Павел Анненков - Материалы для биографии А. С. Пушкина

• Название: Материалы для биографии А. С. Пушкина
• Автор: Павел Анненков
• Издательство: Современник
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

«…внешний биографический материал хотя и занял в «Материалах» свое, надлежащее место, но не стал для автора важнейшим. На первое место в общей картине, нарисованной биографом, выдвинулась внутренняя творческая биография Пушкина, воссоздание динамики его творческого процесса, путь развития и углубления его исторической и художественной мысли, картина постоянного, сложного взаимодействия между мыслью Пушкина и окружающей действительностью. Пушкин предстал в изображении Анненкова как художник-мыслитель, вся внутренняя жизнь и творческая работа которого были неотделимы от реальной жизни и событий его времени…»

---

По отношению к литературе весьма важны хлопоты Пушкина о собственных своих произведениях. Мы уже видели прежде, каких трудов стоило ему первое его собрание стихотворений. Не менее забот доставило ему издание первой главы «Евгения Онегина» в 1825 г., которое препоручено было Льву Пушкину вместе с П.А. Пл<етне>вым. Он беспрестанно пишет об этих изданиях, о перемене в них стихов, о расположении пьес и строф, о скорейшем окончании дела и проч. Вот выдержки из этой переписки: «Что «Онегин»? Перемени стих «звонок раздался». Поставь «Швейцара мимо он стрелой…»[213]. В «Разговоре», после «искал вниманья красоты», пусти непременно:

Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви,
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои[214].

Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин. Что он за нехрист? Он русский, из перерусских русский» (1824){415}. «Прошу скорее вытащить «Онегина» из<-под цензуры> … Долго не торгуйся за стихи, режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, ради бога!»{416}

«NB. г. издатель «Онегина»!

Стихи для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть[215].

Понимаете? Да нельзя ли еще под «Разговором» поставить число 1823 г.? Стих «Вся жизнь одна ли, две ли ночи» надобно бы выкинуть, да жаль – хорош. Жаль еще, что поэт не побранил потомства в присутствии своего книгопродавца: Mes arrières – neveux me devraient cet ombrage[216]{417}. С журналистами делай что угодно. Дарю тебе мои мелочи на пряник; продавай или дари, что упомнишь, а переписывать мочи нет[217] (1824){418}. В том же году хотел он составить и второе издание «Кавказского пленника», указал даже перемены в стихах, которые впоследствии и введены были в поэму[218], назначил цену, за какую уступал его книгопродавцам – 2000 р., но неожиданное появление немецкого перевода с полным русским текстом, как уже говорили мы, помешало предприятию. Так точно в следующем 1825 году, по выходе первой песни «Онегина», Пушкин думал о втором издании ее, которое тоже не состоялось: «Читал объявление об «Онегине» в «Пчеле». Жду шума. Если издание раскупится, то приступи тотчас к изданию другому или условься с каким-нибудь книгопродавцем. Отпиши о впечатлении, им произведенном»{419}. Наконец, Пушкина сильно занимала мысль издать в 1825 году «Цыган» своих, столь долго ожидаемых публикой, но мысль могла быть приведена в исполнение только гораздо позднее – через два года.

Большая часть этих остановок происходила от свойств молодого комиссионера, которому Пушкин вверил литературные свои дела. Комиссионер был беспечен от природы и никак не мог принудить себя смотреть серьезно на поручения брата своего. Они служили ему средством к сообщению интересных новостей приятелям, к веселому препровождению времени, к приобретению новых знакомств, к шуму, к дружеским прениям и проч. Разумеется, Александр Сергеевич смотрел иначе на цель своих произведений и крепко сердился, видя, что поэтические труды его обращены в забаву. Легкое понимание обязанностей своих приводило иногда комиссионера к нескромностям, весьма досадным. Так, мы можем рассказать анекдот, переданный нам П.А. Плетневым и в котором он сам был действующим лицом. В 1821 году П.А. Плетнев напечатал в «Сыне отечества» № VIII стихотворение под названием: «Б…ов из Рима», в котором описывал участь какого-то поэта, потерявшего вдали от родины друзей, жар и вдохновение. Подозрительный и уже больной Батюшков, находившийся тогда в Риме, принял стихотворение на свой счет и горько жаловался на тайных врагов, распускающих об нем неприятные слухи{420}. А.С. Пушкин взял его сторону и в письме к брату едко и с негодованием разобрал как мысль стихотворения, так и форму его. Письмо это было показано Львом Сергеевичем автору разобранной пьесы. Тогда П.А. Плетнев отвечал известным своим посланием к Пушкину:

Я не сержусь на едкий твой упрек:
На нем печать твоей открытой силы и проч.,

– где так благородно и прямо высказал свое оправдание{421}. Для Александра Сергеевича достаточно было откровенного объяснения, чтоб он признал вину свою и постарался загладить ее. С послания Плетнева образовалась между ним и поэтом нашим тесная дружеская связь, но вот что заметил последний о поступке брата: «Если бы ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? В дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям. Они должны оставаться между нами. Вся моя ссора с Т<олсты>м происходит от нескромности кн. Шаховского. Впрочем, послание Плетнева, – может быть, первая его пиеса, которая вырвалась от полноты чувства; она блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением: тон его смел и благороден. На будущей почте отвечу ему… 6 октября 1823; Кишинев»{422}.

