Д. Сэлинджера. В новом сборнике Аксенов предстает как истинный гражданин мира, которого интересуют и ясный реализм, и обэриутство, и постмодернизм.

---

– …свободу! – подхватил он. – Поистине, дорогая Алиса, мы должны быть благодарны судьбе за неожиданную милость. Может быть, для нее это просто шутка, но я лично очень серьезно отношусь и к бадье с остатками марганца, и к качающимся мачтам опоры, и к этому размочаленному тросу, и к вою сирены, так похожему на саксофон Джона Колтрейна, и к этим городам, морям, озерам, странам, индустриальным районам и полям сражений, горным массивам и льдам, ко всему тому, что проносится каждую минуту над нами.

– Значит, не жалеете, милый Тоб?! – с задорным смехом воскликнула Алиса. – А ну-ка раздевайтесь, раздевайтесь – начинаем постирушки!

Раздевшись, он для приличия расчесал шерсть на несколько проборов, облокотился о край бадьи и вроде бы погрузился в размышления. На самом деле он просто наслаждался с трубочкой в зубах и восхищался тому, как мудро все устроено на свете. Вот Алиса стирает платье в их бадье и одновременно таким образом стирает и его, Тоба, и себя самое. Плещется горячая вода, взбухают мыльные пузыри, чавкает белье – красота!

Потом он, тряхнув стариной, варил в бадье суп, и наслаждалась теперь уже спящая на самом донышке Алиса. Еще в далеком снежно-солнечном детстве, еще до беспокойного отрочества ей снилось иногда, что она живет в теплом вкусном и добром супе, в каком-нибудь бульоне с фрикадельками, ест его понемногу, сколько хочет, спит и играет в нем…

Однажды они пролетели над Дуалтом. Привлеченные ужаснейшим скрипом цветущие граждане и гости курорта задирали головы и тыкали пальцами в небо, каждый в собственную тучку, звездочку или проем голубизны. В «Ямке» заканчивалась схватка. Сопротивлялся уже только один Сич. Забаррикадировавшись в баре, он бросал бутылки и консервы в наступающие ряды полиции. Вскоре Дуалт исчез за крутым боком Земли.

«Подумайте сами, дорогая Алиса, – думал Тоб. – Что я потерял там внизу, в плотных слоях атмосферы? Зубную боль? горшок лажи, что выливают сослуживцы ежедневно тебе на голову? Может, я соскучился по проволоке с кольцом? гамбургеры, которые пожираешь, прыгая на одной ноге, словно хочешь по-маленькому? ежедневные тошнотные пьянки, дорогая Алиса? друзей, лица которых совсем уже расплылись за бутылками? баб, которые думают только о бриллиантах? бриллианты? баб, которые в самый подходящий момент заводят интеллектуальную брехню? интеллектуальную брехню? Всю псарню, что ли? Синклит бульдогов? Подумайте сами, дорогая Алиса…»

«Ясное дело, милый Тоб, – думала Алиса. – Думаете, в наших кустарниках лучше? Каждый норовит вырыть нору поглубже и с видом на пейзаж и обязательно в иностранной манере и затащить туда побольше жратвы, виски, шампанского, затащить тебя туда и употребить, а потом слюнявить по телефону, а потом снова чего-нибудь тащить – гамак, футбол, парфюмерию, соседку, ягод, коры, черт знает для чего, птичку там или вашего брата, милый Тоб, заговорить зубы и употребить, употребить, употребить… Думаете легко, милый Тоб?»

Иногда им казалось, что среди встречных туч, сквозь радугу или пыльные хвосты комет они видят проплывающую мимо бадью с двумя беглецами из Страны Дураков, огненно-рыжей лисой со следами изящества на некогда шикарных джинсах и весьма подержанным псом в обрывках голубой пары, но они понимали, что это всего лишь мираж. Они были счастливы и мечтали о…<нрзб>

1970

Ялта

Одно сплошное Карузо[16]

Б. Окуджаве

Муза, скажи нам о том

многоопытном муже, который…

Гомер. Одиссея.

Пока он пел, оно кружилось в португальском танце, сверкающее, сизоносое, с платиновыми зубами, всё в фирме. Оно – в индийском головном уборе, в джинсах «Леви Страус» и куртке «Ли» выкаблучивало, заливисто свистя и прищёлкивая, словно говоря блестящими дерьмоступами «Каратега» и шумным своим стеклярусным хвостом, заветную фразу: «Фирму ложать – себя не уважать». Эдик пел с восторгом:

Однажды отварили макароны.
Артельщик к ним подливку сообразил,
Кричали галки и вороны,
Вечер был совсем зелёный,
Ели мы, пока хватало сил.
В другой раз залепили кашу с маслом,
Артельщик к ней биточки сообразил,
Меняли румбы мы и галсы,
Ветер в хавальник бросался,
Ели мы, пока хватало сил.
А в третий раз заделали мы клёцки.
Артельщик ложки к ним сообразил.
День был прямо идиотский,
А мороз какой-то скотский.
Ели мы, пока хватало сил.
Даже странно…

Гитара взяла последний жалкий аккорд, и наступила тишина. Молодёжь, собравшаяся на конкурс самодеятельной песни в кафе «Романтики», с недоумением созерцала новоявленного менестреля Эдика Евсеева. Что же это за песня такая странная – макароны, клёцки, каша с маслом? Где костёр, нехоженые тропы, где попутный ветерок?

