Елена Блонди - Хаидэ

• Название: Хаидэ
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Заключительная часть трилогии о княжне Хаидэ

---

— Теренций. Ты волен поступать, так. Но прикажи своей рабыне, прошу, пусть она расскажет мне.

— Расскажи ей, — вяло сказал Теренций, ворочаясь под пологом повозки, — скорее, нам надо ехать.

Мерастос насупилась и отойдя, села на чурбачок, с вызовом глядя на стоящую перед ней Хаидэ. Из-за спины княгини выплыл, треща, красноватый свет — Асет встал рядом, поднимая надо головами факел. Княгиня кивнула ему, благодаря. И подумала — да зачем мне. Я уже слышу ее голос и чувствую ее сердце.

Молча, прикрыв глаза, выслушала затверженный рассказ девочки, повторяющий то, что было записано в еще одном свитке. Лишь ужасалась, когда та не сумела скрыть торжества в голосе, говоря о беспамятных стражах и о словах Ахатты про возмездие. И насторожилась, когда рассказчица замялась, на короткое мгновение, всего один вдох пропустив, говоря о том, как именно Ахатта отравила мальчика. Но ничего не сказала, дожидаясь конца рассказа.

— Ты говоришь, она приехала одна? И одна постучалась в ворота дома?

— Катиос так сказал, он увел на конюшню ее лошадь. Она злая. Черная ведьма. Всегда такая была! А я так любила маленького князя…

— Всё? Больше тебе нечего сказать о той ночи?

— Я все рассказала, что видела. И что слышала. О горе, какое горе отцу, бедный мой господин Теренций.

— Иди. Утешай своего хозяина.

Она глядела, как повозки ползут вверх, и после скрываются за плоскими макушками холмов. Асет, стоя рядом, сказал:

— Там скоро начнется совет, высокая княгиня. Тебе пора.

— Иди, Асет. Скажи отцу, я приму любое их решение. А мне пора собираться в путь.

Она шла вверх по склону, не поднимаясь на макушку холма, а держась в чуть поднятой над стойбищем седловине меж двух вершин, торопилась уйти в черную степь, чтобы, наконец, побыть одной, уйти так далеко, чтоб завыть, зная — не услышат. Но знала, что так далеко не уйдет, значит, нужно исчезнуть в темноте и повалиться на землю, грызя траву, биться лбом и суметь поплакать. О своем сыне, о мальчике, убитом сестрой Ахаттой. Чтоб после встать и вернуться, сесть на Цаплю и взяв вторую лошадь, отправиться на поиски безумной. Надо было велеть Фитии собрать в дорогу еды. И, может быть, Техути не бросит ее, поедет тоже.

Стоя на черной траве, оглянулась на красное зарево стойбища, что висело над волнистой линией холмов.

«Почему я не верю, в то что мальчика убила Ахатта? Мой ум верит, по-настоящему. И горе мое — настоящее. Почему же сердце не верит, там в глубине?»

Она шла и шла, цепляясь ногами за корни и переплетенные стебли, глотала ночной воздух, в котором переливались, смешиваясь, тепло яркого ушедшего дня и прохлада ночной земли. И когда шум стойбища стих, остановилась и упала в траву, хватая ее горстями и дергая из плотного дерна. Покорно ждала слез, а они не шли. Злилась, понимая, что завтра будет усталая и слаба. И снова и снова спрашивала себя, будто держа жесткими руками за шею и сдавливая все сильнее.

«Ты веришь, что он мертв? Ты веришь, что она — убийца?»

Затаивалась, слушая себя, и падала лицом в разрытую землю, понимая — верит.

Но после переворачивалась и смотрела вверх, на звезды, что высыпались поверх небесного тракта.

«Можно ли верить и не верить одновременно? Бывает ли так?»

Глава 28

В просторной пещере, залитой дымчатым мягким светом, в самом центре ее, где из широкого отверстия в каменном потолке падал вниз световой столб, заворочался мужчина, откинул голову и сонно прищурился на медленный танец пылинок. Повел глазами за тяжело летящей пчелой и моргнул, когда быстрая острокрылая тень мелькнула, раскрывая клюв, и пчела исчезла. Постепенно просыпаясь, мужчина повернул голову, осматривая купы темных широких листьев, расцвеченных белыми гранеными колокольцами цветов. По ним ползали пчелы, снимались, гудя, улетали к следующему цветку. Садясь, вытряхивали из цветка нежный поток светящейся пыльцы. Он сглотнул, проводя шершавым языком по губам, — даже на вид пыльца была сухой и сладкой.

Медленно сел, опираясь на руки, посмотрел и на них, как на чужое. Крепкие руки, покрытые светлыми волосами, мужские, с сильными пальцами, на указательном — искривленный сустав. От чего? Стал вспоминать, пытаясь приблизить к уму предметы, но бросил, не найдя в голове ничего, кроме того, что видели глаза сейчас и того, что слышали уши. Воздух полнился тихим гудением, посвистом крыльев и шорохом потревоженной пчелами листвы. И еще где-то мерно капала вода, стекая по камню, журчала, собираясь в крошечные ручьи. Он знал — ручьи, один вытекал из-за темной округлой купы, сплетенной из больших листьев.

