Леонтий Раковский - Суворов и Кутузов (сборник)

• Название: Суворов и Кутузов (сборник)
• Автор: Леонтий Раковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-086557-4

В книгу вошли две самых полных и подробных биографии знаменитых русских полководцев А. В. Суворова и М. И. Кутузова принадлежащих перу талантливого писателя и историка Леонтия Раковского.

«Ваша кисть изобразит черты лица моего – они видны. Но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего. Во всю жизнь мою никого не сделал несчастным. Ни одного приговора на смертную казнь не подписал. Ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик. При приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим».

А. В. Суворов

---

– Камер-фурьер императрицы.

– Пусть входит.

В комнату вошел щегольски одетый камер-фурьер. Он держал в руках какой-то большой сверток.

– Здравия желаю, ваше сиятельство!

– Здорово, голубчик!

– Ее императорское величество изволят спрашивать, как здоровье, как отдыхали, ваше сиятельство?

– Отдохнул, помилуй Бог. Спали-ночевали, весело вставали. А здоровье – что!

Он громко вдохнул в себя воздух, выдохнул, точно проверял, не болит ли где-нибудь:

– Здоров!

– Их величество очень беспокоятся. Вчерась, говорят, таким манером ехали… Вот изволили прислать вашему сиятельству в подарок шубу…

Камер-фурьер развернул сверток. В нем была прекрасная дорогая соболья шуба, крытая зеленым бархатом, с золотыми петлицами и золотыми на снурках кистями.

– Их величество приказали: без шубы не выезжать, беречься простуды.

– Спасибо! Вот так подарок. Спасибо! – хвалил Суворов, рассматривая шубу. – Да в ней всё, и Измаил и Прага спрячутся. Помилуй Бог, в ней я буду как Безбородко. Эй, Прошка!

Вошел сумрачный с похмелья главный камердинер Прошка.

– Вот видишь, матушка царица, милостивица, подарила шубу.

Прошка смотрел молча.

– Чего же ты молчишь?

– А что ж я буду сказывать? Чай, не мне, а вам подарена…

Державин улыбнулся. Суворов только кивнул Гавриле Романовичу: вот, мол, каков гусь!

– Возьми ее и храни!

Прошка подошел и взял из рук камер-фурьера дорогую шубу.

– А ты, братец, передай матушке царице: Суворов премного благодарен! Суворов в ножки ей кланяется, что она помнит старика! Да на, возьми вот.

Суворов протянул камер-фурьеру золотой и провожал его через все комнаты до выхода. Провожал так, как не провожал фаворита Зубова.

VI

Александр Васильевич собрался во дворец – императрица пригласила его на обед. Он надел светло-зеленый фельдмаршальский мундир, шитый золотом, все ордена, бриллиантовые знаки ордена Андрея Первозванного, бриллиантовый эполет, взял шляпу с большим алмазным бантом.

– Прошка, шинель!

– Да ведь у вас шуба есть, что, ай забыли? Разве не наденете?

Суворов секунду раздумывал.

«Как же быть-то? В чем ехать? Неужели он, Суворов, поедет в шубе? Словно придворный генерал. Может, еще, Александр Васильевич, муфту для рук прикажете?» – измывался он сам над собою.

Прохор точно понял сомнения барина:

– Ежели не наденете, царица узнает – обидится. Подумает: брезгует моим подарком!

«А и в самом деле неудобно», – мелькнуло в голове.

– Давай шинель и шубу!

Прошка не знал: ослышался он аль нет? Шубу и шинель – это уж слишком!

– Ну, что стоишь? Шинель, говорю, и шубу!

Суворов надел свою старую шинель, а царицыну соболью шубу велел нести за собою в карету. Он положил шубу на колени и так поехал во дворец.

– Вот и волки сыты и овцы целы!

Был только одиннадцатый час, но на площади перед Зимним дворцом громоздились кареты и экипажи. Толпился народ. Суетились полицейские. Кареты не задерживались у подъезда. Высадив седоков, они быстро отъезжали прочь.

Приехав ко дворцу, Суворов снял шинель, надел шубу и в таком виде вышел из кареты. Он с удовольствием сбросил в громадной полутемной прихожей на руки предупредительного лакея эту непривычную ношу.

Мельком взглянул на себя в зеркало, мимо которого проходил, – кажется, все в порядке. И так, со шляпой в руке, быстро пошел по галерее. Длинная галерея казалась от белых мраморных колонн и белых статуй еще длиннее. В конце ее виднелась широкая лестница. На каждой ступеньке лестницы, в золоченой ливрее, в белых шелковых чулках, с напудренной, завитой прической, стоял лакей.

Суворов, быстро шагая через две-три ступеньки, поднялся наверх мимо величественных колонн и этих изогнувшихся в поклоне лакеев. Чуть взглянул наверх, туда, где, поддерживаемый колоннами, простирался необъятной ширины плафон. На плафоне был изображен Олимп.

Суворов, не останавливаясь, одним духом пробежал аванзалу и роскошную двусветную Белую залу, а затем повернул налево, к общей зале.

