Вильялмур Стефанссон - Гостеприимная Арктика

• Название: Гостеприимная Арктика
• Автор: Вильялмур Стефанссон
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1948

Гостеприимная Арктика (полное название «Гостеприимная Арктика: Рассказ о пяти годах в полярных краях», англ. The Friendly Arctic: The Story of Five Years in Polar Regions) — книга канадского полярного исследователя Вильялмура Стефансона, в которой описывается Канадская арктическая экспедиция под руководством Стефансона, проходившая в 1913—1918 гг. Опубликована впервые в нью-йоркском издательстве Макмиллана в 1921 г. с предисловием экс-премьер-министра Канады Роберта Бордена.

Как отмечал современный автору рецензент, «один из важнейших уроков книги Стефансона — до какой степени являются целиком ошибочными многие из общепринятых мнений об арктическом регионе»:

На первый взгляд может показаться, что слово «гостеприимный» в названии книги употреблено лишь затем, чтобы подчеркнуть, что в арктических областях Стефансон встретил дружески расположенных людей, — тем более что он уже описал в своей предыдущей книге доброту и гостеприимство эскимосов. Однако значение этого слова здесь гораздо шире, с его смыслом непосредственно связано то, что и делает саму экспедицию настолько выдающейся и пионерской. Стефансон имеет в виду, что северный полярный регион сам по себе дружественен и гостеприимен по отношению к человеку — что он, вопреки всем предвзятым мнениям, вовсе не является бесплодным, безжизненным, неприступным необозримым пространством, угрожающим смертью от голода или невыносимого холода.

---

Можно все же рискнуть предпринять полярное путешествие в конце января или в начале февраля, так как опасна, главным образом, узкая полоса около берега; если в течение недели простоят крепкие морозы при отсутствии ветра, быть может, удастся проскочить на 40–50 миль от берега раньше, чем разразится первый шторм, а дальше путешествие становится сравнительно безопасным, вне зависимости от дневного света.

В нашем случае было бы неразумно покинуть прочный береговой припай и пойти по мелко битому льду. В течение 10 дней стояли такие умеренные морозы, что каша из мелко битого льда оставалась только примороженной. Кроме того, время от времени падал снег, и его белый покров не только препятствовал замерзанию, но и скрывал опасные места. Было, конечно, томительно оставаться в лагере у кромки берегового льда в 6 милях от земли, когда весна на носу и шансы на успех уменьшаются с каждым днем, но ничего другого не оставалось делать. В воде у кромки льда было много тюленей, и мы, отчасти для развлечения, а отчасти, чтобы пополнить мясные запасы для корма собак на берегу, убили несколько штук, с тем чтобы взять их на берег.

Но вот наступил день, когда один из наших керосиновых бидонов дал течь. У нас их было два, по 22 л в каждом, так что с потерей содержимого одного из них мы никак не могли примириться. Вначале я предполагал, что первые 40–50 миль Уилкинс пройдет со своим киноаппаратом и сможет сделать кое-какие интересные снимки плавучего льда, а возможно, и белых медведей. Но теперь я решил, что если вообще нам удается сняться с берегового припая, время нам будет слишком дорого, чтобы тратить его на снимки или чтобы возиться с аппаратом. И вот однажды под вечер я предложил Уилкинсу и Кэстелю поскорее отправиться на берег, отнести обратно камеру и испорченный бидон, а также трех или четырех тюленей и вернуться с полным бидоном горючего. Мы уже совершили этот путь дважды, когда впервые вышли и когда везли обратно раненого капитана, и весь путь туда и обратно, при обычных условиях, должен был отнять около 4 часов. Когда группа Уилкинса уходила от нас, над берегом стоял небольшой туман и дул легкий юго-западный ветер. Двумя часами позднее, когда они должны были находиться почти у берега, снег уже падал тяжелыми хлопьями, а крепнувший ветер предвещал бурю. Для них, по-видимому, буря началась несколько раньше: как я узнал впоследствии, в то время, когда они были уже почти у берега, ветер настолько усилился, что им очень трудно было заставить собак пройти против ветра последнюю оставшуюся им до дома сотню метров; по словам Уилкинса, он выпряг собак, и сам, чуть не на четвереньках, прополз это расстояние.

Через 6 часов после того как Уилкинс и Кэстель оставили нас, арктическая буря уже свирепствовала вовсю. Я слышал, что анемометр на, мысе Коллинсон, в 50 милях от нас, показывал скорость ветра в 86 миль в час, но эту цифру надо признать преуменьшенной, потому что при низких температурах масло в этих приборах густеет и движение их замедляется. Мягкая погода последних дней была слишком теплой для постройки снежных домов, и мы жили в палатках, но самые удобные палатки оказываются неудовлетворительными в такую погоду. Лед, на котором мы находились, примерз к берегу и оставался неподвижным в течение всей зимы; таким он остался бы до весны при нормальной погоде; но мы понимали, что при данных условиях кусок его может отломиться и унести нас с собою в море. Андреасен, Кроуфорд, Стуркерсон и я по очереди дежурили снаружи, но это можно было считать пустой формальностью: пурга была так сильна, что глаза с трудом приоткрывались, а вой бури и хлопанье палатки заглушали треск ломающегося льда; внутри снежной хижины он был явственно слышен. Штормы на севере часто продолжаются дня три, но на этот раз буря уже на следующее утро стала стихать и к вечеру совсем утихла. Сначала казалось, что ничего особенного не произошло. Мы не видели гор на берегу, но это было неудивительно, потому что после бури над ними обычно висит туман. Чтобы выяснить положение, я пошел к берегу по следу саней; он должен был идти зигзагообразно между нагроможденными торосами на протяжении 6 миль по направлению к берегу. Но я не нашел этого следа; пройдя около полумили, я наткнулся на полынью в несколько миль шириною. По-видимому, во время бури вода поднялась, как это обычно бывает в нашем районе при сильных юго-западных ветрах, а ледяное поле, на котором мы находились, оторвалось от берегового припая и понесло нас неведомо куда.