Опуская лохматую голову, осмотрел себя — широкую грудь с рваным шрамом в виде странного знака, голые бедра, колени, босые ступни. Видел и называл в голове. Закончив перечислять себя, задрал лицо к дымке в неровной дыре потолка. Свет. Это — свет, сказала голова.

Он собирался встать, чтоб увидеть и узнать еще что-то, потому что все виденное, учуянное и услышанное уже перечислил. Но мелкий топот и смех остановил его. Шурша листьями, из-за куста с белыми цветами выскочил мальчик, совсем маленький, черноволосый и тощий, может быть год с небольшим. Замер, раскрывая рот и разглядывая обнаженного мужчину узкими черными глазами, полными горячего любопытства. А топот не стих и следом вывалился другой мальчишка, его ровесник. Но совершенно другой, похожий на маленького медведя — толстый, крепко тупающий кривыми ножками, с косматой коричневой головой и круглыми глазами.

— Э? — сказал вопросительно и, подбежав к другу, схватился за подол его рубашки, что криво падал до колен.

— Башой, — поделился с ним узкоглазый и, прислонив голову к уху, что-то зашептал, гримасничая и притопывая. Медвежонок слушал, свирепо хмурил широкие бровки и, надувая щеки, грозил сидящему мужчине деревянным игрушечным мечом.

— Люди, — удивленно обрадовался мужчина и, снова оглядывая себя, переводя взгляд на малышей, добавил, — маленькие люди… одежда… маленькая одежда… и маленький меч…

— Эй! — раздался за его спиной женский сердитый голос, и наполнился удивлением, — о!

Мужчина повернулся.

Невысокая женщина, одетая в яркую вышитую рубаху с открытым воротом, смотрела на него коричневыми глазами, округлив рот и опустив руку с еще одним игрушечным мечом. Обходила опасливо, как зверя и, оказавшись рядом с мальчиками, кинулась к ним, обнимая и притискивая к подолу, быстро оттащила подальше. И встала, рассматривая сидящего с жадным любопытством.

— О, какой ты. И откуда взялся? Может, свалился сверху? Да сколько я тут — никто еще не падал. Это ж каким надо быть, чтоб упасть в нутро, бают там и не видно, даже и ногу не просунуть, а ты вон какой — большой.

— Башой! — подтвердил узкоглазый мальчишка гордо, — башо-о-й!

— Туда только ласточки и пролезли, до времен еще. И те назад не выпрыгивают, так и живут в цветах. Ну, сам видишь. Чего глядишь, ты совсем не понял, да? Да не скачите вы!

Тараторя, придерживала мальчишек, а те рвались вперед, пыхтели, выворачиваясь из сильных рук.

— Не прыгайте. Может, он ест детей-то. Вон какой рот, а рожа, а бородища! Сейчас завоет, да как хляснет зубами.

И сказала гордо в ответ на мужскую улыбку:

— Пугаю, а не боятся. Вот какие сыночеки у меня. Мои цари, мои младшие. Ты чего тут сидишь? Ты хоть оделся бы, фу и фу, я конечно и посмотреть могу, у меня глаз не отвалится, и есть на что смотреть у тебя.

— Женщина, — сказал мужчина, — добрая женщина. Мать. И — жена.

Опустил лицо, разглядывая свои бедра.

Та испугалась:

— Молчи! Я ж так сказала, для смеху, а ты, гляжу, все на язык тащишь. Хорош-хорош, но сыночеки за тобой и повторят. Успеют еще. Маленькие.

— Маленькие, — послушно согласился мужчина.

— Тьфу ты. Смешной. Мы пойдем. Нам тут долго нельзя. А ну, пролазы, быстро. Вечно найдут дырки, мне потом лезь следом. А платье? Я ж его шила, нитку к нитке укладывала! Истреплю, жалко.

Разводя руки, толкала детей к узкой тропинке, светила в спины тревожной и гордой улыбкой. И когда те побежали, толкаясь и смеясь, снова обернулась к мужчине:

— Ты не сиди тут. Иди в гору, иди. А то никогда в ум не войдешь, и эти слова забудешь.

Проходя, коротко поклонилась и вдруг встала, рассматривая раскрытую ладонь лежащей на траве мужской руки.

— Э-э-э, да тут что у тебя? Ну-ка…

Присев, схватила развязанный тонкий шнурок с бусинкой, отскочила, сурово глядя на гостя.

— Ты чего чужое берешь? Кто давал? Это Мелика знак, зачем у тебя? Зачем сыночека трогал?

— Знак, — согласился мужчина и, поднимаясь, простер раскрытые ладони. Затряс головой, подбирая слова, — нет, нет. Далеко были. Не брал. Я тут вот, — указал себе под ноги, — маленькие — там. Где листья.

Сжимая шнурок в кулаке, женщина нахмурилась.

— Ты знай. Если думал обидеть, Кос тебе вырвет бородищу-то. Мелик для Коса наиглавный сын. Бывает даже главнее Бычонка, хотя не Кос его делал, а чужак.