Федор Сологуб - Мелкий бес

• Название: Мелкий бес
• Автор: Федор Сологуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-02-027129-2

«Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работал над ним усердно… Ровна поверхность моего зеркала и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражается в нем одинаково точно». «Мелкий бес» был начат еще в 1892 г., над ним Ф. К. Сологуб (1863–1927) работал еще десять лет. Роман был издан только в 1907 г. и имел колоссальный успех. В 1917 г. Сологуб писал: «Если бы стены наших домов вдруг стали прозрачны, как стекло, мы с ужасом увидели бы, как много злого и страшного совершается в недрах самых на вид счастливых семейств». В романе «Мелкий бес» становятся прозрачны дома российских обывателей и пред нами вскрывается все то злое, зловонное и страшное, что свершается внутри их, и по улицам ходит герой романа, Передонов, чье имя стало нарицательным для выражения тупости, злобности и мертвенности. Современник автора критик А. Измайлов говорил: «Если бы бесы были прикомандированы к разным местам, то того, который определен к нашей провинции, удивительно постиг Сологуб». О русских мелких бесах писали и другие, и этот роман занимает достойное место в ряду таких знаменитых произведений, как «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Двойник» Достоевского, «Красный цветок» Гаршина, «Черный монах» и «Человек в футляре» Чехова…

---

— О, да, славные ребята.

Директор сделал несколько шагов вдоль фронта, повернул к входу, и вдруг остановился, словно вспомнил что-то:

— А нашим новым учеником вы довольны? Как он, старается? не утомляется? — спросил он лениво и хмуро, и взялся рукою за лоб.

Поручик, для разнообразия, и думая, что ведь это чужой, со стороны, гимназист, сказал:

— Несколько вял, да, скоро устает.

Но директор уже не слушал его, и выходил из зала.

Внешний воздух, по-видимому, мало освежил Хрипача. Через полчаса он вернулся, и опять, постояв у двери с полминуты, зашел на урок. Шли упражнения на снарядах. Два-три незанятых пока гимназиста, не замечая директора, стояли, прислонясь к стене, пользуясь тем, что поручик не смотрел на них. Хрипач подошел к ним.

— А, Пыльников, — сказал он, — зачем же вы легли на стену?

Саша[25] ярко покраснел, вытянулся, и молчал.

— Если вы так утомляетесь, то вам, может быть, вредна гимнастика? — строго спросил Хрипач.

— Виноват, я не устал, — испуганно сказал Саша.[26]

— Одно из двух, — продолжал Хрипач, — или не посещать уроков гимнастики, или… Впрочем, зайдите ко мне после уроков.

Он поспешно ушел, а Саша стоял смущенный, испуганный.

— Влетел! — говорили ему товарищи, — он тебя до вечера будет отчитывать.

Хрипач любил делать продолжительные выговоры, и гимназисты пуще всего боялись его приглашений.

После уроков Саша робко отправился к директору. Хрипач принял его немедленно. Он быстро подошел, словно подкатился на коротких ногах к Саше, придвинулся к нему близко, и, внимательно глядя ему прямо в глаза, спросил:

— Вас, Пыльников, в самом деле, утомляют уроки гимнастики? Вы на вид довольно здоровый мальчик, но «наружность иногда обманчива бывает». У вас нет какой-нибудь болезни? Может быть, вам вредно заниматься гимнастикой?

— Нет, Николай Власьевич, я здоров, — отвечал Саша, весь красный от смущения.

— Однако, — возразил Хрипач, — и Алексей Алексеевич[27] жалуется на вашу вялость и на то, что вы скоро устаете, и я заметил сегодня на уроке, что у вас утомленный вид. Или я ошибаюсь, может быть?

Саша не знал, куда ему скрыть свои глаза от пронизывающего взора Хрипача. Он растерянно бормотал:

— Извините, я не буду, я так, просто поленился стоять. Я, право, здоров. Я буду усердно заниматься гимнастикой.

Вдруг, совсем неожиданно для себя, он заплакал.

— Вот видите, — сказал Хрипач, — вы, очевидно, утомлены: вы плачете, как будто я сделал вам суровый выговор. Успокойтесь.

Он положил руку на Сашино плечо, и сказал:

— Я позвал вас не для нотаций, а чтобы разъяснить… Да вы сядьте, Пыльников, я вижу, вы устали.

Саша поспешно вытер платком мокрые глаза, и сказал:

— Я совсем не устал.

— Сядьте, сядьте, — повторил Хрипач, и подвинул Саше стул.

— Право же, я не устал, Николай Власьевич, — уверял Саша.

Хрипач взял его за плечи, посадил, сам сел против него, и сказал:

— Поговоримте спокойно, Пыльников. Вы и сами можете не знать действительного состояния вашего здоровья. Вы — мальчик старательный и хороший во всех отношениях, поэтому для меня вполне понятно, что вы не хотели просить увольнения от уроков гимнастики. Кстати, я просил сегодня Евгения Ивановича придти ко мне, так как я сам чувствую себя дурно. Вот он кстати и вас посмотрит. Надеюсь, вы ничего не имеете против этого?

Хрипач посмотрел на часы, и, не дожидаясь ответа, заговорил с Сашей о том, как он провел лето.

Скоро явился Евгений Иванович Суровцев, гимназический врач, человек маленький, черный, юркий, любитель разговоров о политике и новостях. Знаний больших у него не было, но он внимательно относился к больным, лекарствам предпочитал диету и гигиену, и потому лечил успешно.

