Вильялмур Стефанссон - Гостеприимная Арктика

• Название: Гостеприимная Арктика
• Автор: Вильялмур Стефанссон
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1948

Гостеприимная Арктика (полное название «Гостеприимная Арктика: Рассказ о пяти годах в полярных краях», англ. The Friendly Arctic: The Story of Five Years in Polar Regions) — книга канадского полярного исследователя Вильялмура Стефансона, в которой описывается Канадская арктическая экспедиция под руководством Стефансона, проходившая в 1913—1918 гг. Опубликована впервые в нью-йоркском издательстве Макмиллана в 1921 г. с предисловием экс-премьер-министра Канады Роберта Бордена.

Как отмечал современный автору рецензент, «один из важнейших уроков книги Стефансона — до какой степени являются целиком ошибочными многие из общепринятых мнений об арктическом регионе»:

На первый взгляд может показаться, что слово «гостеприимный» в названии книги употреблено лишь затем, чтобы подчеркнуть, что в арктических областях Стефансон встретил дружески расположенных людей, — тем более что он уже описал в своей предыдущей книге доброту и гостеприимство эскимосов. Однако значение этого слова здесь гораздо шире, с его смыслом непосредственно связано то, что и делает саму экспедицию настолько выдающейся и пионерской. Стефансон имеет в виду, что северный полярный регион сам по себе дружественен и гостеприимен по отношению к человеку — что он, вопреки всем предвзятым мнениям, вовсе не является бесплодным, безжизненным, неприступным необозримым пространством, угрожающим смертью от голода или невыносимого холода.

---

Я думаю (и большинство моих товарищей с этим согласно), что работа полярного исследования вовсе не связана обязательно с тяжкими лишениями. Конечно, всегда возможно, что треснет льдина, на которой стоишь; верно и то, что большинство из нас предпочитает тюленьему мясу более изысканную пищу; но те, кто провели больше года «вдали от культуры», согласны с эскимосами, что нет блюда вкуснее оленьего мяса. Если мы можем говорить о каких-либо лишениях, то разве только об отсутствии далеких друзей и хорошей музыки. Одно могу сказать, что сейчас, в наводненном кинематографами городе, я так тоскую о вечерах, проведенных в снежной хижине после охоты на оленей, как я никогда не тосковал на севере по клубам и концертам. И это испытываю не я один. Почти все мои товарищи по охоте или находятся сейчас на севере, или направляются туда на китобойных судах, или же, наконец, стремятся туда всей душою.

Нельзя достаточно нахвалиться нашими чудесными собаками; им мы были обязаны в значительной части успехом нашей экспедиции. Так, например, 17 апреля они тащили больше 80 кг груза каждая. Снег был плотный, но неровный, и сани ныряли вверх и вниз по сугробам. Нередко встречались торосы, не настолько, впрочем, непроходимые, чтобы приходилось прибегать к кирке. Конечно, попадались и такие торосы, через которые собаки одни не смогли бы протащить саней, и только в этих случаях люди немного им помогали. В остальное время люди шли рядом с санями, держась за них руками, а я шел впереди. В этот день мы делали в среднем по 4 мили в час, что равняется 5 милям по ровному пути.

Как ни хороши были собаки, но часть успеха следует отнести и за счет упряжки. При упряжке веером, принятой в Гренландии и применяемой многими экспедициями, как я уже говорил выше, только средняя собака идет прямо, другие же тянут под разными углами к проходимому пути, и значительная часть их усилий теряется. Этим отчасти объясняется, почему большинство путешественников могло брать с собою груз из расчета не более 40 кг на собаку, т.е. менее половины того, что везли наши собаки. Но я думаю, что главное преимущество заключалось в породе собак.

В течение 11 лет, проведенных мною в Арктике, я работал с собаками разных пород и пришел к выводу, очень нелестному для эскимосской собаки. Прежде всего она слишком мала: те, которые были у нас, весили от 20 до 30 кг, и для того чтобы тащить такой груз, какой тащили наши шесть собак, потребовалось бы не менее девяти самых лучших эскимосских собак. Ясно, что удобнее иметь дело с шестью собаками, чем с девятью; три лишние собаки — лишняя возня: надо запрягать их утром, распрягать, привязывать и кормить вечером. Конечно, большая собака требует больше пищи, но шесть собак, весом в 50 кг каждая, могут обойтись меньшим количеством пищи, чем девять собак, весящих по 30 кг. Попутно я хочу указать здесь на неудобство, возникающее в том случае, когда большие собаки, работая вместе с маленькими, получают одинаковые порции еды, около полукилограмма в день; естественно, через несколько дней или недель маленькие собаки чувствуют себя прекрасно, в то время как большие слабеют от недоедания. Всякий здравомыслящий белый человек понимает, что большой собаке требуется больше пищи и что она оправдает затраченные на нее припасы. Но эскимосы, с которыми мне приходилось об этом говорить, утверждали, что как люди разного роста едят одинаково, так и собаки должны получать одинаковое количество пищи независимо от величины. У большой собаки есть еще и другое преимущество: когда мы, после нескольких месяцев пребывания на льду, попадаем случайно на остров, нам приходится оставить на время сани и нагрузить собак. Большая собака не только несет большую ношу, но и держит ее выше; в то время как маленькая волочит свой груз по воде, у большой он остается сухим.

