Мария Колесникова - Гадание на иероглифах

• Название: Гадание на иероглифах
• Автор: Мария Колесникова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1983

Мария Колесникова известна советскому читателю как автор повести «Наш уважаемый слесарь» и книг о Р. Зорге и его соратниках. Новая книга М. Колесниковой объединяет три повести о Дальнем Востоке. В первой повести, давшей название книге, рассказывается о военном крахе Японии и о Международном военном трибунале в Токио над военными преступниками; во второй — «Венец жизни» — автор рассказывает об Анне Клаузен, соратнице Р. Зорге; третья повесть посвящена видному советскому военному деятелю Берзину (Кюзису Петерису), одному из организаторов и руководителей советской разведки. Книга читается с неослабевающим интересом.

---

Поручик замолчал и уставился в пол отсутствующим взглядом.

— А дальше? — робко спросила Полянская.

— Дальше? — встрепенулся Жужубов. — Дальше я не стал больше спорить, а как был в шинели, с винтовкой, с ручными гранатами у пояса, повалился на пол прямо в проходе и заснул непробудным сном. Ночью нас настигли партизаны. Многих перебили, а кто остался жив, уносили ноги…

— Адъютанта убили? — не унималась Полянская.

— Черт его знает, — равнодушно ответил поручик.

— Была и у меня памятная встреча… — с кривой усмешкой проговорил полковник. — Помнится, я прямо-таки жаждал подобной встречи, думал: «Попадись мне хоть один комиссаришка, я ему перочинным ножом не только погоны на плечах, лампасы на ляжках вырежу!» И ведь попался, голубчик! Я, говорит, член Ре Ке Пе и тебя, бандит, презираю… Ладно, говорю, презирай себе на том свете, сволочь… Поставили его перед выкопанной заранее могилой, руки за спиной ремнем скрутили. Я уж хотел скомандовать: «Пли!», да тут один солдатишка как завопит под руку: «Господин полковник, на нем же новый полушубок. Зачем же вещию-то губить!» Я ему кричу: «Пошел вон, посажу под арест!» А большевичок: «Пусть возьмет, мне теперь не надо…» Солдат подбежал к нему, развязал руки, дернул полушубок, а комиссаришка как прыгнет из полушубка, словно блоха, и побежал…

— Хлопнули? — скороговоркой спросил генерал.

— Черта с два. — усмехнулся полковник.

— Убежал? — радостно ахнула Полянская.

— То-то и оно… До сих пор не пойму, как это ему удалось… Простить себе не могу такую оплошность.

Анну покоробил откровенный цинизм полковника. «Вот вы какие!» — враждебно подумала она, как-то по-новому взглянув на всю компанию.

— Равенство, братство… — с недоброй иронией проговорил Федорченко. — А кто они такие, эти большевики? Привилегированная каста. Иначе не бывает, всегда имеются выделяющиеся и… челядь.

— Правильно! — поддержала его Полянская. — Помню, первым человеком в нашем дворе стал сапожник Михейкин. Раньше я его и за человека не считала, а тут ходит самоуверенный, в кожанке, с браунингом у пояса, на голове шлем с красной звездой, на всех покрикивает. Что за начальство? Начальник ГПУ…

— Ах, господа, как надоели подобные разговоры! — сказала хозяйка. — Политика, политика без конца… Ольга Александровна, — любезно обратилась она к Полянской, — сыграйте нам что-нибудь, мы давно не слыхали вашей чудесной игры.

— Да, да! Просим, — поддержали мужчины.

Полянская не заставила себя долго упрашивать, она подсела к пианино, и ее длинные тонкие пальцы уверенно заскользили по клавишам.

Неожиданно Полянская бросила играть. Она встала, стремительно подошла к ящику с сигаретами и закурила. Все посмотрели на нее с удивлением.

— Умирающий лебедь… — заговорила она взволнованно. — Я танцевала его в Мариинском театре в день своего бенефиса. Сам император присутствовал на спектакле… — Она глубоко вздохнула, задумалась, затянувшись сигаретой. И вдруг сказала совсем другим, несколько даже озорным тоном: — А знаете, господа, я ведь выступала перед красногвардейцами Петрограда в восемнадцатом году! Не верите? Так забавно получилось… Пришли двое с винтовками, в военной форме — у меня душа в пятки, думаю: «Все. Расстрел». А они: «Просим вас, дорогой товарищ, выступить в нашем клубе…» Я сразу воскресла. Пожалуйста, говорю, с полным моим удовольствием. Трясущимися руками надеваю манто, они мне любезно помогают. На улице сажают на… броневик, — да, да! И мы куда-то едем по жуткому, ночному Петрограду.

Помню, какая тишина была в зале, когда я танцевала, а потом — бешеные аплодисменты. Я тогда удивилась: неужели они понимают?

— Хе-хе-хе, — ядовито рассмеялся генерал. — Какую благодарную публику вы потеряли, Ольга Александровна.

— Все-таки я часто вспоминаю этот эпизод, — не обращая внимания на слова генерала, продолжала Полянская. — Вспоминаю и думаю, что, пока твоя нога стоит на земле родины, ты человек. Без родины ты — ничто, это хуже смерти.

