Федор Сологуб - Мелкий бес

• Название: Мелкий бес
• Автор: Федор Сологуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-02-027129-2

«Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работал над ним усердно… Ровна поверхность моего зеркала и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражается в нем одинаково точно». «Мелкий бес» был начат еще в 1892 г., над ним Ф. К. Сологуб (1863–1927) работал еще десять лет. Роман был издан только в 1907 г. и имел колоссальный успех. В 1917 г. Сологуб писал: «Если бы стены наших домов вдруг стали прозрачны, как стекло, мы с ужасом увидели бы, как много злого и страшного совершается в недрах самых на вид счастливых семейств». В романе «Мелкий бес» становятся прозрачны дома российских обывателей и пред нами вскрывается все то злое, зловонное и страшное, что свершается внутри их, и по улицам ходит герой романа, Передонов, чье имя стало нарицательным для выражения тупости, злобности и мертвенности. Современник автора критик А. Измайлов говорил: «Если бы бесы были прикомандированы к разным местам, то того, который определен к нашей провинции, удивительно постиг Сологуб». О русских мелких бесах писали и другие, и этот роман занимает достойное место в ряду таких знаменитых произведений, как «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Двойник» Достоевского, «Красный цветок» Гаршина, «Черный монах» и «Человек в футляре» Чехова…

---

Кухонный мальчик подошел к нему сзади, и шепнул:

— Уехали-с, ваше превосходительство.

Верига отошел. Толпа ворвалась в столовую, потом в кухню, — искали Гейшу, но уже не нашли.

Бенгальский пронес Гейшу через столовую в кухню. Взволнованным голосом он сказал толпившейся на кухне челяди:

— Живее, пальто, халат, простыню, что-нибудь, — надо барыню спасать!

Чье-то пальто наброшено на Сашины плечи, кое-как закутал Бенгальский японку, — и по узкой, еле освещенной керосиновыми лампами, лестнице вынес ее на двор, — и через калитку в переулок.

— Снимите маску, в маске хуже узнают, теперь все равно темно, — довольно непоследовательно говорил он, — я никому не скажу.

Любопытно ему было. Он-то наверное знал, что это не Каштанова, — но кто же это?

Японка послушалась. Бенгальский увидел незнакомое смуглое лицо, на котором испуг преодолевался выражением радости от избегнутой опасности. Задорные и уже веселые глаза остановились на актеровом лице.

— Как вас благодарить! — сказала Гейша звучным голосом.

Баба не трус, интересный бабец! — подумал актер, — но кто она?

Видно, из приезжих: здешних дам Бенгальский знал. Он сказал тихо:

— Надо вас поскорее домой доставить. Скажите мне ваш адрес, я возьму извозчика.

Японкино лицо снова омрачилось испугом.

— Никак нельзя, никак нельзя! — заметила она, — я одна дойду, вы меня оставьте.

— Ну как вы там дойдете по такой слякоти на ваших деревяшках, — надо извозчика, — уверенно возразил актер.

— Нет, я добегу, — ради Бога, отпустите, — умоляла Гейша.

— Клянусь честью, никому не скажу, — уверял Бенгальский. — Я не могу вас отпустить, вы простудитесь. Я взял вас на свою ответственность, и не могу. И скорее скажите, — они могут и здесь вас вздуть.

Гейша задрожала.

— Ужасно, ужасно злые люди! — всхлипывая, сказала она. — Отвезите меня пока к Рутиловым, я у них переночую.

Бенгальский крикнул извозчика. Сели и поехали. Актер всматривался в смуглое и странное гейщино лицо. Гейша отвертывалась. Смутная догадка мелькнула в нем.

— Эге, да ты — мальчишка! — сказал он шепотом, чтобы не слышал извозчик.

— Ради Бога! — бледный от ужаса взмолился Саша.

Бенгальский тихонько засмеялся, и так же тихо сказал:

— Да уж не скажу, не бойся. Мое дело тебя доставить на место, а больше я ничего не знаю. Однако ты — отчаянный. А дома не узнают?

— Если вы не проболтаетесь, никто не узнает, — просительно-нежным голосом сказал Саша.

— На меня положись, во мне, как в могиле, — ответил актер.

Уж скандал в клубе начал затихать, — но вечер завершился новою бедою.

Пока в коридоре травили Гейшу, пламенная недотыкомка, прыгая по люстрам, смеялась и подсказывала Передонову, что надо зажечь спичку, и напустить ее, недотыкомку огненную, но несвободную, на эти тусклые и грязные стены, — и тогда, насытясь истреблением, она оставит Передонова в покое.

Передонов вошел в маленькую гостиную рядом с танцевальным залом. Никого не было. Передонов осмотрелся, зажег спичку, поднес ее к оконному занавесу, и подождал, пока занавес загорелся. Огненная недотыкомка побежала по занавесу, тихонько и радостно взвизгивая. Передонов вышел из гостиной, и затворил за собою дверь. Никто не заметил поджога.

Пожар увидели уже с улицы, когда вся горница была в огне. Люди спаслись, — но дом сгорел.

На другой день в городе только и говорили, что о вчерашнем скандале, да о пожаре. Бенгальский сдержал слово, и никому не сказал, что Гейшей был наряжен мальчик.