Когда я вернулся в лагерь с этим известием, туман над берегом рассеялся, и горы были ясно видны. Мы со Стуркерсоном за 6 лет хорошо изучили южные Эндикотские горы. Мы знали там каждую вершину. Нельзя было не верить собственным глазам, но трудно было допустить, что перед нами те горы, которые накануне вечером, когда наши два товарища направились к берегу, находились в 40 милях к востоку. Теперь вершины казались настолько низкими, что, очевидно, мы отошли не на 6, а по крайней мере на 20 миль.

Это была уже вторая неудача, а экспедиция ведь только начиналась! Мы лишились Уилкинса и Кэстеля, что было еще более жестоким ударом, чем рана Бернарда. Оба они были очень дельными людьми, а Кэстель собирался идти третьим со мною и Стуркерсоном в дальний путь по льду. Но дельные люди у нас еще оставались; хуже обстояло дело с потерей нескольких лучших собак и одних из пары наших хороших саней, а также некоторых приборов и кое-какого снаряжения, хранившихся в привязанной к саням сумке. Отсутствие этих инструментов сказывалось в течение ряда месяцев, а потеря саней заставила нас изменить все наши планы.

ГЛАВА XIII. ПЕРВЫЕ ПЯТЬДЕСЯТ МИЛЬ

Перед тем как Уилкинс ушел на берег, его сани были, разумеется, разгружены, и содержимое их сброшено на лед. Мы не могли взять с собою весь груз, так как у нас стало одними санями меньше. Поэтому надо было прежде всего пересмотреть наше имущество и оставить все то, что могло без ущерба быть оставлено. Мы выбросили часть продуктов и лишней одежды и воткнули флаг на высокой ледяной вершине в предположении, что эта льдина может быть отнесена к берегу и ее обнаружат эскимосы — охотники на тюленей, а может быть, и Уилкинс и Кэстель. Мы знали, что они попытаются разыскать нас, но считали эти попытки обреченными на неудачу: во-первых, мы были отрезаны от земли непроходимой полосою чистой воды, а во-вторых, они не могли знать, как далеко нас отнесло к востоку или в открытое море.

На следующий день после бури можно было пуститься в путь. Напора на лед больше не было, потому что ветер угнал его от берега и отнес нашу льдину к кромке пака, к которой она и примерзла. Как на грех было по-прежнему тепло, не ниже -18° C. Все же, благодаря отсутствию напора, ледяная каша в две ночи настолько уплотнилась, что во многих местах стала проходима; впрочем, в первый день мы смогли пройти всего три мили. Там, где трещины между ледяными полями были не шире 3–5 м, мы рубили своими кирками лед, что отнимало несколько часов, и бросали куски в воду, пока их не было достаточно, чтобы сани могли пройти. Но этих трещин становилось все меньше по мере удаления от берега.

4 апреля мы подошли к полынье. Можно было переплыть ее на брезентовых каяках, но мы этого не сделали: за несколько таких переходов мелко битый лед прорвал бы брезент. Кроме того, пак двигался, и мы надеялись, что полынья закроется, и мы легко пройдем. Таким образом, в этот день мы не пошли дальше.

Чтобы ободрить наших людей и показать, как легко можно просуществовать на море, я убил несколько тюленей; то же сделали Стуркерсон и другие. Часть животных погрузилась в воду, но шесть штук нам удалось достать. Убив достаточное количество тюленей, я почистил винтовку, как делаю всегда, когда не слишком холодно, положил ее в чехол и привязал к саням. Потом наши люди зажгли ворвань и зажарили свежее тюленье мясо. Пока мы пировали, внезапно заволновались собаки, которые были привязаны к саням, чтобы в любой момент быть готовыми к переправе. Сани с привязанным ружьем находились в 2 м от воды, остальные сани немногим дальше, а костер, на котором мы жарили мясо, отстоял от нее метров на 20. Тревогу среди собак вызвал белый медведь, которого некоторые из нас видели впервые. К моменту его появления полынья сузилась до 5 м; он находился на самом краю, нерешительно ступая, точно раздумывая, стоит ли погрузиться в воду, как купальщик, не решающийся войти в холодную воду. Я не знаю, почему он медлил; вряд ли он боялся холодной воды, хотя впечатление было именно такое. Но, размышляя о его поступках и побуждениях, я тут же подумал, что необходимо немедленно что-то предпринять, так как возбужденные собаки могли броситься в воду, чтобы добраться до него, увлекая за собою сани. Если бы медведь перешел на нашу сторону, собаки, несмотря на упряжь, несомненно, бросились бы на него. Он, вероятно, пустился бы в бегство, но нельзя было за это ручаться. Ясно было, что он не чувствовал вражды к собакам и не боялся ни их лая, ни криков шести человек, которые бегали взад и вперед, подавая друг другу добрые советы.