Игорь Николаев - Дети Гамельна

• Название: Дети Гамельна
• Автор: Игорь Николаев
• Жанр: Ужасы и Мистика

Семнадцатый век. Католики и протестанты сражаются за веру, заливая землю потоками крови. Но помимо Тридцатилетней войны, идет и другая, у которой нет имени — схватка людей с порожденьями Тьмы. что расплодилась на погостах и пустошах. В этой войне не бывает пленных, а жалость к поверженной нечисти не трогает сердца тех, кого называют «Дети Гамельна». Они не ведьмаки, они — ландскнехты, что сражаются за щедрую плату… Там, где бессильно слово Божье идут в ход горячий свинец и холодная сталь. А жажда золота превозмогает любой страх.

---

— На юге Чехии где-то? — попробовал угадать Крысолов так же тихо и с оглядкой.

— Практически. На севере, — отрывисто уточнил монах. — Небольшой городок. Рядом горы. Замок местного барона отдают в полное распоряжение. Так что, все по списку.

Музыкант хлопнул Альберта по спине и попробовал утешить мрачного служителя церкви:

— Мы еще возьмем Вольфрама за бейцалы. И найдем Зимний Виноградник.

— Главное за поиском себя не потерять… — проговорил доминиканец, посмотрел на детей и отвернулся. Маленькие гамельнцы с прежним восхищением смотрели на Крысолова. Тот давно спрятал золотую дудочку-флейту, но ее волшебство и не думало прекращаться.

— Дети… — прошептал Альберт.

— Что насчет детей? — вопросил Крысолов, незаметно напрягаясь. — Тоже все по уговору?

— Будем в Бремене, отберешь себе, сколько надо, — с горечью ответил монах, крестясь. — Святой Престол не … не возражает. И даже, в свете твоих заслуг перед Церковью, прошлых и обещанных в будущем, изволил тебе помощь оказать. Советом и действием.

— Славно, — кивнул музыкант.

— Орфей [2]… - пробормотал Альберт.

— Не угадал, — немедленно отозвался Крысолов. — Хотя ход мыслей в чем-то верный… Но все равно ошибаешься.

Скрипели под напором ветра снасти, баржа бодро катилась по реке, лунная дорожка пробежала по мелким волнам. Молчали нанятые мазуры и пара гуцулов. Молчали и дети. Доминиканец в очередной раз осенил себя крестом и неожиданно резко, едва ли не с ненавистью выдохнул:

— А что будешь делать после?

— После? — не понял Крысолов.

— Когда эти станут… непригодны. Когда одни не выдержат, другие погибнут, третьи состарятся. Снова придешь в какой-нибудь город и сыграешь на людской алчности, как на флейте?

— Я думал, ты понимаешь, — печально вымолвил музыкант. — И уж всяко не слугам Церкви судить меня после пастушка Стефана из Клуа [3].

— Понимаю… И все же, одно дело — думать, оценивать, взвешивать отстраненно… А другое — видеть воочию.

Доминиканец махнул рукой в сторону детей. Его глаза блеснули в лунном свете, словно наполненные слезами.

— Что же ты будешь делать после? — требовательно повторил Альберт.

— Посмотрим, — неопределенно ответил Крысолов, глядя на темную, почти черную воду. — Когда это время придет, тогда и посмотрим.

С той поры минуло много лет…

История вторая. О воинах Deus Venántium, кладбищенских ужасах и пользе огнестрельного оружия

Потом говорили, что человек этот пришел в Челяковицы с севера, свернув с большого тракта. Сам он шел, а две навьюченные лошади ступали следом. Рослые, сильные звери, коих и тяжелая кавалерия не постыдилась бы. Не говоря уж о каких-нибудь итальяшках с их худородными лошаденками.

Надвигался вечер. В окошках низеньких домов загорались редкие тусклые огоньки — в здешних краях ложились рано, а если доводилось полуночничать, то дорогие свечи зазря не жгли, обходясь лучинами да плошками с прогорклым жиром. Единственная улочка была пустынна, как в День Сотворения Мира. И лишь путник со своей живностью отбрасывали длинные тени на утоптанную глинистую землю, кое-где подернутую трещинами ввиду небывало сухой погоды.

— Челяковицы… — пробормотал человек. — И откуда только в немецких землях чешское название… Не иначе, беглецы какие основали. Чудны дела твои, Господи…

Он поежился. Было тепло, но на плечах путника лежал длинный — почти до пят — плащ хорошего, прочного сукна. Приезжий окинул долгим взглядом домишки, ютящиеся в беспорядке по бокам улицы, и продолжил путь к трактиру.

Собственно, «трактиром» заведение называлось более по традиции, нежели по принадлежности, являясь скорее маленьким кабаком, вернее кабачишком (в Челяковицах обо всем можно было говорить в уменьшительной форме). При нем не нашлось места даже гостевым комнатам. Перепившим посетителям предлагалось добираться до своих домов самостоятельно (благо, все рядом) или ночевать на улице, так сказать, на лоне природы. Кабатчик уж собирался закрывать свое почтенное заведение, поскольку день будний, а ночь близко, но после короткой беседы с нежданным гостем уступил тому собственную клетушку. И даже самолично кликнул соседского мальчишку, наказав вычистить и накормить лошадей запоздалого гостя да забыть лень при работе.

