Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

Оставшийся в турсуке кумыс Актате вылила в кабак, заметив при этом:

— Теперь, мой ласковый, буду готовить кумыс для твоего дяди…

Сказала она это нарочито громко, чтоб услышал коротышка, и тот действительно услышал, еще более согнулся и принялся карманным ножом угрюмо ковырять землю.

Мне не терпелось увидеть секрет закваски кумыса, о котором так много говорили в аулах. Я стал внимательно следить за каждым движением, за каждым жестом Актате… Итак, она вылила кумыс из турсука, но не весь, а оставила немного на донышке. Понятно: остаток послужит хорошей закваской. Потом, встав на одно колено, она правой рукой расширила горловину турсука, а левой — перелила в него молоко из двух ведер. Крепко-накрепко завязав турсук сыромятным ремешком, она положила его себе на колени и начала слегка качать, будто убаюкивала малыша. Тихо стало в юрте. Даже молоко в турсуке не булькало. Лицо Актате торжественно-отрешенное. Она качала турсук на коленях так долго, что, казалось, даже вздремнула. Потом, очнувшись, приподняла угол текемета — кошмы с узорами, положила турсук на сырую землю, на пожелтевшую, поблекшую траву и вновь тщательно укрыла его сверху. Кумыс, выдержанный в тени, в прохладе, согреваемый сверху и охлаждаемый земляной сыростью снизу, становится, говорят, божественным напитком.

В семи разных посудах заквашивают казахи кумыс. В ведре средней величины из шейной части шкуры телка или верблюжонка — он называется «конек» — кобылье молоко мешают с суслом. Кумыс в нем, как правило, жестковатый, буйный, с горчинкой. Такой посудой пользуются чаще всего средней руки дехкане, которые доят одну кобылицу. В громадном бурдюке-месе — его шьют из брюшной части лошадиной шкуры — заквашивают кумыс для кочевок и дальних караванных дорог. Молоко закисает само по себе от долгой, бесконечной тряски на телеге или на верблюжьем горбу. Потом — турсук. И еще два вида саба: тай-саба — из шкуры жеребенка и кунан-саба — из шкуры лошади-трехлетки. Заквашивать молоко можно и в бочонке или жбане, но непременно березовом. И последний вид посуды, пригодной для кумыса, — кавак. Лучший кумыс считается тот, который выдерживают в небольших турсуках и в саба из шкуры жеребенка.

Внесли самовар. Он бушевал, дышал паром. Расстелили дастархан. Я только собрался было спросить Актате о назначении и тайнах посуды, в которой подают кумыс, но тут вошел табунщик-молодожен. Видно, две семьи столовались вместе, а когда приезжал гость, и вовсе все становилось общим. Табунщик решительно придвинул к себе самовар и принялся разливать чай. Актате открыла ларь и выставила на дастархан заветные припасы: конфеты, сахар, сушеный творог, сыр, пастилу, связки сушеной дыни, урюк, масло. У меня разбежались глаза. А хозяин-коротышка не удержался, съязвил:

— Не приехал бы племянничек председателя, жевали бы один хлеб. А так, слава богу, есть что шамать.

И сосед-табунщик ухмыльнулся:

— В ларе Актате только птичьего молока нет.

Я смотрел на дорогие казахские яства, а есть почти не мог, потому что был сыт от недавно выпитого кумыса. С усилием выпил кесушку чая и отодвинулся от дастархана. Актате удивленно глянула на меня и начала приговаривать-ворковать:

— Почему не ешь, ласковый? Для тебя же берегла. Масло топленое, свежее. Курт из неснятого молока. С медом. Потом сварю огузок жеребенка. Твоя доля. С зимы храню в муке. Ешь, ласковый! Еще проголодаешься, пока мясо сварится. Уважь! Давно ведь не потчевала тебя…

Я начал благодарить Актате, но тут нежданно вклинился коротышка:

— Чихать он хотел на твое угощение. Ему арак подай, да побольше! Тогда возрадуется его душа и развяжется язык. «Хранила-берегла» — говоришь. А он твоему огузку предпочитает городские… эти… как их… длинные, мокрые, изжеванные…

Сосед-табунщик подсказал:

— Да, да… они самые… сосиски свинячие. Народ нынче ученый пошел. Он сосиску жует, а от копченого-вяленого огузка морду воротит. Да, да!

Всем стало неловко. Актате лицом потемнела и отвернулась. Я разозлился. Хотелось вскочить и отдубасить вздорного старичишку, чтобы он из коротышки в мартышку превратился. Актате догадалась о моем состоянии.

— Ласковый, сделай милость — переверни турсук.

Я отвернул край кошмы, перекатил турсук на другой бок, но, должно быть, что-то не так сделал: подошла Актате и очень осторожно — даже всплеска не послышалось — покачала турсук. Потом так же аккуратно прикрыла его текеметом.

