Вячеслав Бондаренко - Вяземский

• Название: Вяземский
• Автор: Вячеслав Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02654-3

Друг Карамзина и Жуковского, Пушкина и Мицкевича, Тютчева и Стендаля; один из крупнейших русских поэтов Золотого века, прошедший 70-летний творческий путь; мастер журнальной полемики, историк литературы и русского быта, переводчик, мемуарист; советник и собеседник Александра I и Александра II; блестящий светский лев, остроумец и сердцеед… и одна из самых драматических судеб за всю историю русской литературы. Любимейшим жанром князя П.А. Вяземского были записные книжки, с которыми он на закате дней сравнил самого себя: «Я просто записная книжка, / Где жизнь играет роль писца…»

Первое полное жизнеописание поэта, основанное на материалах Остафьевского архива, дает возможность заглянуть в эту «записную книжку» и по достоинству оценить уникальность талантов князя П.А. Вяземского.

---

Интересно, что почти все друзья Вяземского, в том числе вполне благонамеренные, отнеслись к опасному монологу не просто доброжелательно, а с полным восторгом. «“Негодование” — лучшее твое произведение, — отозвался Тургенев. — Сколько силы и души!.. Я заставил одного поэта, служащего в духовном департаменте, переписать твое “Негодование”. В трепете приходит он ко мне и просит избавить его от этого. “Дрожь берет при одном чтении, — сказал он мне, — не угодно ли вам поручить писать другому?”» Впрочем, Александр Иванович все же состорожничал, не желая подставлять друга под удар, — устраивал чтения “Негодования” вслух, но списков никому не давал: «Ко мне ездят слушать «Негодование», и я уже вытвердил его наизусть, но ни одной копии не выдал и не выдам»… Очень порадовал Вяземского добрый отзыв Карамзина: «Читал я «Негодование» без негодования, ибо в нем много прекрасного; но желал бы более истины, более души и менее декламации». И уж конечно, особенно горячо стихи приняли будущие декабристы, недаром в одном из многочисленных доносов на Вяземского «Негодование» коротко назвали «катехизисом заговорщиков». Близкий варшавский его друг И.М. Фовицкий, комментируя «Негодование», заключал: «Волосы дыбом становятся! Смотрите; не забывайте Радищева!.. Какая прекрасная пиеса! Только же и страшная! Уж верно мы не увидим ее печатной!» Князь Петр Андреевич умело и красиво готовил собственное падение…

Совесть его была чиста, он высказал вслух то, что хотел. Продолжал писать в Россию письма-памфлеты, предназначенные не только прямому адресату, — московский приятель Вяземского Александр Булгаков, который «купался и плавал в письмах, как осетр в Оке», даже делил любителей этих посланий на три категории: те, кому можно их давать на несколько дней, те, кому можно их просматривать, и «подлый народ», которому достаточно сказать, что Вяземский пишет то-то и то-то… А пока гром не грянул, можно и помечтать: например, о большом путешествии по Европе (Дрезден… Берлин… Вена… Карлсбад… Мариенбад…), и назвать это «по Байрону» — «гоняться за солнцем по миру». «Желаю быть с женою в Карлсбаде, — пишет он Жуковскому. — Нельзя ли как-нибудь встретиться? Мы до сей поры виделись только впотьмах; посмотреть бы друг на друга при свете Божьем». И предполагает, что «на солнце европейском» Жуковский станет похож на Байрона, а он, Вяземский, — на Бенжамена Констана… Можно примерить на себя мундир отца, мечтавшего «в Пензе сделать Лондон», и пожелать себе губернаторский пост где-нибудь в Костроме. Можно, наконец, поехать в Россию в очередной отпуск…

Там-то и случилось давно предугадываемое. 10 апреля 1821 года князь получил письмо из Варшавы. Предчувствуя недоброе, распечатал пакет — оттуда выпали две странички, исписанные крупным изящным почерком Новосильцева…

«Варшава, 15/27 марта 1821 г.

Князь, к моему величайшему сожалению вынужден сообщить вам, что во время последнего посещения Его Императорским Величеством Варшавы Его Императорскому Величеству стало известно, что вами неоднократно произнесены были горячие речи в защиту принципов, провозглашенных во Франции в палате депутатов лицами, кои суть возбудители беспорядков, произошедших в Париже. Равно до сведения Его Императорского Величества доведено то обстоятельство, что, покидая Варшаву, вы не явились за распоряжениями к Его Императорскому Высочеству Великому Князю. Его Императорское Величество, не желая дабы русские высказывали в сих местах убеждения диаметрально противоположные правительственным и подавали дурные примеры несоблюдением должного уважения к брату Его Императорского Величества Великому Князю, повелел мне сообщить вам его приказание не возвращаться более в Варшаву. Я крайне сожалею, что необдуманные поступки, вмененные вам в вину, лишают меня подчиненного, о котором не могу сказать ничего, кроме хорошего, как в отношении служебного рвения, так и поведения и прочего. Прошу вас принять уверения в моем совершеннейшем почтении, с каковым имею честь быть, князь. Ваш покорнейший слуга, Новосильцев»{8}.

