Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

• Название: Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)
• Автор: Андрей Трубецкой
• Издательство: Контур
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Воспоминания о лагерном и военном опыте Андрея Владимировича Трубецкого, сына писателя Владимира Сергеевича Трубецкого.

---

Недалеко от Познани нас выгрузили, и мы сейчас же двинулись пешком. Ежедневные переходы были большими и утомительными. Старшина Мироненко, с которым я сдружился еще в госпитале (он прибыл туда из штрафбата), использовал свой талант рассказчика, чтобы солдаты не отставали. А рассказчиком он был замечательным и знал массу завлекательных рассказов с ограблениями, подземельями, благородными бандитами и коварными красавицами, похищениями и превращениями, и все это очень длинно. Шел Мироненко в центре толпы, и никто не отставал. Приемом он этим пользовался, когда марш переходил и на ночь. Наконец, уже в Германии, нас передали в свои части, и я вновь попал к Браткову в разведку. Принял он меня очень хорошо и назначил помощником командира взвода разведки, которым командовал младший лейтенант Балоян, симпатичный молодой армянин. Уже на другой день мы тронулись на запад, двигаясь проселочными дорогами. В одном месте чуть ли не всем полком палили по стаду диких коз, бежавших довольно далеко от нас по чистому полю. Кроме испуга, вреда мы им не принесли, а вот начальство крыло нас нещадно. Надо сказать, что с кормежкой в походе было туговато. Двигаясь впереди батальона, мы заметили в лесу приблудную корову и кинулись ее ловить. Мы старались гнать ее по ходу батальона, чтобы не терять. Но вот дорога вышла к долине небольшой реки — знаменитой Нейсе. Здесь только что прорвали фронт, и лес на противоположном берегу был весь искорежен артиллерийским огнем. Изголодавшаяся корова, увидав зеленый прибрежный луг, бросилась на него, мы за ней. Наконец удалось поймать корову. И тут из землянки, расположенной у моста, выскочили два солдата и стали кричать нам, что здесь минное поле, что еще вчера на нем подорвались. Крики заставили нас присмиреть и оглядеться. Действительно, в сочных озимых можно было видеть серо-желтые лепешки мин, а поодаль пестрела одежда окончивших здесь путь местных жителей. Солдаты стали показывать, как выйти с этого страшного поля. Корова, как будто поняв разговор, повела себя тихо. Мы благополучно выбрались на дорогу, привязали корову к повозке и перешли речку. Привал был на той стороне, где недавно стояли немцы.

В деревне, где мы остановились, стало ясно, что наши старания с коровой напрасны: дворы и улица были полны более подходящей живностью. Отпустив тощую корову, мы занялись промыслом. Из дома, около которого я стрелял кур, с руганью выскочил незнакомый полковник. Но когда он увидел, что я делаю, тон его сразу переменился: «Ну-ка, мне вон ту пестренькую, а теперь, вон-вон, беленькую».

Если до этого мы двигались безлюдными местами, то теперь этого сказать было нельзя. Фронт катился впереди и не так уж далеко от нас. Проходили маленький городок, где население еще продолжало растаскивать магазины, точь-в-точь, как у нас в 1941. Чудно было видеть почтенную немку в шляпке, вылезающую из большого окна разбитого магазина с ведром кислой капусты в руках. Шли лесом, полным дыма. Проходили деревню, где наших, видно, еще не было. Увидев солдат, некоторые из жителей тут же скрывались в лес. Судя по направлению, мы двигались между Берлином и Дрезденом, и фронт ощущался все ближе и ближе: сгоревшие танки и обугленные трупы танкистов, подбитые студебеккеры, а рядом еще не захороненные убитые. Один из наших командиров взвода как будто опознал среди таких убитых своего брата. Документов в карманах не оказалось, а брата он не видел уже несколько лет. Колонна продолжала шумно двигаться вперед, а лейтенант этот долго ехал притихшим. Иногда нам встречались толпы иностранных рабочих, радостные и веселые, двигавшиеся в противоположном нам направлении кто в чем, даже в свадебной карете.

Я со своими разведчиками рыскал впереди колонны на велосипедах, заглядывая больше из любопытства в разные места. Так, мы обнаружили склад шоколада в брусках, толщиной сантиметров десять. Вот жрали! А в одном местечке большой трехэтажный дом был занят под склад зубоврачебных инструментов.

Но вот наша колонна стала поворачивать к Берлину. Населенных пунктов здесь было больше. В одном месте вдоль дороги стояли отдельные добротные дома, похожие на богатые дачи. Одна из них горела, а рядом находились солдаты соседнего полка. Спрашиваю, в чем дело. Оказывается, один из них зашел в дом, но в него выстрелили с чердака и ранили. На помощь кинулись однополчане и, обнаружив шестерых вооруженных немцев, расстреляли их, а заодно и хозяев дома. Примерно так поступали у нас и немцы. А все-таки, черт знает что!