А Саша еще ночью, переодевшись у Рутиловых, убежал домой, влез в окно, и спокойно уснул. В городе, кишащем сплетнями, в городе, где все обо всех знали, ночное Сашино похождение так и осталось тайной. Надолго, — конечно, не навсегда.

Катерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма о Саше, — от директора, и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее. В осеннюю распутицу, бросив все свои дела, поспешно выехала она из своей деревни в наш город.

Саша встретил ее с радостью, — он любил ее. Тетя везла большую на него в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее руки, что она не нашла в первую минуту строгого тона.

— Милая тетечка, какая ты добрая, что приехала! — говорил Саша, — и радостно глядел на ее полное румяное лицо с добрыми ямочками на щеках и с деловито-строгими карими глазами.

— Погоди радоваться, еще я тебя приструню, — неопределенным голосом сказала тетя.

— Это ничего, — беспечно сказал Саша, — приструнь, было бы только за что, а все же ты меня ужасти как обрадовала.

— Ужасти! — повторила тетя недовольным голосом, — вот про тебя ужасти я узнала.

Саша поднял брови, и посмотрел на тетю невинными, непонимающими глазами. Он пожаловался:

— Тут учитель один, Передонов, придумал, будто я девочка, привязался ко мне, — а потом директор мне голову намылил, зачем я с барышнями Рутиловыми хожу. Точно я воровать хожу. А какое им дело!

Совсем тот же ребенок, что и был, — в недоумении думала тетя. — Или уж он так испорчен, что обманывает даже лицом?

Она ушла к Коковкиной, и долго беседовала с нею. Вышла печальная. Потом поехала к директору. Вернулась совсем расстроенная. Обрушились на Сашу тяжелые тетины упреки. Саша плакал, но уверял с жаром, что всё — выдумки, что никаких вольностей с барышнями он себе не позволял. Но тетя не верила. Бранила, бранила, наконец, погрозила высечь, сейчас же, — сегодня же, — вот только еще сперва увидит этих девиц. Саша рыдал, и продолжал уверять, что ровно ничего худого не было, что все это ужасно преувеличено и сочинено.

Тетя, сердитая, заплаканная, отправилась к Рутиловым.

Ожидая в гостиной у Рутиловых, она волновалась. Ей хотелось сразу обрушиться на сестер с самыми жестокими упреками, и уже самые укоризненные слова были у нее готовы, — но мирная и красивая гостиная внушала ей, мимо ее желания, спокойные мысли, и утишала ее досаду.

Начатое и оставленное здесь вышиванье, кипсеки, тщательно выхоженные растения у окон, и еще какое-то особое настроение семейственности, нечто такое, чего не бывает в непорядочных домах, и что всегда оценивается хозяйками, — неужели в этой обстановке могло совершиться какое-то обольщение ее скромного мальчика заботливыми молодыми хозяйками этой гостиной? Какими-то ужасно-нелепыми показались ей все те предположения, которые она читала и слушала о Саше, — и наоборот, такими правдоподобными представлялись ей Сашины объяснения о том, что он делал у девиц Рутиловых: читали, разговаривали, шутили, смеялись, играли, — хотели домашний спектакль устроить, да Ольга Васильевна не позволила.

Сестры порядком струхнули. Они еще не знали, осталось ли тайной Сашино ряженье. Но их ведь было трое, и все они дружно одна за другую. Это сделало их храбрыми. Они все три собрались у Людмилы, и шепотом совещались. Валерия сказала:

— Надо же идти к ней, — невежливо.

— Ничего, пусть простынет, — беспечно ответила Дарья, — а то она уж очень сердито на нас напустится.

Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, — вышли спокойные, веселые, нарядные, как всегда, — и наполнили гостиную своим милым лепетом, приветливостью и веселостью.

Пыльникова была сразу сбита их милым и приличным видом.

Нашли распутниц! — подумала она досадливо о гимназических педагогах.

— Простите, сударыни, мне надо с вами объясниться, — сказала она, стараясь придать своему голосу деловую сухость.

Сестры ее усаживали, и весело болтали.

— Которая же из вас?.. — нерешительно начала Пыльникова. Людмила сказала весело, и с таким видом, как будто она, любезная хозяйка, выводит из затруднения гостью:

— Это все больше я с вашим племянничком возилась. У нас оказались во многом одинаковые взгляды и вкусы.

— Он очень милый мальчик, ваш племянник, — сказала Дарья, словно уверенная, что ее похвала осчастливит гостью.

— Право, милый, и такой забавливый, — сказала Людмила.

Пыльникова чувствовала себя неловко. Она вдруг поняла, что у нее нет никаких значительных поводов к упрекам. И уже она начала на это сердиться, — и последние Людмилины слова дали ей возможность высказать свою досаду. Она заговорила сердито:

— Вам забава, а ему…

Но Дарья перебила ее.

— Ах, уж мы видим, что до вас дошли эти глупые Передоновские выдумки, — сочувствующим голосом сказала она. — Но ведь вы знаете, — он совсем сумасшедший. Его директор уж и в гимназию не пускает. Только ждут психиатра для освидетельствования.