Вильялмур Стефанссон - Гостеприимная Арктика

• Название: Гостеприимная Арктика
• Автор: Вильялмур Стефанссон
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1948

Гостеприимная Арктика (полное название «Гостеприимная Арктика: Рассказ о пяти годах в полярных краях», англ. The Friendly Arctic: The Story of Five Years in Polar Regions) — книга канадского полярного исследователя Вильялмура Стефансона, в которой описывается Канадская арктическая экспедиция под руководством Стефансона, проходившая в 1913—1918 гг. Опубликована впервые в нью-йоркском издательстве Макмиллана в 1921 г. с предисловием экс-премьер-министра Канады Роберта Бордена.

Как отмечал современный автору рецензент, «один из важнейших уроков книги Стефансона — до какой степени являются целиком ошибочными многие из общепринятых мнений об арктическом регионе»:

На первый взгляд может показаться, что слово «гостеприимный» в названии книги употреблено лишь затем, чтобы подчеркнуть, что в арктических областях Стефансон встретил дружески расположенных людей, — тем более что он уже описал в своей предыдущей книге доброту и гостеприимство эскимосов. Однако значение этого слова здесь гораздо шире, с его смыслом непосредственно связано то, что и делает саму экспедицию настолько выдающейся и пионерской. Стефансон имеет в виду, что северный полярный регион сам по себе дружественен и гостеприимен по отношению к человеку — что он, вопреки всем предвзятым мнениям, вовсе не является бесплодным, безжизненным, неприступным необозримым пространством, угрожающим смертью от голода или невыносимого холода.

---

В один короткий осенний день, находясь в юго-западной части Земли Бэнкса, я несколько часов просидел на холме, наблюдая в бинокль за песцами и совами. На пространстве в несколько миль песцы охотились за леммингами, то скрываясь за холмами или в оврагах, то снова появляясь на открытых местах. Кое-где на пригорках сидели совы и следили за песцами.

Земля была покрыта ровным слоем мягкого снега толщиной в 10–12 см. Зарывшись в этот снег, лемминги, которых здесь было множество, наивно воображали, что их никто не видит. Песцы двигались неторопливой, упругой рысцой. Через небольшие промежутки времени то один, то другой песец останавливался, наклонял голову набок и прислушивался. Возможно, что свое зрение и обоняние он при этом использовал столь же активно, но его поза выражала, главным образом, настороженный слух. После 1–2 секунд такой стойки песец высоко подпрыгивал, подобно пловцу, бросающемуся с трамплина, и нырял в снег одновременно рыльцем и передними лапами. В 50% всех случаев лемминг оказывался пойманным в то же мгновенье, в остальных случаях это происходило на секунду позже, и лишь изредка леммингам удавалось спастись, вероятно, скрывшись в нору в мерзлом грунте. В тех случаях, когда песцу не мешали, он убивал лемминга одним или двумя сильными укусами, бросал на снег и после непродолжительного созерцания подхватывал и зарывал в снегу, а затем убегал рысцой и, как я уверен, забывал обо всем. Добыча была настолько многочисленной, что прошло бы много дней, прежде чем голод напомнил бы песцу о зарытых леммингах; а к тому времени он мог оказаться уже за сотню миль отсюда.

Однако песцу редко удавалось беспрепятственно зарыть свою добычу. С соседнего пригорка сова наблюдала за ним с не меньшим интересом, чем я. Когда песец подпрыгивал и нырял в снег, крылья совы раскрывались, и, прежде чем песец успевал зарыть свою жертву, сова уже налетала на него. Для песца это, несомненно, было тысяча первым повторением одного и того же приключения, но он каждый раз казался совершенно ошеломленным. Очевидно, его внимание настолько сосредоточивалось на лемминге, что он на время забывал о совах. Услышав свист машущих крыльев и увидев надвигающуюся тень птицы, песец трусливо пригибался к земле, но не бросал лемминга, по-видимому, догадываясь, что сова летит для грабежа, а не для убийства. Затем зверь пытался убежать, но сова легко настигала его и, почти касаясь когтями, но не вцепляясь, летала над ним до тех пор, пока он, наконец, не оборачивался, чтобы прыгнуть ей навстречу. Очевидно, сова хотела настолько раздразнить песца, чтобы он попробовал вцепиться в нее зубами; при этом он уронил бы лемминга из пасти. Ни в одном из виденных мною случаев сове не удалось этого достигнуть, и после получасового преследования песца она отказывалась от своего намерения. Но, по словам эскимосов, им случалось видеть, что песец в подобных случаях ронял лемминга, которого сова затем немедленно подхватывала и улетала с ним. По-видимому, именно надежда на подобную удачу, несмотря на всю ее проблематичность, побуждает сову так настойчиво выслеживать и преследовать песца.

Однако изобретательность совы здесь значительно уступает ее глупости. Если бы сова дождалась того момента, когда песец зароет лемминга и удалится, то она могла бы без всякого труда разгрести лапами мягкий снег и достать лемминга. Таким образом, будь сова хоть немного умнее, это сильно облегчило бы ее борьбу за существование во время полярной зимы. Между тем, эта борьба настолько трудна, что большинство полярных сов вынуждено улетать зимой на юг.

30 июня я отправился на охоту и, отойдя на полмили вглубь острова, увидел с холма двух мускусных быков. До сих пор мне еще ни разу не случалось охотиться на мускусных быков, и вообще я не хотел бы истреблять немногочисленных представителей этой почти исчезнувшей породы. Но наши запасы тюленьего мяса были почти на исходе, и мне, против желания, пришлось застрелить быков.

