Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

• Название: Бремя власти: Перекрестки истории
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-358-02632-2

Тема власти – одна из самых животрепещущих и неисчерпаемых в истории России. Слепая любовь к царю-батюшке, обожествление правителя и в то же время непрерывные народные бунты, заговоры, самозванщина – это постоянное соединение несоединимого, волнующее литераторов, историков.

В книге «Бремя власти» представлены два драматических периода русской истории: начало Смутного времени (правление Федора Ивановича, его смерть и воцарение Бориса Годунова) и период правления Павла I, его убийство и воцарение сына – Александра I.

Авторы исторических эссе «Несть бо власть аще не от Бога» и «Искушение властью» отвечают на важные вопросы: что такое бремя власти? как оно давит на человека? как честно исполнять долг перед народом, получив власть в свои руки?

Для широкого круга читателей.

В книгу вошли произведения:

А. К. Толстой. «Царь Федор Иоаннович» : трагедия.

Д. С. Мережковский. «Павел Первый» : пьеса.

Е. Г. Перова. «Несть бо власть аще не от Бога» : очерк.

И. Л. Андреев. «Искушение властью» : очерк.

---

А. А. Безбородко

Последнее обстоятельство дало возможность В. О. Ключевскому не без иронии заметить: «В обществе, утратившем чувство права, и такая случайность, как удачная личность монарха, могла сойти за правовую гарантию». Соглашаясь с великим историком, нельзя не признать и точку зрения современной исследовательницы И. Ху-душиной, справедливо заметившей по поводу реплики Ключевского: «Историк неточен только в одном: нельзя утратить того, чего не имеешь» [64; 59]. И в самом деле, сколь ни привлекателен был екатерининский государственный либерализм, в России гражданского права не было и быть не могло. Больше того, какой бы великодушной и справедливой не казалась власть, никогда еще ее образ не пребывал в столь разительном контрасте с реалиями эпохи. «Золотой век» дворянства оттого не «медный» и не «серебряный», а «золотой», что дворянство получило все возможное, что могло дать этому сословию самодержавное государство. Но это все возможное было получено за счет других сословий, так что Екатерина поневоле оказывалась для одних доброй матерью, а для других – злой мачехой.

Император Александр I

XI

Образ правителя, выстраиваемый Екатериной, был образцом самодержавного монарха. Императрица была искренне убеждена, что «всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно» [41; 3]. Но при этом она избавила самодержавие «от примесей тиранства» (выражение Карамзина). Впрочем, сама императрица сумела сформулировать эту мысль оригинальнее. Признавшись в одном из писем доктору Циммерману, что она была в душе «всегда отменною республиканкою», Екатерина заметила относительно возможного недоумения корреспондента по этому поводу: «.в России никто не скажет, чтоб я власть во зло употребляла» [Цит. по: 64; 33–34]. Это и есть смысл освобождения от «тиранства» – не творить зло и по возможности следовать закону.

Исследователи единодушны в признании того, что императрица достигла на этом поприще немалого. Сознание личного достоинства, достоинства человека, а не чина, стало прорастать в годы ее правления в дворянской среде, чтобы дать первую ниву уже в царствование ее внуков. Однако следует признать, что решала она задачу нерешаемую, билась над тем, что В. О. Ключевский назвал политической квадратурой круга. Чувство собственного достоинства – чувство замечательное (оно одно из тех, что выведет детей первого поколения «не-поротых дворян» на Сенатскую площадь в 1825 году). Но весь самодержавный строй, помимо воли Екатерины, поощрял иное: низкопоклонство, лесть, подобострастие, угодничество, искательство.

Имея во главе Российских стран венец,
Екатерина, Ты владычеца сердец.
Другие славиться победами желают,
Но тот Монарх, пред кем сердца рабов пылают.

Это строки из уже упомянутой «Епистолы» Хераскова. Рабы «с пылающими сердцами» – обращение этикетное, кстати и не поощряемое властями. Но именно эта этикетность свидетельствует об истинном самосознании и самочувствовании дворянства, которым вовсе не претило пребывание в статусе «рабов» самодержца. Разумеется, «рабов» благородных, первенствующих, а, главное, получивших право на рабов настоящих – крепостных. Неспособность и нежелание основной части дворянства ограничить власть самодержца – следствие проводимой властью сословной политики, «купившей» основную массу служилого сословия привилегиями, чинами и крепостными. Петр Великий начал этот процесс, полагаясь более на «кнут» и на Табель о рангах, заворожив дворян возможностями продвижения по чиновной лестнице (Пушкин писал по этому поводу: «Петр Великий укротил дворянство, опубликовав Табель о рангах»). Екатерина II этот процесс завершила, применяя чаще «пряник»: дворяне превратились в полноценных собственников душ и имений, стали обладателями сословных прав и личной неприкосновенности.

