Илья Фаликов - Евтушенко: Love story

• Название: Евтушенко: Love story
• Автор: Илья Фаликов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03674-1

Поэт Евгений Евтушенко, завоевавший мировую известность полвека тому, равнодушием не обижен по сей день — одних восхищает, других изумляет, третьих раздражает: «Я разный — я натруженный и праздный. Я целе- и нецелесообразный…» Многие его строки вошли в поговорки («Поэт в России — больше, чем поэт», «Пришли иные времена. Взошли иные имена», «Как ни крутите, ни вертите, но существует Нефертити…» и т. д. и т. д.), многие песни на его слова считаются народными («Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую…», «Бежит река, в тумане тает…»), по многим произведениям поставлены спектакли, фильмы, да и сам он не чужд кинематографу как сценарист, актер и режиссер. Илья Фаликов, известный поэт, прозаик, эссеист, представляет на суд читателей рискованный и увлекательнейший труд, в котором пытается разгадать феномен под названием «Евтушенко». Книга эта — не юбилейный панегирик, не памфлет, не сухо изложенная биография. Это — эпический взгляд на мятежный XX век, отраженный, может быть, наиболее полно, выразительно и спорно как в творчестве, так и в самой жизни Евг. Евтушенко. Словом, перед вами, читатель, поэт как он есть — с его небывалой славой и «одиночеством, всех верностей верней», со всеми дружбами и разрывами, любовями и изменами, брачными союзами и их распадами… Биография продолжается!

знак информационной продукции 16+

---

Надо сказать, в этой вещи странным образом проглядывает нечто евтушенковское: сюжетика прежде всего. Поэтика зарифмованного рассказа.

В общей легенде о Межирове есть эпизод, известный нам в подаче Евтушенко («Александр Межиров», 2010):

Потерялся во Нью-Йорке Саша Межиров.
Он свой адрес,
                         имя позабыл.
Только слово у него в бреду пробрезживало:
«Евтушенко».
                     Ну а я не пособил.
И когда медсестры иззвонились,
                                                      спрашивая,
что за слово
                           и какой это язык,
не нью-йоркская,
                            а лондонская справочная
догадалась —
                       русский! —
                                        в тот же миг.
И дежурной русской трубку передали —
и она сквозь бред по слогу первому
заиканье Саши поняла, —
слава богу, девочка московская,
поэтесса Катенька Горбовская,
на дежурстве в Лондоне была,
через спутник в звездной высоте
еле разгадав звук:
                                 «евт-т-т».
Помогло и то, что в мире мешаном
так мог заикаться
                                 только Межиров.
Жаль, что главную напасть мы не сломили —
все спасенья —
                          временные в мире.

Пароль? Евтушенко. Единственная зацепка в пропасти немоты.

В письме Дмитрию Сухареву (сентябрь 2009-го) Екатерина Горбовская этот случай описывает несколько иначе:

Одно время здесь, в Англии, я занималась телефонными переводами. Это такая синекура, когда ты сидишь дома, а тебе идут звонки — со всего мира, самые непредсказуемые: от спасения тонущих в море кораблей до «ваша жена не проснулась после наркоза, мы очень сожалеем». Звонки идут сплошным потоком. Одновременно на линии сидят сотни русских переводчиков. Шанс прямого попадания — один на не знаю сколько тысяч. Но на то оно и прямое попадание, чтобы иногда срабатывать.

Снимаю трубку, на линии Нью-Йоркский госпиталь: у нас русскоговорящий пациент, нам нужно задать ему несколько вопросов. Начали с дежурных вопросов:

— Ваше имя?

— Александр.

— Фамилия?

— Межиров…

Я теряю дар речи — как русской, так и английской.

— Простите, — говорю. — Вы Александр ПЕТРОВИЧ Межиров?

— Да, да, — говорит, — Александр Петрович…

Ощущение нереальности происходящего. Вместо того чтобы переводить вопрос «Ваше вероисповедание?», спрашиваю:

— Вы тот А. П. Межиров, который «Артиллерия бьет по своим?»