На привале меня вызвали к начальнику Особого отдела капитану Костогрызову. Оказалось, что на чердаке дома, где остановился капитан, обнаружили немецкого солдата, и я потребовался как переводчик. Это был, видимо, пленный, отставший от колонны и спрятавшийся, а капитан все требовал сознаться, где его радиопередатчик. Немец, когда наконец понял его вопрос, от удивления только разводил руками и был в этом совершенно искренен. А капитан все не унимался. Чем дело кончилось — не знаю, но немца, кажется, отправили в тыл.

Километрах в пятидесяти от Берлина наше продвижение вперед окончилось. Лес чистый, ни сучка. Смешно, но факт: дрова для костра пришлось нести из деревни. В каждом дворе стояли аккуратные поленницы в виде стога. Вот из них и брали дрова и несли в лес. Майор Братков послал разведчиков вглубь леса, а мне сказал: «Ты не ходи, мало ли что там, война-то ведь кончается». Меня удивило и тронуло это заботливое отношение. По возвращении разведчиков батальон прошел через лес и вышел к местечку Барут. Здесь совсем недавно шел бой. На улицах подбитые машины, кирпичи и щебень от разбитых домов, повисшие провода, верхушки сбитых деревьев. Мы заняли окраинные дома. Штаб батальона поместился в подвале дома, где оставалось немецкое семейство — малые да старые. Братков их расспрашивал, я переводил. Относился он к ним уважительно и хорошо. Немцы это чувствовали. Хозяин дома сказал, что в соседнем помещении подвала в брикетах каменного угля спрятаны две бутылки шампанского. Я тотчас пошел и на глазах у удивленных связистов, расположившихся здесь со своими ящиками и катушками, извлек эти бутылки. Выпили с немцами за окончание войны, за хороший мир. Тут нас рассмешил мальчик лет восьми. Он пришел со двора и стал выгружать из штанов, застегнутых у щиколоток, пачки плавленых сырков, которыми была набита, стоявшая во дворе брошенная автомашина. Родители, было, перепугались, но, видя наше веселье, стали тоже смеяться. День прошел спокойно.

Рано утром началась ружейная стрельба. Мы выскочили из подвала. Дом, где мы находились, стоял на возвышенной стороне лощины. За лощиной был лес, а справа ее замыкала железная дорога. До нее и до леса было метров триста-четыреста. Из леса показалась толпа немцев, шедшая к нам. Передние несли белые флаги. Мы поспешили навстречу отбирать у пленных «трофеи» — часы, пистолеты. Слева наши солдаты уже вплотную подбегали к немцам, и в это мгновение передние ряды немцев стали падать, а задние открыли огонь. Мы, не ожидав такого оборота, кинулись назад. И вот тут пришлось пережить неприятные мгновения. Бежать в горку по песку было трудно. Сзади стрельба в спину. Упал солдат справа, слева повалился другой, а в мозгу сверлит мысль: сейчас ты, сейчас тебя. Но вот и спасительный гребень, валюсь на песок и кубарем откатываюсь дальше и скорей за угол дома, где уже несколько наших солдат начинают открывать стрельбу. Все больше овладеваем положением, но довольно большая группа немцев все же прорвалась. Нас посылают блокировать эту группу. За местечком бродили по полю с редкими кустами. За одной такой группой кустов заметили немцев. Кричим, чтоб выходили. Боятся, не выходят. После утреннего эпизода боимся и мы подходить. Кто-то из нас троих первым начал стрелять. Дал очередь из автомата и я. Немцы, стоявшие метрах в ста от нас, как-то очень быстро осели и повалились на траву. В душе осталось неприятное чувство. Вернулись к штабу батальона. Вскоре появился на виллисе командир дивизии генерал-майор Владычанский отчитывать Браткова за то, что немцы сумели прорваться. «Драпанули твои солдаты, судить будем», — сказал генерал. Братков оправдывался, говорил, что немцев побито много, что прорвались они левее. Генерала это не убедило, и Братков помрачнел. Он спустился в подвал, я за ним. Стал выгребать песок из карманов. Хозяина дома это поначалу удивило. И по виду Браткова и по песку из карманов они поняли, что наверху было что-то серьезное. Но вот Братков, взяв меня и еще одного солдата с собой, пошел наверх. Мы тронулись по лощине к железной дороге. На поле, действительно, лежало много убитых. Братков их считал. Попался раненый. При нашем появлении он приподнялся на локтях и стал просить о помощи. «Андрей, пристрели его», — сказал Братков. Я опешил и, не подумавши, ответил, что раненого стрелять не буду. Тогда Братков сказал то же самое сопровождавшему солдату. Тот отстал, а мы пошли дальше, и я слышал как раненый, очевидно поняв, что сейчас будет, именем матери стал просить пощадить его. Кровь стыла у меня. Выстрел... и солдат рысцой догнал нас. До сих пор не могу простить себе своей ненаходчивости — надо было согласиться и, подождав пока Братков отойдет, выстрелить в воздух. Неужели это надо было Браткову для счета?