Нужны ли были после этого основной массе дворянства права гражданские? И хотели ли представители первенствующего сословия сменить прежние взгляды на самодержца и самодержавную власть на новые, с конституцией и парламентом? Услужливая память напоминает нам о проектах государственного переустройства, передиодически всплывающих, как рыба из глубины водоема, на поверхность истории. Но… сорвалось, сорвалось, сорвалось. Такое можно назвать ошибкой в перспективе. Изучение историками на протяжении многих лет проектов государственных преобразований задало иной, невольно искаженный взгляд на политический ландшафт России. Создавалось впечатление, что власть и общество были расположены к переменам. И если эти перемены срывались, то по причинам досадным и случайным. Однако это было совсем не так. Реальные силы, жаждущие и способные к радикальным переменам, в XVIII–XIX веках отсутствовали. Основные усилия дворянства в лучшем случае сводились к поиску моральных и правовых способов защиты своих привилегий и к обузданию произвола по отношению к ним. Именно произвола, а не самодержавия. Полученные благородным сословием преимущества прочно связали его с существующим строем и политическим режимом. Вопросы гражданского устройства и прав волновали достаточно узкую группу людей и не стали фактом общественного сознания.

К тому же служебное поприще открывало столь широкие перспективы для реализации честолюбивых замыслов, что дворяне предпочитали выбирать популярный в XVIII веке путь «героя», «богатыря», нежели сомнительный во всех отношениях путь «трибуна», «обличителя», «бунтаря». Низким было не гражданское самосознание, а потребность в нем. Вот отчего молодым людям в царствование Екатерины II отечески советовали: «До политики не касайся, это не твое дело. Наша политика в кабинете Екатерины. Она за всех думает и заботится. А наше дело пировать, веселиться!» [20;126].

М. М. Сперанский

Через тридцать лет А. Х. Бенкендорф успокаивал самодержца: «Утвердительно можно сказать, что внутри России и не мыслят о конституции. Дворянство, по одной уже привязанности к личным своим выгодам, никогда не станет поддерживать какой-либо переворот; о низших же сословиях и говорить нечего. Русские очень привыкли к образу настоящего правления, под которым живут спокойно и счастливо и который соответствует… духу народа» [32; 580].

Один из самых глубоких умов XIX столетия, Михаил Сперанский, подытожил это положение, сказав, что в России есть лишь два состояния – рабы государевы и рабы помещичьи. «Первые называются свободными только в отношении ко вторым. Действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов» [60; 43]. Может быть поэтому николаевский режим спешил объявить философов сумасшедшими – так было спокойнее.

Долгая жизнь Петра Андреевича Вяземского дала ему возможность сравнить правление нескольких монархов. Он родился во времена «либерального консерватизма» Екатерины Великой, был свидетелем «Дней Александровых», жил в Николаевской, выстроенной во фрунт, России и застал Великие реформы Александра II. И что же? Все эти образы власти – а именно таковыми они были – оставили лишь горькое разочарование от несбывшихся надежд и неоправданных мечтаний.

Послушать – век наш век свободы,
А в сущность глубже загляни:
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.

XII

«Мудрено быть самодержавным…», – эта фраза А. С. Пушкина невольно приходит на память, когда речь заходит о российских государях. И в самом деле, мудрено! Во всяком случае, те из них, кто посчитал иначе, закончил свое царствование не самым лучшим образом.

Власть всегда соседствует с бременем. Бременем власти. В русской литературе эта ситуация чаще всего осмысливается как трагедия. Трагедия непонимания и одиночества. Трагедия опустошения человека, не сумевшего устоять перед соблазнами награждать и карать. Иногда это даже трагедия страны, оказавшейся во власти сумеречной, оборвавшей все нравственные крепы царственной души.

В исторической литературе тема бремени власти также не обделена вниманием. Чаще всего она решается как тема ответственности правителя за страну, его способности (или неспособности) защитить ее независимость, интересы, будущее. Но мы попытались обратить внимание читателя на еще одну, достаточно неожиданную, сторону испытания человека властью – на жесткую необходимость монарха соответствовать тем представлениям и «стандартам» власти, какие сложились в обществе.

Подобная необходимость в русской истории – не досужий вымысел. Скорее – это жесткая реальность, с которой принуждены были считаться все правители. В этой точке перекрещивались, как минимум, две важнейшие проблемы: обретение страной социальной стабильности и безопасность правителя. Монарху, легитимность которого не ставилась под сомнение, причем под сомнение не только в силу бесспорности прав на престол, но и по восприятию его самого с его политикой как «аналога» идеала, легче было править, избегая потрясений и катаклизмов. Но даже если таковые и случались, соответствие правящего государя идеалу придавало угодившему в бурю монарху больше «остойчивости». Так было, к примеру, со вторым Романовым, пережившем городские восстания и разгул удалой казацкой вольницы Разина. Право Алексея Михайловича царствовать не оспаривалось. Виновниками бедствий были признаны «злые слуги» – временщики, бояре, воеводы, приказные, отгородившие «своего» государя от «своего» народа. Получалось, что игра царя «в царя» во все времена несло огромную политическую и социокультурную нагрузку, привнося в головы «простецов» успокоение, а во властные структуры – твердость и уверенность.