Елена Блонди - Хаидэ

• Название: Хаидэ
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Заключительная часть трилогии о княжне Хаидэ

---

Хаидэ сквозь сон слушала, как ноет живот, скручивая огненный клубок между ног, как дергает грудь, из которой кровь уводит налитое в нее молоко. И голова кружится, хотя может это от кислого чужого вина, что отобрали у варваров.

— Больно, — ответила и заснула, на этот раз надолго.

Ей снился Техути, как он скачет по ночной, зачеканенной серебром света степи, а рядом скачет безымянная подданная Ахатты и ветер от быстрого бега оголяет колени. Во сне Техути взглядывал на спутницу, пока его взгляд не стал таким сильным, что бег замедлился и девушка, закинув поводья на шею косматой злой лошадки, спрыгнула, почти слетела, взмахивая юбкой. А он уже ждал, раскинув руки, и принял ее, валя на богатую сочную траву. Траву взрослой весны, что вырастает для всех, кто любит… Как же мечтала она, что когда-нибудь упадет вот так, глядя на лицо любимого над собой. Лицо вместо луны, глаза вместо звезд. И чтоб это любимый, чтоб сердце растаяло и утекло в корни трав, питая их женской любовью.

Она застонала, неловко наваливаясь на подвернутую руку. Мечтала. И не дано ей такой простой радости, которая дается обычным девчонкам с голыми коленками. Даже сон говорит ей о других, в нем нет ее самой. А она уже мать, значит, кончилась ее весна и началось лето. В лете тоже будет свое счастье, но весеннего не будет уже никогда.

Заплакал ребенок, и она проснулась, с трудом шевеля рукой, которую отлежала. Отрывая взгляд от голой спины египтянина, мерно двигающейся над обнаженным телом девушки, раскрыла глаза в мерцающий красный полумрак. Черная тень Ахатты рядом скорчилась, держа руками маленькую тень ее сына.

— Он поел. Хочешь взять его? Я достану тебе воды.

Ахатта передала ребенка матери и зашарила рукой по полу, разыскивая флягу. Княгиня, с трудом сев, прогоняя боль в разбитом теле, прижала к себе сына, стараясь в темноте рассмотреть черты его личика.

— Плохой сон, да?

— … да. Гайя бы его прогнала.

— Скоро увидишь свою Гайю, княгиня. Теренций пришлет за наследником. Сама отвезешь его.

— Скажи, Ахи. Там наверху, ты убила людей. Мужчин. Что чувствовала ты, отбирая жизни?

Голос Ахатты стал чужим и резким.

— А что должна? Они забрали бы тебя. А меня насиловали бы так же, как эту девчонку. Я защищалась.

— Нет. Я не корю тебя. Но что было в тебе? Когда шла наверх. Когда убивала. И потом, когда вернулась рассказать нам, что все сделала сама. Что было?

— Не хочу говорить об этом.

Ахатта забрала фляжку и напилась сама. Уселась, обнимая руками колени. Княгиня вздохнула и мягко, но настойчиво продолжила:

— Но ты должна. Помнишь тех, в пещере? Ты была зверем тогда, смерть доставила тебе радость. Я видела. А сегодня ты вернулась и плакала, когда говорила. Ты взрослеешь, Ахи. А еще твой яд…

— Что мой яд? Опять ты про мой яд!

— Да. Ты кормишь моего сына. И ты сказала, что ему не повредит. Я верю тебе. Но ты должна учиться разумом отличать, кому несешь смерть, а кто будет сбережен тобой. Тут мало владеть своим даром, нужно знание. Я думаю так.

— Это Патахха научил тебя? Или Цез?

— Нет, сестра. Это говорит мое собственное разумение. Я не просто боюсь за сына. Я люблю тебя. Пусть ты станешь сильной по-настоящему. Владей ядом, как владеешь кинжалом. Или — лучше. Разве это сложно понять умом? Не нужен шаман и не нужна провидица, чтоб понимать простые вещи.

— Хаи! Ты тоже не все понимаешь! Они болят!

Ахатта подползла ближе, оперлась на руки, приближая лицо поверх спящего мальчика, зашептала быстро, глотая слова.

— Болят! Эти простые вещи, они болят и стонут. Я знаю, я поняла сама себе, о чем говоришь. И Убог своими странными словами тоже… тоже говорил про такое. Но что же теперь? Я никогда не смогу себе лгать! Вот ты, ты мне подруга и сестра. А в моей голове переливаются капли. Из одной плошки в другую, па-адают, отмеряются. Кап-кап. Люблю тебя и ненавижу. Да! Завидую — твой муж жив, и радуюсь, ты же не любишь его, и не было тебе счастья. Я накормила твоего сына, а вдруг бы он умер? Ты бы рыдала, над мертвым, и я горевала бы. Но на птичий короткий хвост все равно бы радовалась… Вот что родит моя отрава, поняла? Вот это смешивает она, чтоб из груди потекло темное молоко, чтоб моя слюна стала ядовитей, чем змеиный укус. Да я… я ненавижу тебя за твою силу! Ты советуешь мне, ты… ты… княгиня дочь вождя, да что там, просто ты — Хаидэ. Ты можешь так жить, и думаешь, все могут? Меня тащишь туда. Где все такое… будто с него содрали кожу, и оно плачет, но живет. И я должна радоваться? У меня спина ломается каждый день! И никак не сломается навсегда! Потому что мой сын…

Она замолчала и опустила голову.