Человек в плаще сидел за шатким столом и понемногу цедил пиво из щербатой глиняной кружки. Пиво было теплым и кислым. Масляная плошка чадила под низким закопченным до угольной черноты потолком. Кабачок медленно, но верно заполнялся людьми, привлеченными знаменательным событием — появлением нового лица.

Селяне заходили степенно, неспешно приветствовали земляков, вдумчиво рассаживались по лавкам и столь же неторопливо пили пиво из древних кружек, как бы не помнящих еще Крестовые походы. Меж делом обсуждали вчерашнюю погоду, полугодовой давности новости и свежие происки сатаны. Путник отхлебывал мелкими, редкими глотками и делал вид, что не замечает колких взглядов, бросаемых исподтишка. Он давно привык сдерживать проявление чувств и с легкостью воздерживался от улыбки.

А меж тем селяне обстоятельно и деловито решали его судьбу, незаметно со стороны, но вполне целенаправленно. С одной стороны, вроде как грешно душегубствовать. Но с другой, незнакомец расплатился редким в здешних краях риксдалером, то есть шведским серебряным талером, почти в полную аптекарскую унцию весом. И наверняка в гостевой мошне найдутся еще… Опять же, две лошади, солидная поклажа — немалые деревянные сундуки, обтянутые толстой вощеной кожей.

Челяковичане не были жестоки, просто сельский человек мыслит несколько иными категориями, нежели городские. Крестьянин очень расчетлив и практичен. Ежели в забытую Богом глушь забредает своим ходом богатство, то почему бы его и не прибрать себе? А поскольку путник может после кому-то пожаловаться или испросить подмоги, то не нужно ему идти дальше, только и всего. Нынче на дворе година военная, лихая, лютая… Всякое случается.

Пока местные головы обсуждали, что и как лучше сделать, сам незнакомец по-прежнему пил пиво. Был он высок и худ. Не истощен, а именно что неширок в плечах и теле, но при том в движениях ловок и уверен. Когда плащ чуть распахивался, на кожаном поясе виднелись два кинжала в потертых ножнах. Бывалый человек. Опасный человек. К такому надо подступаться с умом…

Вдоволь насладившись зрелищем мятущихся деревенских, которым и хотелось, и кололось, незнакомец допил парой глотков пиво, поднялся и проследовал к старосте. Как путник определил старшего среди десятка одинаковых на вид мужиков — Бог знает… Или не Бог… Определил, в общем. Подошел, молча положил перед старостой лист пергамента, сплошь разрисованный черными и красными чернилами, да с печатями самых разных видов. И также молча уперся взглядом в мигом вспотевших селян.

Сельский глава оказался человеком грамотным. Он долго читал написанное, шевеля губами и водя по ровным строчкам пальцем с обкусанным ногтем. Потом так же долго осмысливал прочитанное, страдальчески морща лоб и шевеля кустистыми бровями. А затем внезапно и страшно изменился в лице, побелев, что твоя луна на заре. Наорал на кабатчика, пеняя за скверный прием, и пригласил дорогого гостя в собственный дом. Следом наорал на односельчан, выговаривая за неуместное любопытство и отсутствие достойного обхождения с хорошим господином. В общем, шумел, ругался и вообще вел себя так, будто не одинокий прохожий заглянул на огонек, а, по меньшей мере, капитан наемной банды рыл этак в полсотни, а то и больше.

Путник так и не представился, довольствуясь обращением «господин хороший». Переночевав в доме старосты, он вежливо попросил перетащить в чулан сундуки и долго там чем-то гремел. Затем ушел в лес, что обступал Челяковицы со всех сторон. Сгинул на весь день, не спрашивая дороги, шагая по узким тропкам уверенно и решительно, словно будучи местным уроженцем.

На осторожные расспросы селян о непонятном госте староста отвечал исключительно бранью. О чем же прочел в грамоте с печатями, так никому и не сказал. Даже жене, как ни пытали и ни наущали ее любопытные товарки.

Путник вернулся, мрачный, как будто нащупал в паху чумные бубоны. На второй день он также ушел в лес, а под плащом брякало что-то металлическое. Возвратился «господин хороший» еще более мрачный и нелюдимый. Утром третьего дня он вновь отлучился, еще затемно.

Но более не вернулся.

Староста ждал неделю, заперев чулан и пригрозив, что самолично предаст лютой смерти того из домочадцев, кто хоть пальцем тронет поклажу сгинувшего гостя. Когда пошла вторая неделя со дня пропажи, то на пару с сельским попиком, вторым и последним грамотным человеком в деревеньке, они долго сочиняли некую писульку. Какую залили воском и отправили с бойким и шустрым мальчишкой до ближайшего городка, что располагался мало не в двух днях пути.