Из переписки, разбираемой нами теперь, оказывается всего яснее, что Лев Сергеевич имел непреодолимую страсть к чтению новоприсылаемых произведений брата на вечерах и ужинах и за этим упражнением часто забывал об выпуске их в свет правильным образом. Мы видели уже, как сердился поэт за преждевременное распространение в публике «Бахчисарайского фонтана»; то же самое случилось и с «Цыганами». Лев Сергеевич передавал их целиком, на память и в рукописи, всем почитателям таланта своего брата, а почитателем его тогда был весь свет. Поэт принужден был перенесть поручение издавать свои сочинения на одного П.А. Плетнева. Шутливо писал он к Дельвигу из Михайловского от 8 декабря 1825 г.{423}: «Кстати: скажи Плетневу, чтоб он Льву давал из моих денег на орехи, а не на комиссии мои, потому что это напрасно. Такого бессовестного комиссионера нет и не будет». Так, еще, от 23 июля 1825, он прибавляет к тому же лицу: «Если брат захочет переписать мои стихи вместо того, чтобы читать их на ужинах и украшать ими альбом В<оейко>вой, то я ему буду благодарен; если нет, то пусть отдаст он рукопись мою тебе, а ты уж похлопочи с Плетневым». Последняя заметка касается издания стихотворений Пушкина 1826 г. Мы видели прежде, что рукопись стихотворений была переслана из Михайловского 18 марта 1825 г. в Петербург, но до 28 июля 1825 поэт не получал от комиссионера своего никакого известия об участи ее, а также и об участи других своих предприятий. В этот день он написал брату выговор, который оправдывает его предшествовавшие заметки к друзьям. «Если бы Пл<етне>в показал тебе мои письма, так ты бы понял мое положение. Теперь пишу из необходимости. Ты знал, что деньги мне нужны. Я на тебя полагался как на брата; между тем год прошел, а у меня ни полушки. Если б я имел дело с одними книгопродавцами, то имел бы тысяч 15.

Ты взял от Пл<етне>ва для выкупа моей рукописи 2000 р., заплатил 500; заплатил ли остальные 500?{424} и осталось ли что-нибудь от остальной тысячи?

Я отослал тебе мои рукописи в марте. Они еще не собраны» не ценсурованы. Ты читаешь их своим приятелям до того, что они наизусть передают их моей публике. Благодарю.

Дельвига письма до меня не доходят. Издание поэм моих не двинется никогда. Между тем я отказался от предложения Заикина. Теперь прошу, если возможно, возобновить переговоры.

Словом, мне нужны деньги… Ты знаешь это, ты обещал мне капитал прежде году, а я на тебя положился.

Упрекать тебя на стану, а благодарить – ей-богу, не за что. 28 июля.

При сем письмо Заикина. Не утруждаю тебя новыми хлопотами. Прошу единственно вполне истолковать П<летневу> мои обстоятельства. Полагаюсь на его дружбу. Если ты захочешь продиктовать «Цыганов» для отдачи в ценсуру, покамест не перешлю своего списка, я почту себя очень обязанным…»[219].

Таким образом, только в 1825 г. открылась совершенная неспособность Льва Сергеевича к обязанности комиссионера, которую он исполнял с 1821 года. Дальнейшее описание сношений между братьями уже не может относиться к нашему труду, так как в них, по большей части, уже нет ничего, касающегося литературы, и много такого, что исключительно принадлежит семейному кругу. К концу жизни голос Александра Сергеевича становился все строже и строже. Беспечность и отдача самого себя течению жизни, как пришлось, не пропадали с годами в брате его. Прежние и новые советы оставались без действия, но взамен Александр Сергеевич принимал на себя несколько раз устройство дел своего любимца, как денежных, так и жизненных вообще. Во всех кризисах своего существования (а их было немало), Лев Сергеевич тотчас же обращался к надежной своей опоре, к брату, и даже писал ему при одном из таких случаев: «Нравоучения, если я их заслуживаю, могут быть и после, а теперь – надобно пособить». И никогда не обманывала его надежда, Александр Сергеевич платил его долги, очищал ему дорогу и приводил в движение все свои обширные связи и сношения в обществе, чтоб выпутать его из ожиданной или неожиданной беды. Он предоставлял себе только право, в виде вознаграждения, прочесть ему добрую нотацию в сухом, часто весьма остроумном письме (большею частию на французском языке), да шутливо сообщал друзьям о своих новых хлопотах… Даже и эта небольшая доля строгости пропадала еще, когда судьба сталкивала их опять вместе. По рассказам свидетелей, Александр Сергеевич напрасно старался сохранить при личных свиданиях с братом серьезное выражение: шутка, веселость, даже просто шалость одолевали его. И Лев Сергеевич сошел уже с земного поприща: он скончался в Одессе в июле месяце 1852 г.