Хаидэ кивнула.

— Да. Все так. Но тебе нет другого пути. Есть этот.

— Ага. Путь к смерти, которую мне принесет мой сын в день нашей встречи.

— Всегда есть надежда. Цез сказала, у меня нет судьбы. Мое будущее в моих собственных руках. Так вот…

Она подняла перед собой спящего мальчика.

— Нашим сыном, сыном двух матерей я клянусь тебе, Ахатта, что я делю свою жизнь с тобой. И свою судьбу ты тоже сложишь сама.

— Да разве это возможно? — но в горьком ответе подруги послышалась надежда, слабая, будто слепая, нащупывала перед собой путь чуткими пальцами, — ты думаешь… возможно?

— Да. Потому что это я говорю тебе. Моей силы хватит на нас обеих.

Наверху солнце лилось на радостные травы, ветер пригибал свежие молодые колосья, брал горстями, кидал, трепля из стороны в сторону. И они, шумя, перекрикивали ветер, вознося вечный весенний шум к птичьим крикам, что полнили небо. Старые камни цвели желтыми пятнами лишайника, будто цветной ковер покрыл их. И лезли из щелей стебли мелких степных цветов.

А внизу, под землей и скальным потолком, две женщины, сидя рядом, ткали ковер общей судьбы. На руках у одной спал сын. В закраинах круглого потолка белесые пауки, суетясь, плели тонкие бахромки паутин. Еле заметный ветерок, проходя сквозь узкие невидимые щели, колыхал тонкое пламя на конце лучины. Вот дунул чуть сильнее, и огонек, запрыгав, погас. Хаидэ медленно легла, стискивая зубы, чтоб не застонать. Придерживая спящего мальчика, закрыла глаза.

…

— Он был красив в луне, этот парень, когда лежал на девчонке, — сказала Ахатта из темноты.

— Я занесла кинжал и успела подумать, мой сын, если жрецы будут с ним…. Он станет таким же. Ты не слышала их, а я знаю. Мой яд не яд, когда есть их речи.

— Да, Ахи.

— И я убила его. Как кто-то, может быть, убьет моего мальчика. А толстого не было жаль. Сейчас я думаю, верно и у него есть где-то жена, дети. Но там — нет, не было. Он уже стал собой и ему нет надежды измениться. Думаю так.

…

— А потом я стала пьяна. Кровь пахнет. Снова пришло это, от зверя. Когда кажется — все могу! Все позволено. Тогда я уже танцевала и пела.

Она замолчала. С усилием продолжила сдавленным голосом:

— И теперь, тут в темноте я сто раз снова и снова втыкаю кинжал в его глаз. А потом в висок около уха. Так и будет, да?

— Нет. Память сгладит все и сложит на дно души. Иногда оно будет подниматься. Но ты научишься жить с этими камнями. И станешь сильнее во много раз.

— Хочу, чтоб так.

— Должна. Ведь теперь у тебя есть подданная. Чтоб она не стала такой, каким сделали парнишку. Теперь она твоя глина, тебе лепить.

Она нащупала в темноте руку Ахатты:

— Возьми мальчика.

— Ты куда это?

— Куда. Поищу угол подальше от нас. Вон сколько выпили воды и вина.

Глава 6

Низкие лошади варваров были тяжелее, чем гибкошеие царские кони племени, гулко топотали, но шли мерно и неутомимо. Луна истекала белым светом, что, приближаясь к травам, набирал жидкой синевы, и степь казалась морем, по которому плыли волны черных теней. Три лошади без всадников послушно бежали следом, иногда девушка оглядывалась, подбадривая их гортанным криком, коротким и резким, как крик ночной птицы. А потом ударяла пятками в бока своего коня, чтоб держаться рядом с Техути. Он смотрел вперед, а на краю глаза мелькало и мелькало голубоватое девичье колено. Однажды он повернулся и увидел, она смотрит вперед, лицо строгое. Спросил на ходу, преодолевая неловкость от откровенности вопроса:

— Тебе может… трудно скакать?

— Что?

Они говорили на языке дорог, перемешивая самые простые слова степных племен, что кочевали из одного языка в другой, старые, вечные. Она поняла вопрос и покачала головой:

— Я сильная. Отец продал меня год тому, в веселый дом. Я шла степью, домой, мне там выбрали мужа. Деньги забрали, что я несла в узле.

Техути хмыкнул сожалению в голосе, когда сказала о деньгах. Значит, ей не привыкать принимать в себя много мужчин. Против воли это взволновало сильнее, чем он хотел бы. Предполагаемое несчастье превратилось почти в обыденность, в ее обычную жизнь. Встала к вечеру, умылась, подвела глаза и губы, умастила тело благовониями. И после — лежать, подсчитывая, на сколько сегодня потяжелеет кошель, который понесет домой.