— Да, да, это я…

А потом, по ходу разговора: «Вот чего они меня все бросили? Хорошо бы, если бы Женя Евтушенко ко мне заехал, а то ведь он и не знает, что я здесь…»

Естественно, что через секунду после этого разговора я уже набирала номер Е. А. Е….

О своем истолковании этого эпизода Е. Горбовская сообщает и автору данной книги:

Александр Петрович НЕ ПОТЕРЯЛСЯ в городе, а был госпитализирован для прохождения курса лечения, будучи в полной памяти и трезвом уме — я понятия не имею, откуда ЕАЕ взял мысль о том, что Межиров «потерялся» — видимо, это лучше вписывалось в сюжет.

Евтушенко — ученик Межирова и в области мифотворчества тоже. Однако госпитализация «для прохождение курса лечения» явно не срастается с телефонно-международным опознанием «брошенного» пациента: зачем его искать на другом конце света, если он благополучно зарегистрирован в больнице и совершенно здравомыслящ и если персоналу известно, что он «русскоговорящий»? Во всей Америке не нашлось переводчика? Почему его «все бросили»? Ясно одно: ему нужен Евтушенко. Остальное действительно похоже на бред, да и семья Межирова — в частности его дочь Зоя — не отрицает евтушенковского сюжета.

Уместно к этому добавить и отрывок из письма Зои Межировой автору:

Женя в Портлэнд неоднократно приезжал и много раз встречался там с Межировым, они как всегда плотно общались, как и в Нью-Йорке, — Евтушенко часто приходил к маме и отцу в гости, когда там бывал, а уже в 2006-м — за несколько дней\ — героическими усилиями в их манхэттенской квартире составил избранное Межирова, из той бездны рукописей, которые в квартире были. Но и Межиров когда-то составил его избранное и написал предисловие. Так что обоюдно, взаимно.

Межиров когда-то написал:

Ах, можно быть поэтом
Не зная языка,
Но говорить об этом
Еще нельзя пока.

Это сказано в плоскости вавилонского столпотворения по поводу Останкинской башни.

Полжизни положив на полемику с плеядой поколения, «лишенного величины», то есть с Евтушенко, Межиров снабжал его своим опытом и через обратную связь одалживался вплоть до формул типа «комсомольский вождь».

Бывал и прямой спор.

Евтушенко:

Поэзия —
                не мирная молельня.
Поэзия —
                жестокая война.
В ней есть свои, обманные маневры.
Война —
              она войною быть должна.

Война — межировский конек, его тема и жребий. Он отвечает со знанием дела:

Согласен,
                  что поэзия должна
Оружьем быть. И всякое такое.
Согласен,
               что поэзия —
                                          война,
А не обитель мирного покоя.
Согласен,
                  что поэзия не скит,
Не лягушачья заводь, не болотце…
Но за существование бороться
Совсем иным оружьем надлежит.

Как бы отвлекшись от оппонента, он обращается непосредственно к поэзии:

Спасибо,
             что возможности дала,
Блуждая в элегическом тумане,
Не впутываться в грязные дела
И не бороться за существованье.

Такая позиция, что и говорить, этически предпочтительней. Но ведь и она — сплошь риторика.

По ходу соперничества с учеником Межиров воздавал ему должное:

Как все должно было совпасть — голос, рост, артистизм для огромных аудиторий, маниакальные приступы трудоспособности, умение расчетливо, а иногда и храбро рисковать. Врожденная житейская мудрость, простодушие, нечто вроде апостольской болезни и, конечно же, незаурядный, очень сильный талант. <…> Наибольшую известность получили, полагаю, никак не лучшие стихи поэта. «Бабий Яр» написан грубо, громко, элементарно. В «Наследниках Сталина» есть поэтическое вдохновенье, но есть, как бы это сказать, какое-то преувеличенное чувство социальной справедливости, достигнутой не без помощи заднего ума. <…> В конце пятидесятых Е. Евтушенко создал целый ряд упоительных, редкостно оживленных, навсегда драгоценных стихотворений (например, «На велосипеде», «Окно выходит в белые деревья…», «Я у рудничной чайной…», «К добру ты или худу…», «Я шатаюсь в толкучке столичной…», «Свадьбы», «Не разглядывать в лупу…»). Позже произошло нечто вроде разветвления, и ветвь от раннего периода протянулась в более поздние годы. Ветвь эта не то чтобы засыхала, но плодов на ней было меньше, чем на других, что естественно, так как «лирический период короток» (кажется, это слова Ахматовой). <…> В действительности Е. Евтушенко прежде всего лирик, подлинный лирик по преимуществу, а может быть, всецелый. Не ритор, не публицист, а именно лирик, что не помешало бы ему, будь он Некрасовым, сказать:

Зачем меня на части рвете,
Клеймите именем раба?
Я от костей твоих и плоти,
Остервенелая толпа.

За 15 лет до смерти Межирова, случившейся в 2009 году, Евтушенко создает громоздкое, по лобовой прямоте напоминающее оды-инвективы шестидесятых годов, почти языком газетной прозы, пронзительное стихотворение:

Автор стихотворения «Коммунисты, вперед!»
                        расплатился за детство с оладушками и ладушками —
примерзала буханка к буханке
                                                   в раздрызганном кузове на ходу,
когда хлеб Ленинграду
                                   возил посиневший от стужи солдатик
                                                                                            по ладожскому,
не ломавшемуся
                           от сострадания
                                                        льду.
Автор стихотворения «Коммунисты, вперед!»
                                                не учил меня быть коммунистом —
он учил меня Блоку и женщинам,
                                                      картам, бильярду, бегам.
Он учил не трясти
                              пустозвонным стихом, как монистом,
но ценил, как Глазков,
                                   звон стаканов по сталинским кабакам.
Так случилось когда-то,
                                        что он уродился евреем
в нашей издавна нежной к евреям стране.
Не один черносотенец будущий
                                                     был им неосторожно лелеем,
как в пеленках,
                           в страницах,
                                            где были погромы в набросках, вчерне.
И когда с ним случилось несчастье,
                                                         которое может случиться
с каждым, кто за рулем
                                       (упаси нас, Господь!),
то московская чернь —
                                       многомордая алчущая волчица
истерзала клыками
                                   пробитую пулями Гитлера плоть.
Няня Дуня — Россия,
                                   твой мальчик,
                                                      седой фантазер невезучий,
подцепляет пластмассовой вилкой в Нью-Йорке
                                                                               «fast food».
Он в блокаде опять.
                                      Он английский никак не изучит,
и во сне его снова
                                  фашистские танки ползут.
Неподдельные люди
                                  погибали в боях за поддельные истины.
Оказалось, что смертно бессмертие ваше,
                                                                        Владимир Ильич.
Коммунисты-начальники
                                        стали начальниками-антикоммунистами,
а просто коммунисты подыхают
                                                        в Рязани или на Брайтон-бич.
Что же делаешь ты,
                                 мать-и-мачеха Родина,
                                                                с нами со всеми?
От словесной войны
                                   только шаг до гражданской войны.
«Россияне»
                        сегодня звучит как «рассеяние».
Мы —
              осколки разломанной нами самими страны.
Автор стихотворения «Коммунисты, вперед!»,
                                                                         мой бесценный учитель,
раскрывает —
                         простите за рифму плохую —
                                                                    английский самоучитель.
Он «Green card» получил,
                                           да вот адреса нет,
                                                                        и за письмами ходит на почту.
Лечит в Бронксе
                               на ладожском льду перемерзшую почку.
А вы знаете —
                           он никогда не умрет,
автор стихотворения «Коммунисты, вперед!».
Умирает политика.
                              Не умирают поэзия, проза.
Вот что, а не политику,
                                    мы называем «Россия», «народ».
В переулок Лебяжий
                                         вернется когда-нибудь в бронзе из Бронкса
автор стихотворения «Коммунисты, вперед!».

ЛИСТ ВТОРОЙ