Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

• Название: Бремя власти: Перекрестки истории
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-358-02632-2

Тема власти – одна из самых животрепещущих и неисчерпаемых в истории России. Слепая любовь к царю-батюшке, обожествление правителя и в то же время непрерывные народные бунты, заговоры, самозванщина – это постоянное соединение несоединимого, волнующее литераторов, историков.

В книге «Бремя власти» представлены два драматических периода русской истории: начало Смутного времени (правление Федора Ивановича, его смерть и воцарение Бориса Годунова) и период правления Павла I, его убийство и воцарение сына – Александра I.

Авторы исторических эссе «Несть бо власть аще не от Бога» и «Искушение властью» отвечают на важные вопросы: что такое бремя власти? как оно давит на человека? как честно исполнять долг перед народом, получив власть в свои руки?

Для широкого круга читателей.

В книгу вошли произведения:

А. К. Толстой. «Царь Федор Иоаннович» : трагедия.

Д. С. Мережковский. «Павел Первый» : пьеса.

Е. Г. Перова. «Несть бо власть аще не от Бога» : очерк.

И. Л. Андреев. «Искушение властью» : очерк.

---

Не менее сложно и драматично воспринимался обновленный образ власти в низах. Монархическое сознание было неотъемлемой частью традиционной культуры. Но теперь, вглядываясь в предлагаемый образ самодержца, низы и узнавали, и не узнавали его. Многое казалось чужеродным, вызывающим отторжение и непонимание. Так, присвоение самодержцем функций главы церкви противоречило прежнему восприятию царя как образца святости, гаранта «симфонического» взаимоотношения светских и церковных властей. Впрочем, расхождение в ценностях и принципах – лишь одна сторона проблемы. Пропасть оказалась шире и глубже – в подходах, в мировосприятии и мирочувствовании. Светская культура, легко оперируя символами и аналогиями, демонстрировала их условный, игровой смысл. Традиционалисты же истолковывали смысл буквально, отождествляя знак и сущность. В итоге то, что для новой культуры было увлекательной игрой, создавало метафорические ассоциации для возвеличивания правящего монарха, для старой было кощунством.

В новой культурной среде самодержец оказывался в известном смысле между Сциллой и Харибдой. Отныне власть, презентуя себя, должна была считаться с двойственной, расколотой ситуацией. Представая перед придворными, самодержцы демонстрировали не просто свое богатство и могущество, но и эталоны светского, эстетствующего поведения. То был истинно императорский театр.

Народу предназначено было представление попроще, по типу коронационных торжеств. Актуализируя традиционные ценности, связанные с самодержцем, власть уже не могла отделаться от некого снисходительного, высокомерно-оскорбительного взгляда на массы.

IX

В российском варианте общественно-политические идеи западных мыслителей получили свое неповторимое звучание. «Общее благо», по сути, оказалось подменено понятием «государственная польза». Последнее было превращено Петром I в универсальный оселок для оттачивания и апробации всех начинаний. Процветали не просто практицизм и утилитаризм, а практицизм и утилитаризм на благо государства. Царь объявил себя первым слугою государства-Отечества и преподал наглядный урок ревностного служения. «Лечу тело водами, а подданных примером», – это признание Петра I во время пребывания на первом российском «курорте» – Марциальных водах – примечательно во всех отношениях. В своем горячем желании ни в чем не уступать Европе царь готов был собственным примером понуждать каждого подданного к службе, а каждого больного – к лечению новооткрытыми водами, причем от всех болезней сразу.

Это самозабвенное, нешуточное петровское служение со временем наложило сильный отпечаток на образ самодержца. Отныне каждый монарх числился на службе

Отечеству. И в самом деле, такие монархи как Екатерина II, Павел I, Николай I, Александр II не просто демонстрировали свою деловитость. Они много и напряженно занимались государственными делами, накладывали резолюции, проводили инспекции учреждений, выслушивали доклады, ездили по стране, подчеркивая тем самым свою приверженность к стилю жизни знаменитого предка.

Но первый российский император стал образцом не только для своих преемников. Он был поставлен в пример всем европейским монархам. С легкой руки почитателей и апологетов Петра праздный образ жизни государя стал восприниматься как нечто несвойственное просвещенному правителю.

Понятие служения Отечеству было неразрывно с понятием долга. Истинный сын Отечества не мыслился вне военной или статской службы. Лишь с начала XIX века постепенно стала утверждаться мысль, что служение Отечеству возможно и вне государства. Мысль положила начало духовному освобождению, которое разводило понятия Отечество и самодержавное государство. Не случайна болезненная реакция самодержцев на тех, кто не просто провозгласил, но и попытался реализовать эту идею на практике: на И. Новикова и Н. Карамзина.

