Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

• Название: Жены и дочери
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Классическая проза

Любовные интриги и роковые страсти, большие ожидания и фамильные секреты…

Когда овдовевший отец 17-летней Молли Гибсон решает жениться вновь, жизнь девушки превращается в хаос. Молли предстоит научиться жить рядом с властной мачехой и необузданной сводной сестрой, разобраться в мрачных семейных тайнах, испытать пылкую страсть и стать жертвой любовных интриг…

Перевод с английского Валентины Григорьевой.

Редактор: Елена Первушина.

Комментарии взяты из романа «Жёны и дочери» издательства «Wordsworth Classics».

---

— Что это? Можно я посмотрю? — спросила Молли, протягивая руку за журналом, который лежал в пределах ее досягаемости. Но она не взяла его, пока Синтия не сказала:

— Конечно, я полагаю, в научном журнале нет больших секретов, — и она слегка подтолкнула книгу к Молли.

— О, Синтия! — воскликнула Молли, задержав дыхание, пока читала. — Разве ты не гордишься?

Это был отчет о ежегодном собрании Географического общества, на котором лорд Холлингфорд прочел письмо от Роджера Хэмли, посланное им из Арракуобы, района Африки, куда до сих пор не ступала нога европейского путешественника, и о котором мистер Хэмли прислал много любопытных подробностей. Чтение этого письма было воспринято с огромным интересом, и следующие выступавшие наградили автора очень высокими похвалами.

Но Молли могла бы лучше знать Синтию и не ждать, что та отзовется на чувства, которые вызвали ее вопрос. Будь Синтия горда, рада, или признательна, или даже возмущена, полна раскаяния, огорчения или сожаления, того факта, что кто-то другой желает, чтобы она испытывала любое из этих чувств, было достаточно, чтобы помешать ей выразить их.

— Боюсь, я не настолько поражена удивительным событием, как ты, Молли. Кроме того, это для меня не новость. По крайней мере, не совсем. Я узнала о собрании перед тем, как уехала из Лондона. Об этом много говорили в кругу моего дяди. Разумеется, я не услышала всех замечательных слов о нем, но, ты знаешь, там модно разговаривать на ничего не значащие темы. Кто-нибудь да обязан сделать комплимент, когда лорд берет на себя заботу прочитать одно из его писем вслух.

— Чепуха, — ответила Молли. — Ты не веришь в то, что говоришь, Синтия.

Синтия резко передернула плечами, что для нее было равносильно французскому пожиманию, но не подняла головы от шитья. Молли снова начала перечитывать доклад.

— Синтия! — сказала она, — ты могла бы быть там, на собрании были дамы. Здесь говорится, что «многие дамы присутствовали». О, разве ты не могла ухитриться пойти туда? Если в кругу твоего дяди интересуются такими вещами, разве не мог кто-нибудь взять тебя с собой?

— Возможно, если бы я попросила их. Но полагаю, они были бы всерьез удивлены моим внезапным интересом к науке.

— Ты могла бы сказать своему дяде, как обстоят дела, он не рассказал бы об этом, если тебе этого не хотелось, я уверена, и он мог бы помочь тебе.

— Раз и навсегда, Молли, — ответила Синтия, на этот раз откладывая работу, и произнося слова резко и властно, — научись понимать, что моим желанием всегда было не упоминать и не говорить, в каких отношениях мы состоим с Роджером. Когда нужное время придет, я сообщу об этом своему дяде и всем, кого это касается, но я не собираюсь причинять вред и добавлять себе хлопот… даже ради того, чтобы услышать комплименты в его адрес… огласив эту новость раньше срока. Если меня подтолкнут к этому, я скорее разорву все отношения разом и покончу с этим. Я не могу оказаться в более затруднительном положении, чем нахожусь сейчас, — ее рассерженный тон сменился отчаянной жалобой, прежде чем она закончила предложение. Молли посмотрела на нее с недоумением.

— Я не понимаю тебя, Синтия, — произнесла она наконец.

— Да, полагаю, что не понимаешь, — глядя на нее со слезами на глазах, ответила Синтия очень нежно, словно в искупление за свою недавнюю горячность. — Боюсь… я надеюсь, ты никогда не поймешь.

Через мгновение Молли обняла сестру: — О, Синтия, — пробормотала она, — я измучила тебя? Я тебя рассердила? Не говори, что боишься… Конечно, ты совершаешь ошибки, каждый их совершает, но думаю, что я больше люблю тебя за них.

— Я не знала, что я такая плохая, — сказала Синтия, слегка улыбаясь сквозь слезы. — Но я нахожусь в затруднении. У меня сейчас неприятности. Порой мне кажется, что я всегда буду попадать в затруднительное положение, и если когда-нибудь правда выйдет наружу, я окажусь хуже, чем есть на самом деле. Я знаю, твой отец избавится от меня, и я… нет, я не стану бояться, что и ты так же поступишь, Молли.

— Уверена, что не поступлю. Они… как ты думаешь… как Роджер это примет? — спросила Молли очень робко.