Наши большие собаки были полукровки, некоторые наполовину эскимосские, наполовину сен-бернары, другие — полудворняги, попадалась и помесь овчарки. Так же, как и у людей, качества собаки определяются в значительной степени ее темпераментом, но и здесь эскимосская собака не на высоте: в хороших условиях она работает охотно, я бы сказал с мальчишеским увлечением, но, как у мальчика нет выдержки мужчины и он требует отдыха, когда устанет, так же и эскимосская собака отказывается везти, когда только ей вздумается. Собака белого человека проявляет характер или что-то ему подобное; ей свойственно нечто вроде чувства долга, и, особенно при хорошем обращении, она продолжает усердно работать, даже будучи усталой и голодной. Когда эскимосская собака устанет, приходится прибегнуть к плетке, чего я очень не люблю. Как рабовладельцу, плохо обращающемуся со своими рабами, не добиться от них хорошей работы, так же трудно получить настоящую работу от собачьей упряжки битьем. Мне редко приходилось видеть эскимосскую собаку, которая шла бы 2 дня подряд без пищи, но я часто видел полукровок сен-бернаров, которые везли, если не с теми же силами, что было бы невозможно, но с тою же готовностью, до полного изнеможения. За последние 5 лет ни одна собака не погибла у нас от голода, большая часть наших собак никогда не оставалась так долго без пищи, чтобы это повлияло на их работоспособность; эскимосские же собаки, пройдя через такие же испытания, оказывались совершенно несостоятельными, и приходилось прибегать к плетке уже на второй день недоедания. Но эскимосская собака все же имеет два преимущества: крепкие лапы и хороший мех. Есть породы собак, обладающие лучшим мехом, но я не знаю ни одной, у которой лапы были бы так же крепки или, по крайней мере, так же мало чувствительны в полярных условиях.

Типичная эскимосская собака

Самое грандиозное столкновение льдов, какое нам пришлось наблюдать на нашем пути, произошло 18 апреля. Ледяное поле двигалось с севера на восток (относительно нашего поля) со скоростью около 7 м в минуту. Нажим был так силен, что, несмотря на толщину льда более 2 м, относительная скорость полей, казалось, не уменьшалась даже от трения их друг о друга, породившего огромный торос. Лед гнулся на протяжении нескольких сот метров, но торос оказался сбоку от нас, так что мы смогли отступить. Грохот ломающегося льда был слышен на полмили, как канонада, заглушающая шум прибоя у скалистого берега. Шум этот происходил от трения полей; лед при этом даже не ломался, а дробился буквально в порошок. Иногда слышался резкий визг, похожий на звук сирены, — это выступ 2-метрового льда одного поля надвигался на поверхность другого. Напор прекратился часа через два, когда мы прошли вновь образовавшийся торос и продолжали наш путь. Все это время мы шли на север, с некоторым отклонением на запад, но частые наблюдения долготы показали, что мы отклоняемся на восток; это объяснялось движением на восток всей поверхности льда. 20 апреля мы вошли в такую полосу, где количество зверя стало заметно уменьшаться. Приблизительно через каждые 20 миль нам попадались следы белого медведя, да и то большей частью старые. Трещины на льду, указывающие на присутствие здесь тюленей предыдущей осенью, становились все реже, и мы ни разу не видели в полыньях ни одного тюленя, хотя время от времени останавливались и подстерегали их в течение целого часа. Это нас обескураживало и заставляло призадуматься. По мере исчезновения признаков присутствия зверя все настойчивее приходили на память утверждения эскимосов на берегу, что мы не найдем тюленей на большом расстоянии от берега, и доводы, которые приводили наши друзья китобои в защиту этого заимствованного ими у эскимосов взгляда. Все чаще приходили на память слова географов и исследователей, повторяющиеся в каждой полярной книге и в энциклопедиях, о «безжизненном полярном море». Находясь на берегу, я легко опровергал приводимые мне доводы, но неужели наша словесная логика должна была, в свою очередь, быть опровергнута высшей логикой фактов? Из моего дневника видно, что в то время наша вера несколько пошатнулась, хотя не настолько, чтобы мы серьезно подумали о возвращении.

Мои товарищи так же страстно, как и я, желали успеха нашей экспедиции. А между тем не только следы присутствия зверя становились все реже, но, что было еще хуже, солнце с каждым днем стояло все выше над горизонтом, и не было больше ночной тьмы. Температура еще милостиво держалась значительно ниже нуля, но мы знали, что это только вопрос дней, а затем подует восточный ветер и повеет первым дыханием весны. Поэтому мы мало говорили о возможности остаться без продовольствия и много о необходимости торопиться. Но чаще всего говорили мы о нашей неудаче, помешавшей нам выйти месяцем раньше. Конечно, нет смысла плакать над разбитым кувшином, но это, увы, черта общечеловеческая.

Отсутствие следов зверя меньше смущало бы нас, если бы мы тогда знали полярное море так, как мы узнали его в течение последующих 5 лет. Мы теперь знаем то, что тогда только предполагали и с чем полярные авторитеты не соглашались, а именно, что наличие или отсутствие следов тюленя связано не с широтой как с таковой, а главным образом с подвижкой льда. Всюду, где нам приходилось наблюдать движение льда и в связи с тем много открытой воды, было много тюленей. Пищу тюлени могут найти в море повсюду, но есть места, где им трудно подняться на поверхность, чтобы дышать. Летом они уходят из районов невзломанного льда и скопляются там, где много открытой воды. Осенью же, когда образуется молодой лед, они проламывают себе лунки, которыми пользуются всю зиму. Если молодой лед неподвижен, тюлень остается на том же месте; если же лед движется в каком-либо направлении, тюлень идет вместе с ним, потому что его жизнь зависит от близости лунки, до тех пор, пока лед кругом остается невзломанным. Если лед ломается и образуются полыньи, тюлень может передвигаться и зимой, но эти прогулки прекращаются, как только первый мороз затянет полыньи.