Ни о «Негодовании», ни о перехваченных письмах в запрещении ни слова не было. Вяземского выпихивали со службы мягко, без лишнего шума и политического подтекста. С политической сцены — в никуда. Так всегда убирали в России излишне самостоятельных людей. Так два года спустя тихо убрали из армии буйного майора Владимира Раевского. Так спровадили в отставку деятельно доброго Александра Тургенева… И там, и здесь высокий спектакль с речами русского маркиза Позы начальству был ненужен (да и непонятен). Маркиза Позу не сажали в крепость и не пытали огнем за его убеждения — его тихо выпускали в отставку, из общественной жизни в частную. И внешне все выглядело благопристойно. Ведь и Пушкина на юг, и Лермонтова на Кавказ, в сущности, никто не ссылал — им просто давали туда служебный перевод…

Глава IV. СОВРЕМЕННИКИ

Взгляни: сей кипарис, как наша степь, бесплоден —

Но свеж и зелен он всегда.

Не можешь, гражданин, как пальма, дать плода?

Так буди с кипарисом сходен:

Как он, уединен, осанист и свободен.

Батюшков

Пророческим оказалось «Прощание с халатом»! Ведь упоминались там (еще за полгода до отъезда к месту службы) и «золотой, но тягостный ярем», и «след моей отваги тщетной», и «неудач постыдные следы»… Служебный ярем действительно оказался тягостным, и с формальной точки зрения варшавская служба Вяземского — цепь сплошных поражений. Но из Польши он вернулся другим человеком. Как Петербург 1806 года вышиб из князя остатки детства и сделал его светским юношей, так варшавское трехлетие превратило беззаботного поэта в мыслящего и широко известного своими политическими убеждениями общественного деятеля. Из Польши он привез «Петербург», «Первый снег», «Уныние», «Негодование» — классику русской лирики…

Существует несколько версий по поводу того, что же все-таки послужило конкретной причиной отставки Вяземского. Естественно, его отстраняли от должности за письма, за «возмутительные» стихи, за приятельство с поляками, за независимое поведение… Но был и какой-то непосредственный повод. Сам Вяземский был уверен, что в руки Александра I попало его письмо, адресованное жене, в котором он упоминал о каких-то «варшавских переменах». Был еще спор Вяземского с его варшавским приятелем, адъютантом великого князя Константина графом Ф.К. Нессельроде, в котором князь пылко защищал оппозиционеров французского парламента, Бенжамена Констана и Казимира Перье, а также резко высказался против австрийской политики в Королевстве Обеих Сицилии… Это могло задеть австрофила Нессельроде, который пожаловался великому князю Константину, а тот — венценосному брату. Ю.М. Лотман связывал изгнание Вяземского из Польши с разгромом оппозиционной «артели» в лейб-гвардии Литовском полку (в ней состоял близкий приятель князя Петр Андреевич Габбе). Есть, кроме того, «интимная» версия — якобы какой-то немец-генерал из свиты великого князя усиленно добивался внимания Веры Федоровны Вяземской, а когда княгиня резко поставила его на место, оклеветал ее мужа: сообщил куда следует, что Вяземский на балу напевал политические куплеты Беранже «La mort du roi Christophe»[29]. Великий князь потребовал от Вяземского письменных извинений (не уточняя при этом, в чем именно) и никакого ответа не дождался.

Тотчас же началась кампания по спасению Вяземского, подобная той, что была год назад, при ссылке на юг Пушкина… На смягчение участи никто особенно не рассчитывал, да и, как сам Вяземский пишет, Карамзин «просил у государя не помилования мне, но объяснения в неприятности, постигнувшей меня». Александр, отдыхавший тогда в Царском Селе, подтвердил с улыбкой, что запрет князю возвращаться в Польшу связан с его «нескромными разговорами о политике», и добавил:

— Впрочем, несмотря на то, может он вступить снова в службу по любому ведомству, исключая те, что находятся в Королевстве Польском.

Это Вяземского взбесило. Мало того, что его выгнали, как он считал, беспардонно, так еще теперь имеют наглость дразнить новой службой! А главный его варшавский недоброжелатель Байков шлет ему письма, где простодушно недоумевает, с чего это князя больше не видать в Польше!.. Карамзин подал было мысль устроиться в Московский учебный округ, попечителем которого уже четыре года был двоюродный дядя Вяземского князь Александр Петрович Оболенский… Но где там! Вяземский бушевал. Он наотрез отказался вообще от всякой службы и камер-юнкерского звания и подал прошение об отставке. Оно было удовлетворено 4 июня, причем князю объявили «неудовольствие» императора… Что ж, Карамзин не упрекнул Вяземского ни словом, ни взглядом — в свое время он сам подался в раннюю отставку и выше всего в жизни ценил независимость. Петр Андреевич невольно повторял судьбу своего наставника…