— Я не знаю. Надеюсь, он никогда об этом не узнает. Я не понимаю, почему ему следует знать, поскольку через некоторое время я снова буду чиста. Я даже не думала, что поступаю плохо. Я намерена рассказать тебе обо всем, Молли.

Молли не хотелось настаивать, хотя она желала узнать и понять, сможет ли предложить помощь. Но пока Синтия сомневалась и, говоря по правде, скорее сожалела, что сделала этот малый шаг вперед, даруя свое доверие, вошла миссис Гибсон с намерением переодеться, и тем самым ввести это в обычай, который она наблюдала во время своего визита в Лондон. Синтия, казалось, позабыла о своих слезах и заботах и все душой отдалась женским шляпкам.

Письма от лондонских кузенов Синтии приходили довольно часто, согласно нормам доставки корреспонденции в те дни. Время от времени миссис Гибсон жаловалась на обилие писем Хелен Киркпатрик — прежде чем получить корреспонденцию, получатель должен был оплатить почтовые расходы. И если почта за одиннадцать с половиной пенсов приходила три раза в неделю, то согласно методу вычислений миссис Гибсон, когда та была недовольна, выходила сумма «между тремя и четырьмя шиллингами». Но эти жалобы предназначались только для членов семьи. Весь Холлингфорд и барышни Браунинг в частности слышали о «задушевной дружбе дорогой Хелен и Синтии» и об «истинном удовольствии получать постоянные новости из Лондона. Все равно, что жить там!»

— Я бы сказала, намного лучше, — заметила мисс Браунинг с некоторой суровостью. У нее сложились собственные представления о столице от британских эссеистов,[115] у которых город так часто представляется центром разгула, испортившим сельских жен и дочерей сквайров, мешающем исполнению обязанностей из-за постоянного круговорота не всегда невинных удовольствий. Лондон являлся этаким моральным дегтем, к которому нельзя прикоснуться, не испачкавшись. Мисс Браунинг высматривала у Синтии признаки испорченности характера, с тех пор как та вернулась домой. Но кроме огромного количества красивой и подобающей одежды никаких изменений к худшему замечено не было. Синтия бывала «в свете», «видела сияние, блеск и ослепляющее хвастовство Лондона», и все же вернулась в Холлингфорд, как и прежде готовая подставить стул мисс Браунинг, собрать цветов для букета мисс Фиби или чинить свои платья. Но все это приписывалось заслугам Синтии, а не Лондона.

— Насколько я могу судить о Лондоне, — сказала мисс Браунинг, нравоучительно продолжая свои разглагольствования против столицы, — он не лучше вора-карманника и грабителя, одетых в награбленную одежду честных людей. Мне хотелось бы знать, где воспитывались милорд Холлингфорд и мистер Роджер Хэмли. Ваш добрый супруг, миссис Гибсон, одолжил мне доклад о собрании, где так много говорится о них обоих, и он так гордился похвалами в их адрес, словно он их родственник, а Фиби прочитала доклад мне вслух, поскольку шрифт слишком мелок для моих глаз. Ее всерьез озадачили все эти незнакомые названия мест, но я сказала, что лучше будет их пропустить, поскольку мы не слышали о них прежде, и вряд ли услышим о них снова, но она перечитывала прекрасные слова, сказанные о милорде и мистере Роджере, и я спрашиваю вас, где они выросли и воспитывались? В пределах восьми миль от Холлингфорда; там могла бы оказаться Молли или я, все это случайность. А потом они рассуждают об удовольствиях интеллектуального общества в Лондоне и выдающихся людях, а я все время вижу, что по-настоящему привлекают только магазины и азартные игры. Мы все пытаемся производить впечатление, и если мы можем предоставить довод, который выглядит разумным, мы произносим его, как мужчины, и никогда ничего не говорим о глупости, которую лелеем в своих сердцах. Но я снова спрашиваю вас, откуда родом это изысканное общество, эти мудрые люди и эти выдающиеся путешественники? Отвечу, из деревенских приходов, подобных нашему! Лондон собирает их всех и украшает себя ими, а затем громко призывает народ, который он похитил, и говорит: «Придите и посмотрите, как я прекрасен!» Прекрасен, как бы не так! Я не выношу Лондон: Синтии гораздо лучше без него. Будь я на вашем месте, миссис Гибсон, я бы прекратила эту лондонскую переписку: она только выбивает ее из колеи.

— Но, вероятно, она сможет жить в Лондоне несколько дней, мисс Браунинг, — глупо улыбнулась миссис Гибсон.

— Хватит думать о Лондоне. Я желаю ей честного деревенского мужа с достаточным жалованием, небольшими сбережениями и впридачу с добрым характером. Запомни это, Молли, — сказала она, обращая свою гневную тираду на испуганную Молли. — Я желаю Синтии мужа с добрым характером, но у нее есть мать, которая за ней присмотрит, а у тебя нет, и когда твоя мама была жива, она была моей любимой подругой: поэтому я не позволю тебе бросаться на каждого, чья жизнь нечиста и скрыта, ты можешь рассчитывать на это!