Саше велели раздеться, Суровцев внимательно рассмотрел его, и не нашел никакого порока, а Хрипач убедился, что Саша вовсе не барышня. Хоть он и раньше был в этом уверен, но он считал полезным, чтобы впоследствии, если придется отписываться на запросы из округа, врач гимназии имел возможность удостоверить это [не прибегая к нарочитому осмотру Пыльникова] без лишних справок.

Отпуская Сашу, Хрипач сказал ему ласково:

— Теперь, когда мы знаем, что вы здоровы, я скажу Алексею Алексеевичу,[28] чтобы он не давал вам никакой пощады.]

Передонов не сомневался, что раскрытие в одном из гимназистов девочки, обратит внимание начальства, и что, кроме повышения, ему дадут и орден. Это поощряло его бдительно смотреть за поведением гимназистов. К тому же погода несколько дней подряд стояла пасмурная и холодная, на билиарде собирались плохо, — оставалось ходить по городу и посещать ученические квартиры и даже тех гимназистов, которые жили при родителях.

Передонов выбирал родителей, что попроще: придет, нажалуется на мальчика, того высекут, — и Передонов доволен. Так нажаловался он прежде всего на Иосифа Крамаренка его отцу, державшему в городе пивной завод, — сказал, что Иосиф шалит в церкви. Отец поверил, и наказал сына. Потом та же участь постигла еще несколько других. К тем, которые, по мнению Передонова, стали бы заступаться за сыновей, он и не ходил: еще нажалуются в округе.

Каждый день посещал он хоть одну ученическую квартиру. Там он вел себя по-начальнически: распекал, распоряжался, угрожал. Но там гимназисты чувствовали себя самостоятельнее, и порой дерзили Передонову. Впрочем, Флавицкая, дама энергичная, высокая и звонкоголосая, по желанию Передонова, высекла больно своего маленького постояльца, Владимира Бультякова.

В классах на следующий день Передонов рассказывал о своих подвигах. Фамилий он не называл, но жертвы его сами выдавали себя своим смущением.

Слухи о том, что Пыльников — переодетая барышня, разнеслись быстро по городу. Из первых узнали Рутиловы. Людмила, любопытная, всегда старалась все новое увидеть своими глазами. Она зажглась жутким любопытством к Пыльникову. Конечно, ей надо посмотреть на ряженую плутовку. Она же и знакома с Коковкиною. И вот, как-то раз к вечеру Людмила сказала сестрам:

— Пойду смотреть эту барышню!

— Глазопялка! — сердито крикнула Дарья.

— Нарядилась, — отметила Валерия, сдержанно усмехаясь.

Им было досадно, что не они выдумали: втроем неловко идти. Людмила оделась несколько наряднее обычного, — зачем, и сама не знала. Впрочем, она любила наряжаться, и одевалась откровеннее сестер: руки до плеч поголее, юбки покороче, башмаки полегче, чулки потоньше, попрозрачнее, тельного цвета. Дома ей нравилось побыть в одной юбке и босиком, и надеть башмаки на босые ноги, — притом рубашка и юбка у нее всегда были слишком нарядны.

Погода стояла холодная, ветреная, облетелые листья плавали по рябым лужам. Людмила шла быстро, и под своею тонкою накидкою почти не чувствовала холода.

Коковкина с Сашей пили чай. Зоркими глазами оглядела их Людмила, — ничего, сидят скромненько, чай пьют, булки едят, и разговаривают. Людмила поцеловалась с хозяйкой, и сказала:

— Я к вам по делу, милая Ольга Васильевна. Но это потом, а пока вы меня чайком согрейте. Ай, какой у вас юноша сидит!

Саша покраснел, неловко поклонился, Коковкина назвала его гостье. Людмила уселась за стол, и принялась оживленно рассказывать новости. Горожане любили принимать ее за то, что она все знала, и умела рассказывать мило и скромно. Коковкина, домоседка, была ей непритворно рада, и радушно угощала. Людмила весело болтала, смеялась, вскакивала с места передразнивать кого-нибудь, задевала Пыльникова. Она сказала:

— Вам скучно, голубушка, — что вы всё дома с этим кисленьким гимназистиком сидите, вы бы хоть к нам когда-нибудь заглянули.

— Ну, где уж мне, — отвечала Коковкина, — стара уж я стала в гости ходить.

— Какие там гости! — ласково возражала Людмила, — придите и сидите, как у себя дома, вот и все. Этого младенца ведь пеленать не надо?

Саша сделал обиженное лицо, и покраснел.

— Углан какой! — задорно сказала Людмила, и принялась толкать Сашу. — А вы побеседуйте с гостьей.

— Он еще маленький, — сказала Коковкина, — он у меня скромный.

Людмила с усмешком глянула на нее, и сказала:

— Я тоже скромная.

Саша засмеялся, и простодушно возразил:

— Вот еще, вы разве скромная?

Людмила захохотала. Смех ее был, как всегда, словно сплетен со сладостными и страстными веселиями. Смеясь, она сильно краснела, глаза становились у нее шаловливыми, виноватыми, и взор их убегал от собеседников. Саша смутился, спохватился, начал оправдываться:

— Да нет же, я ведь хотел сказать, что вы бойкая, а не скромная, а не то, что вы нескромная.

Но чувствуя, что на словах это не выходит так ясно, как вышло бы на письме, он смешался, и покраснел.

— Какие он дерзости говорит! — хохоча и краснея кричала Людмила, — это просто прелесть что такое!