У моей матери когда-то была унаследованная ею от бабушки серебряная коробочка с мускусом, запах которого еще чувствовался через 60 лет. Таким образом запах мускуса мне хорошо знаком. Но я не заметил ничего похожего на него, когда мы свежевали убитых быков. При варке мяса чувствовался слабый запах, который можно было признать мускусным, поскольку мы знали, что он исходил из мяса мускусного быка. Вкус мяса оказался несколько острым, но не неприятным.

В последующие годы, когда нам часто приходилось есть мясо мускусных быков, некоторые наши эскимосы утверждали, что оно имеет специфический запах; но ни эскимосы, ни белые этого не чувствовали.

Во время дальнейшего пути вдоль побережья мы видели около тридцати мускусных быков. Однажды Томсен и Уле подошли на расстояние около 50 м к двум бычкам и одной телке. Животные перестали пастись и, уставившись на людей, смотрели на них, пока те не отошли, а затем продолжали пастись. Услышав об их сравнительно ручном состоянии, Стуркерсон подошел на 50 м и сфотографировал быков маленькой «карманной» камерой (снимки впоследствии оказались испорченными, так как в камеру попала вода). Тогда я взял более крупную фотокамеру и тоже попробовал подойти. Но быкам наше внимание, наконец, показалось подозрительным. Когда я был в 300 м, животные стали проявлять признаки беспокойства, а при дальнейшем моем приближении обратились в бегство и скрылись из виду.

ГЛАВА XXXII. ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ОСТРОВ МЕЛЬВИЛЬ И ПРОЛИВ МАК-КЛЮРА

К концу июня упряжь наших собак стала быстро портиться от сырости, что нас очень раздражало и задерживало. Я полагаю, что существуют материалы для упряжи, которые вообще не боятся сырости или, по крайней мере, могут служить в течение целого года; но наша экспедиция их не имела. Лучшие из того, что нам случалось испробовать, были обыкновенные торговые сорта кожи, применяемые для изготовления конской сбруи. Но такой кожи у нас было мало, и мы до сих пор полагались, главным образом, на индейскую упряжь из кожи североамериканского оленя, которая обладала почти неограниченной прочностью, пока оставалась сухой. Из личного опыта я знаю, что такая упряжь может служить много лет, если применяется при обычных зимних условиях. Но теперь условия были совершенно иными, так как наше странствие большей частью представляло нечто среднее между хождением вброд и плаванием. Хотя на суше во многих местах еще лежал снег, идти по берегу мы не могли, так как там часто встречались небольшие впадающие в море речки, настолько глубокие и бурные, что их нельзя было перейти вброд. Для того, чтобы обходить устья этих речек, приходилось задолго до приближения к ним сворачивать на лед и удаляться на 1–2 мили от берега, так как возле устьев большие участки льда, растаявшие под действием теплой речной воды, были совершенно непроходимы.

На старом льду во многих местах образовались ручьи и каналы, глубина которых доходила до 2 м. При такой глубине мы не отваживались через них переправляться и выбирали для переправы те участки, где эти каналы расширялись, образуя небольшие «озера», глубиной от нескольких сантиметров до 1 м. В наиболее глубоких местах подобных «озер» собакам приходилось плыть, а люди были вынуждены придерживать руками сани, чтобы не дать им опрокинуться, когда они плыли за упряжками; плавучесть саней достигалась благодаря пустым жестянкам, помещенным для этой цели под остальным грузом. При таких условиях упряжь, не высыхавшая в течение целых недель, быстро портилась. Во время стоянок мы всегда пытались ее сушить, но они были слишком кратковременными, за исключением тех случаев, когда нас задерживали дождь или снег; а в подобных случаях, конечно, не могло быть и речи о высушивании. Как индейская упряжь из оленьей кожи, так и матерчатая упряжь выдерживала эти условия не более 2–3 недель, а затем становилась настолько гнилой, что разрывалась, как только собаки дергали сильнее, чем обычно. Другими словами, она рвалась в самые критические моменты.

К 3 июля упряжь окончательно пришла в негодность, и нам пришлось затратить целый день на изготовление новой из сырых кож недавно убитых тюленей. Подобные ремни не обещали быть долговечными и, сверх того, рисковали быть съеденными, так как собаки считают свежую тюленью кожу лучшим лакомством. В этом мы с ними более или менее согласны; если иметь достаточно времени, чтобы обвариванием удалить волос с тюленьей шкуры, подобно тому, как это делают со свиными тушами, то из тюленьей кожи можно приготовить очень вкусное блюдо, напоминающее свиные ножки.

Другое наше затруднение состояло в том, что, вследствие таяния, большая часть льда превратилась в так называемый «игольчатый лед». Морской лед, до тех пор, пока он остается соленым, не делится на кристаллы при таянии, но пресноводный лед или морской лед, сделавшийся пресным, образует кристаллы, напоминающие шестигранные или восьмигранные карандаши; острия этих кристаллов обращены кверху и острее самого тонко отточенного графита. По ним приходилось идти и людям и собакам; но наши ноги были защищены обувью с подошвами из кожи морского зайца, которые могли выдержать с сотню миль ходьбы даже по такому льду, тогда как обувь с подошвами из кожи тюленя не выдержала бы и четверти этого расстояния. Для большей сохранности наших подошв мы пришивали под ступню и под пятку особые накладки, которые, вследствие их быстрого износа, мы сменяли через каждые 1–2 дня. Таким образом, каждому из нас хватало двух-трех пар обуви на весь теплый период года.