Эдик отбросил со лба длинные прямые пряди и одарил аудиторию широкой, намеренно – малость – придурковатой улыбкой, так свойственной определённому сорту юных мужчин.

– Нравится? – спросил он зал. – Это я в Новороссийске сочинил на паровой шаланде «Лада». Вижу, что нравится…

Один лишь человек смотрел на Эдика с восторгом – Толя Маков, верный его спутник и зеркальная копия.

– Эдька, спой-ка им про белый чемодан, – попросил он с места.

Эдик сразу же взялся за струны, но был остановлен председателем клуба «Романтики» подрывником Валентином Холодным.

– Можешь, Евсеев, спеть что-нибудь поближе к нашей жизни? – спросил человек опасной профессии.

Эдик и председателя персонально одарил редкозубой улыбкой.

– Тогда как раз «Белый чемодан» пойдёт. Фирменная песенка! Карузо!

Струны зарокотали элегически.

Однажды я шёл по паркету,
Увидел белый чемодан,
Я много странствовал по свету.
И наблюдал прекрасных дам.
Много, ребята, много
Очень прекрасных дам.
В чемодане сидела птица,
Приветствовал эту мадам,
Ворону или синицу,
Во имя прекрасных дам.
На философском факультете
Меня спросил профессор Дам:
Встречались ль вам на белом свете
Каких-нибудь прекрасных дам?
На свете, ответил я, много
Очень волнующих дам.
Даже странно…

– А зачем же приставку выключать? – истерически закричал Толя Маков, зеркальная копия. – Зачем песню портить?

– Такую песню слушать неприятно! – с возмущением крикнула Люба Коретко, первое горло вокального октета «Ивушка зелёная». – Далёкая от нашей жизни эта песня!

Как был, с незакрывающимся от изумления ртом, долговязый, расхлябанный Эдик Евсеев спустился с эстрады.

Место незадачливого менестреля занял октет «Ивушка зелёная», восемь, стало быть, отменных красавиц развесочного цеха в зелёных с воланами платьях, пошитых спецзаказом в ателье «Метелица». Тряхнув завитыми в салоне «Чайка» кудрями, девчата задорно грянули:

– Нет, друзья, не сидится нам дома,
Отправляется юность в поход.
Не спросив своего управдома,
С рюкзаками уходим вперед!

К незадачливому менестрелю подсел Холодный.

– Ну что, Эдуард, нравится? – спросил он, кивнув на октет.

– В порядке, – забыв уже о своей неудаче, сказал восхищённо Эдик и шмыгнул носом. Толя Маков повторил слова и жест.

– Вот видишь, – поучительно сказал Холодный, – и романтика налицо, и управдому досталось. Вот у кого тебе надо учиться, Эдик.

– Да разве же я не понимаю, Валя, – плаксиво посетовал Эдик. – С песней по жизни, за плечами походный… – всё понимаю, а вот в творчестве отразить не могу… вот, Валя, и получается типичное Не-Карузо.

Подрывник прицелился на него изучающим взглядом.

– У тебя вообще-то как с ней отношения?

– С кем? – переспросил Эдик.

– С романтикой.

– Отличные, – крикнул Эдик, но, подумав, поправился. – Пока что нормальные.

Безмикробные глаза подрывника ещё раз ощупали Эдуарда Евсеева, эсквайра, резервного моряка Управления сельдяного флота.

– Ты заходи к нам по пятницам, Евсеев. По пятницам у нас большой разговор о романтике. Расскажешь о твоих с ней отношениях.

– Слышал, Толик? Приглашают! – горделиво сказал Эдик.

– Милости просим, – сказал Холодный, – а сейчас уходи по-хорошему.

– Слыхал, Толик? – крикнул Эдик. – Пошли от греха подальше.

Они вышли из тёплых «Романтиков» под моросящий трехдневный уже дождь, в бесконечные нудные, как обмывки, сумерки, затопали по деревянным мосткам без всякой цели к воротам порта. Над низкими крышами покачивались грузовые стрелы сейнеров. Малость подмерзало, дождь помаленьку превращался в снег, вроде бы мокрым веником возили по физии.

На душе у Эдика было не очень-то карузисто, но отчего, он и сам не знал. Скорее всего, он тосковал по своему родному черноморскому городку Дуалте, а может быть, и по всему бассейну Средиземного моря, этой колыбели человечества. Ведь был Эдик самым что ни на есть homo mediterrano, существом довольно-таки красивым, ленивым, ветреным и вздорным, и гораздо естественнее было бы ему волочить бахромчатые джинсы, шлёпать вьетнамками по плиткам Ла-Валетты, Сплита или родной Дуалты, чем скрипеть гриппозной доской на улицах скверного северного города. Эх, Дуалта с её низкорослыми, как павианы, пальмами-волосатиками, с подземельем «Магнолия», где все знакомые и никто никому не грубит, с горбатыми улочками, где вдруг прямо над своей головой вы можете увидеть в гамаке спящую персону с котом под мышкой, а под ногами у себя узреть целующуюся пару, самовар и крендель, со стекляшками «Орбиты» и «Ракеты», где все знакомые, с винцом по гривеннику за стакан, с приезжими девчонками и мариманами разных стран… Эх, Дуалта, что за город – сплошное Карузо!