Пришло время дойки. Схватив подойник и ругая косарей, вышел коротышка. За ним последовал сосед-табунщик. Он засучил рукава, будто готовился к схватке. Актате принялась закладывать мясо в казан. Колхозных кобылиц обычно доили четыре раза в день, но сегодня не управились. Под длинным куруком молодого табунщика кобылицы испуганно храпели и дрожали, водили боками. Коротышка неистово гремел ведром, отчего жеребята-сосунки на привязи от страха кидались в дыбки. Наконец, весь в поту и облитый с головы до ног кобыльим молоком, притащился он в юрту, и Актате приказала немедленно отвязать ошалевших жеребят и отпустить кобылиц на выпас. Бедняги сосунки, получив свободу, вприпрыжку кинулись к матерям, стали тыкаться мордой в дряблые после дойки сосцы и причмокивать от нетерпения. Кобылицы млели, любовно-нежно всхрапывали. Потом весь косяк трусцой подался в степь, на выпас, где мошка и слепни тревожили не так назойливо. Сзади на тонких точеных ножках, развевая хвосты и гривы, мчались, точно игрушечные, жеребята.

Когда я принялся за огузок, заботливо сохраненный Актате с зимы в муке, уже садилось солнце. Хорошо просоленный, неспешно, ровно провяленный, сочный и жирный кусок золотился в предзакатных лучах. «Драгоценный дар, сбереженный любовью и тоской в сердце. Он все равно что невысказанная тайна, недопетая песня, недопитый кумыс… Какое счастье, если есть у тебя близкий человек, который ради тебя одного хранит бесценный дар своего сердца, своей души! Значит, не одинок ты: и тебя помнят, и тебя любят…» Медленно заходящее солнце напоминало мне о быстротечной жизни и навевало грусть, а для меня сохраненный доброй женщиной лакомый кусок говорил о тепле человеческих отношений и вселял надежду, радость.

Актате позвала молодку из соседней юрты и попросила ее вымыть и протереть посуду на полке. Любо было смотреть на легкие, ловкие руки юной женщины. Актате помогала ей, советовала, похваливала.

— Я учу нашу сношеньку разливать кумыс, — заметила она, улыбнувшись робкой молодке. — Дай срок — из ее рук будут пить кумыс почтенные люди. Вот увидишь: большой мастерицей станет.

Протирая сухим, чистым полотенцем посуду для кумыса, Актате коротко объяснила мне назначение каждой из них.

— Казахи извечно почитают не только кумыс, но и посуду, в которую разливают его. Разным людям подают кумыс в разной посуде. Простому человеку — в кесе. Случайным гостям, путникам — тоже. Обжорам и торгашам наливают в большую деревянную чашу — тостак. Ведь для них главное — залить толстое брюхо. А вот дорогим друзьям подают в средней величины крашеных, расписанных чашах — зерен. Такие чаши радуют душу, напоминают томный взгляд красавицы. Правда, и зерены бывают разные. Это зависит от умельца и материала. Вот этот выточил из урючины и расписал золотом знаменитый мастер Акадиль. Влюбленным предлагают кумыс в изящных козе — маленькой, узкогорлой, кувшинообразной посуде с золотыми каемками. Из серебром отделанных козе пили акыны-певцы, щеголи-серэ, тонколицые баловни-красавцы. Как-то в наш аул неожиданно нагрянул серэ и наотрез отказался пить кумыс из обыкновенной чаши. Бедный отец отправил нарочного в Сауран, и тот галопом доставил оттуда вот эту посеребренную козе. Батырам и борцам-палванам принято подносить кумыс в высоких кувшинах.

У меня радостно заколотилось сердце: «Мне подали кумыс в расписанной чаше, значит, я отношусь к дорогим друзьям Актате!»

И пока юная соседка перемывала и перетирала всю посуду, Актате поведала мне еще много интересного. После ужина молодка принялась разливать хмельной успокоительный кумыс. Сначала она его долго болтала, бултыхала мутовкой в каваке. Потом перелила в огромную деревянную чашу, придвинула на край дастархана и, усевшись боком, согнув одну ногу, только было собралась мешать пенистый напиток оцинкованным половником, которым до этого разливала жирный бульон, как Актате сделала предупредительный жест и протянула смутившейся молодке деревянный крашеный черпак. Черпаком она набирала и, приподняв на высоту локтя, вновь сливала в чашу точно четыре раза — по числу людей за дастарханом. Это своеобразный ритуал, знак уважения к каждому человеку. Теперь молодка взяла в левую руку раскрашенную чашу-зерен, правой рукой приподняла черпак, осторожно, по стенке чаши, беззвучно наполнила ее, при этом не по самый верх, а до уровня шириной в палец. Потом так же, без стука, прислонила черпак к тазику, взяла чашу в правую руку и изящным, грациозно-женственным движением, чуть обнажив локоть, подала кумыс мне.