Общая зала была последней, куда мог войти каждый, кто имел право являться ко двору. Дальше разрешалось входить лишь немногим. Кроме ближайших к императрице лиц, сюда допускались те, кто числился в списке.

Перед дверью, в кирасах и треугольных шляпах, с ружьями у ноги, стояли два рослых кавалергарда: у них был список приглашенных. Кавалергарды лихо отдали фельдмаршалу честь, пажи раскрыли двери.

Суворов вошел.

К десяти часам утра, окончив работу в кабинете и выслушав доклады статс-секретарей, Екатерина начинала готовиться к обеду. Старый парикмахер Козлов причесывал ее, а затем императрица выходила из внутренней уборной во вторую. Здесь камер-юнгфрау прикалывали ей флеровую наколку, здесь императрица вытирала лицо льдом, – других притираний она не признавала. Да она и не нуждалась в румянах и белилах: несмотря на преклонный возраст, лицо у нее было румяное.

И к окончанию туалета императрицы допускались все приглашенные к обеду.

Суворов не опоздал, – императрицы еще не было, но в уборной уже ожидали ее.

В креслах сидела пожелтевшая и подурневшая Наташенька – она со дня на день ожидала родов. Возле нее во французском нарядном кафтане и башмаках стоял со скучающим видом муж, Николай Зубов, и представительный в своем белом мундире с «Георгием» на шее и «Владимиром» через плечо генерал Исленьев.

Тут же сидели две любимицы императрицы – пожилая камер-фрейлина Протасова и еще очень недурная лицом племянница Потемкина статс-дама Александра Браницкая. Возле них, рассказывая что-то веселое, стоял известный остряк обер-шталмейстер Нарышкин и толстый обер-гофмаршал Барятинский.

Поодаль сидели граф Строганов с тучным генерал-аншефом Пассеком, заядлым карточным игроком, у которого на языке были только – бостон, фараон, семпеля да соника.[81]

Суворов поцеловал и перекрестил дочь, поздоровался с зятем и Исленьевым и подошел приветствовать дам, – с дамами Александр Васильевич был всегда отменно вежлив.

– Вы ничуть не меняетесь, граф! Вы все цветете! – с милой улыбочкой встретила Суворова Браницкая, которая видела фельдмаршала в первый раз по его приезде из Польши.

– Одни цветы, графиня, производит весна, другие – осень, – ответил Суворов на комплимент комплиментом, подчеркивая слово «весна», хотя хорошенькой Браницкой было уже сорок. – Хорошо, что я отцветаю на солнце: в тени растения ядовиты!

– В ваших словах, Александр Васильевич, тоже иногда медку маловато, – колко заметил обер-шталмейстер Нарышкин.

– Бывает, бывает, – ответил Суворов и быстро перебежал к Пассеку и Строганову.

Поздоровавшись с ними, Суворов вернулся к Наташеньке.

Немного погодя дверь из внутренней уборной открылась и вошла императрица. Она была в парадном парчовом платье с Георгиевской звездой на груди. Ее густые волосы были убраны по старинной моде – в простую невысокую прическу с небольшими буклями сзади ушей. Как все люди маленького роста, Екатерина держалась ровно, не сутулясь, голову несла высоко и оттого казалась выше, чем была.

За ней следовали четыре ее всегдашние камер-юнг-фрау.

Все встали.

– Здравствуйте, господа! – приветствовала императрица собравшихся. – Как твое здоровье, Наташенька? – участливо спросила она. – Как вы, Александр Васильевич?

Императрица говорила по-русски чисто, но как-то очень старательно, особенно четко произносила каждое слово.

– Благодарствую! Жив-здоров, матушка! – ответил по-солдатски Суворов.

Императрица села к зеркалу. Пожилые камер-юнг-фрау окружили ее. По-мужски грузная, густо нарумяненная Алексеева подала на серебряном блюде кусок льда. Императрица потерла льдом лицо. Взяла из рук Алексеевой полотенце, вытерлась.

Высокая, костлявая как тарань, глуховатая гречанка Палакучи накалывала тюлевую наколку.

Две сестры Зверевы, когда-то очень красивые девушки, держали шпильки и булавки.

Пока Палакучи примеряла наколку, императрица, не поворачивая головы, сказала:

– Вы небось проголодались, Александр Васильевич? Я знаю, вы привыкли обедать рано. Я вас задержала, простите…

– Ничего, матушка! Все равно навек не наешься. Брюхо как злодей, старого добра не помнит!

– Уже недолго. Мы сейчас пойдем!

Глуховатая Палакучи, думая, что это относится к ней, насторожилась, вопросительно посмотрела на императрицу.

– Ничего, это не к тебе. Приколи вот здесь. Так!

Она поднялась, оглядывая себя в зеркале.

– Ну, милости прошу, господа, к столу!

Обедали в «бриллиантовой» зале за большим круглым столом. Императрица посадила Суворова рядом с собою, с левой стороны. Справа от нее сидел Платон Зубов.

– Чем потчевать дорогого гостя? – спросила Екатерина Суворова.

– Благослови, матушка, водочкой!

– А что скажут красавицы фрейлины, с которыми вы будете говорить?

– Почувствуют, что с ними говорит солдат!