Генерал нахмурился, проговорил сердито:

— Все вы — жалкие нытики. Нужно бороться с большевиками, а не ныть. Русский интеллигент всегда был горазд ныть, потому и прошляпил Россию.

— А как бороться? — угрюмо поинтересовался поручик.

— Очень просто, — жестко ответил Черновский. — Винтовку в руки и ать, два…

— На службу, в волонтеры? — усмехнулся Жужубов.

— Да хоть к черту! Не все ли равно? Лишь бы против большевиков…

В словах генерала сквозила ненависть.

— Да, мы слишком заблагодушествовали, — поддержал его полковник.

— Господа, перестаньте… — умоляюще проговорила жена полковника. — Давайте лучше пить шампанское.

Все развеселились. Полянская стала рассказывать анекдоты, связанные с балетным миром. Она вся была в прошлом. Беспрестанно повторяла имена знаменитостей, названия партий, которые танцевала. Постепенно все как-то расчувствовались и стали наперебой вспоминать все дорогое, утраченное в жизни. Вспоминали свои живописные усадьбы, уютные квартиры, балы, карнавалы, родные березки и все сокрушались о том, что не отстояли Россию от большевиков.

Анна слушала и думала про себя: «А мне-то чего вспоминать? Постылых Поповых? То, как работала на них с утра до ночи, засучив рукава и подоткнув юбчонку?» И вдруг острая неприязнь пронзила ее сердце против вот этих чистеньких, в прошлом богатых, на которых тоже небось ломили такие, как она, Нюрки, Дуньки, Ваньки… «Правильно сделали большевики, что прогнали вас. Я бы своими руками душила таких мироедов, как Поповы».

Разговор перешел на знакомых, на жизнь в эмиграции.

— Интересная встреча произошла у меня на днях, — начал генерал Черновский. — Иду это я по Банду, а навстречу мне очень знакомый человек, шагает тяжело, словно волочит привязанные к ногам гири. Небрит, в каких-то коротких, вспученных на коленях брюках и засаленном пиджаке. На голове старая кепка, а стоптанные ботинки перевязаны обрывками шнурков. Всматриваюсь попристальнее: ба! полковник Шумилин! Он меня тоже узнал, остановился и с этакой угрюмой фамильярностью проговорил: «А! Генерал… В мундире. Забавно, забавно…» — «Что за маскарад? — спрашиваю. — На секретной службе, что ли?» Он безнадежно махнул рукой: «Да нет, говорит, это не маскарад, а самая натуральная нищета…» Подумать только! Полковник Шумилин! Дворянин, блестящий офицер, гаер и дуэлянт… Мы служили с ним в одном полку. «Как же это вы так?» — бормочу смущенный. «А так, говорит, все на свете меняется — и люди тоже. А вы, мол, преуспеваете, как видно? Нет ли у вас какой службы? Я мог бы и дворником, если нет ничего другого». Мне стало ужасно горько за нас, за Россию, и я подумал: «Не-ет… Я не сдамся. Буду мстить, мстить…» Мы не можем нынче жить воспоминаниями, не имеем права! Русь распята! Мы должны ее спасать…

Все удрученно молчали, несколько смущенные пафосом генерала.

— Как страшен мир нужды! — произнесла трагическим голосом Полянская. — Со мной тоже был случай… Во время сезона я посещаю все постановки русского балета в Шанхае. В театре часто встречала одну довольно немолодую даму, одетую всегда одинаково: в черное платье с необыкновенно широкими рукавами. Дама всегда занимала первое место от входа. Я приняла ее за любительницу балета, за родственную, так сказать, душу. Придя в театр, невольно искала ее глазами, а найдя, говорила себе: «Все в порядке, значит, есть с кем разделить свой молчаливый восторг». Потом я стала замечать, что дама незадолго до окончания последнего действия всегда уходит. Это меня заинтересовало, и я начала за ней наблюдать. Однажды она села рядом со мной. Мне захотелось заговорить с ней, но что-то меня удержало.

Шел балет «Дафнис и Хлоя» Равеля. Кто видел эту вещь, тот, конечно, помнит волнующие картины античной эпохи, когда судьбой пастуха и пастушки интересовались небожители. Дафниса танцевал Лифарь. Его прыжки, взлеты, пируэты были великолепны. Краем глаза я иногда наблюдала за своей соседкой: как она реагирует на искусство прославленного танцовщика? И вдруг в самый торжественный момент кульминации танца она встает и уходит… Хочу взять платок из сумочки, чтобы вытереть слезы восторга, а сумочки нет. Шарю на полу — нет! И тут меня осенило: широкие рукава! Я сейчас же выскочила из зала и увидела в дверях ее спину. «Задержите!» — крикнула я швейцару. Позвали полицейского. Сумочка моя была при ней. Она не успела ее извлечь из широкого рукава платья. В полиции я узнала, кто она такая, — бывшая фрейлина двора. В эмиграции стала проституткой, а позже — театральной воровкой…

— Анекдот какой-то, — мрачно проговорил Дашков.

— Так ей и надо! Привыкли паразитировать, — проворчал поручик.

— Как вы можете так говорить! — возмутился генерал. — Плакать надо, что большевики довели до такого состояния цвет России.