Если для большинства подданных служба стала образом жизни, а образцовое исполнение служебного долга – основой карьеры, то для государей монарший долг был скорее тяжким бременем. Так, по крайней мере, говорили сами монархи, жалуясь прежде всего на невозможность всецело принадлежать самому себе. Но одновременно долг, как уже отмечалось, был тем спасательным кругом, посредством которого оправдывались любые деяния, и даже злодеяния. Рассуждения о «долге монарха» были вполне достаточны для того, чтобы усыпить совесть и разрешить нравственные дилеммы, с которыми постоянно сталкивались монархи.

Долг превращал монарха в героя.

Известно, что Петр I был подвержен приступам слабости – следствие потрясения, пережитого им в девятилетнем возрасте, когда на его глазах мятежные стрельцы расправлялись со сторонниками Нарышкиных. Однако в минуты решительные, когда речь шла о судьбе Отечества, он проявлял силу духа необыкновенную. В канун Полтавского сражения (26 июня 1709 года) в войсках был зачитан знаменитый приказ Петра: «Ведало бы российское воинство, что оный час пришел, который всего Отечества состояние положил на руках их. Или пропасть весьма, или же в лучший вид отродитися России». Петр писал, что предстоит бороться не за императора, а «за государство Петру врученное, за род свой, за народ Всероссийский…» Обращение завершалось строчками, как нельзя лучше отразившими личные устремления государя: «А о Петре ведайте, что ему житие свое недорого, только б жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего».

Слова Петра не разошлись с делами. В ходе генерального сражения шведам удалось преодолеть плотный огонь и вломиться в боевые ряды русских. В особенно тяжелом положении оказались солдаты Новгородского полка. Их командир Феленгейм был убит. Положение складывалось критическое. Еще немного, и части могли бы дрогнуть, податься назад, опрокидывая вторую линию войск. Ситуацию спас Петр. Он промчался вдоль фронта семи батальонов и повел в контратаку второй батальон новгородцев. Поступок Петра – самой высшей пробы. Источники свидетельствуют, что в этот момент царь был на волосок от смерти. Одна пуля сбила с него шляпу, другая угодила в седло, третья будто бы ударила в крест на груди, некогда подаренный монахами Афонской горы его деду, царю Михаилу Федоровичу. Трудно представить, что случилось бы, окажись кто-то из шведских стрелков удачливее. Но вот что бесспорно: Петр повел себя как простой офицер, или, точнее, сделал то, что должны были сделать, но не сделали, старшие офицеры в критический момент, когда сражение могло пойти по другому сценарию. Он рисковал, однако, этот риск отличался от бравады Карла XII, столько раз подставлявшего себя под пули. Карл искал славы. Петр же исполнял долг, доказывая поступком верность своему слову: «Ему житие свое недорого, только б жила Россия в блаженстве и славе…»

Император Николай I, императрица Александра Федоровна, великие князья Александр и Константин Николаевичи в Летнем саду

Но долг оправдывал и самые низкие поступки.

Герцен рассказывал в своих знаменитых воспоминаниях об аресте студента Александра Полежаева, имевшего несчастье вызвать неудовольствие Николая I поэмой «Сашка». Бдительный монарх углядел в сочинении «следы, последние остатки» (имелось ввиду влияние декабристов) и велел отдать Полежаева «на исправление» в солдаты. «Я тебе даю военной службой средство очиститься», – объявил монарх потрясенному юноше. Таким образом, Николай I исполнил долг полностью: выявил, осудил и наказал крамолу и тут же явил свою милость, пообещав помилование. Последнее было сделано им по лучшему образцу строгого, но справедливого отца-благодетеля. «От тебя зависит твоя судьба. Можешь мне писать», – милостиво разрешил царь и поцеловал поэта в лоб [11; 166–167]. Герцен насчет этого поцелуя десять раз переспрашивал – все не верилось, что можно так лицемерить. Но ведь Николай не лицемерил – исполнял свой долг.

Бремя власти стало бременем долга. С легкой руки Петра I российским монархам предписывалось являться перед подданными в образе строгого самодержца, могущего требовать полного и безусловного исполнения обязанностей уже в силу собственного самозабвенного служения. «Изрекши закон свой, он (самодержец), так сказать, сам первый его чтит и ему повинуется, дабы другие и помыслить не смели, что они от того уклониться или избежать могут», – эти поучительные слова канцлера Безбородко, человека умного, опытного, имеют прямое отношение к категории долга – ведь долг есть совокупность законов, скрепленных морально-этическими нормами [64; 57]. Образ власти обязывал российских монархов делать все сразу – издавать законы, превращать часть их в долг и самим же исполнять.

X

К привычному стереотипу справедливого монарха Екатерина II прибавила определения мудрого правителя и законотворца. Торжество закона и было объявлено, собственно, торжеством подлинной справедливости. По этой причине Екатерина Великая была возведена поэтами в главную российскую Минерву – богиню мудрости: